Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

Петр Сагайдачный отправил посольство к юному московскому царю, предлагая ему казацкую службу, но слабая после Смуты Москва усилиями бояр ничего не ответила, боясь Речи Посполитой. В 1620 году Сагайдачный и Киево‑Печерский монастырь, при полной поддержке народа и иерусалимского патриарха Феофана, тайно восстановили в Киеве украинскую православную митрополию во главе с Иовом Борецким. Королю, конечно, об этом донесли, но Сигизмунд, приказавший захватить новопоставленных украинских епископов, с размаху уткнулся в охранявшие их казацкие полки, остыл, успокоился и унялся. В 1633 году новый король Речи Посполитой Владислав II вынужденно признал существование Украинской православной церкви, никогда не склонявшей своей головы и, несмотря на католические гонения, всегда спасавшей народ, находивший в ней надежную духовную опору.

В 1621 году двести тысяч турецких воинов во главе с султаном и стотысячная крымская орда во главе с ханом осадили пограничный Хотин, чье падение фактически гарантировало захват всего юга Речи Посполитой. Шестьдесят тысяч польских жолнеров, выступивших навстречу врагу, тут же поддержали сорок тысяч украинских казаков Петра Сагайдачного. Огромная турецкая армия, потеряв за два месяца штурмов десятки тысяч воинов, была вынуждена вернуться назад, к Стамбулу. Петр Сагайдачный, как и возглавлявший польское войско Кароль Ходкевич, был ранен отравленной стрелой, но его все же успели довести до Киева, где прославленный гетман и умер. Благодаря Сагайдачному в Киеве, вновь ставшем центром Украины, объединились казаки, мещане, посполитые, духовенство, заговорившие о своей национальной судьбе.

За спасение Отчизны от огромной турецкой беды магнатский сейм, само собой, не мог оставить казачество без заслуженной награды, и во всеуслышание глубокомысленно заявил: ‘То, к чему принуждает необходимость, необязательно после минования опасности». В награду за Хотин нобили потребовали сократить сорокатысячный казацкий реестр в десять раз, а оставшихся вне его воинов отправить в панские хлопы.

Регулярная польская армия великого коронного гетмана Станислава Конецпольскго после боев у реки Цибульник и в урочище Медвежьи Лозы нависла над обескровленными после Хотина казацкими полками у Курукова озера и на свет появилась «Ординация» 1625 года. Реестр был сокращен до шести тысяч казаков в Киевском, Переяславском, Белоцерковском, Корсунского, Каневском и Черкасском полках, которым без польского приказа запрещалось выходить в Черное море и Крым, а их боевые чайки сожгли. Гетман был переименован в «старшого», а в полковые города вошли польские гарнизоны, ведшие себя в своей манере, то есть как оккупанты в завоеванной колонии, «уничтожая веру православную и губя народ».

Не попавшие в реестр казаки назывались «выписчиками» и должны были вернуться к панам рабами. Боевые хлопцы, конечно, пошли не на север, а на юг и пополнили славное Войско Запорожское. Недавно вернувшийся из турецкого плена Богдан Хмельницкий остался служить в Черкасском реестровом полку, в который входила Чигиринская сотня, участвуя, конечно, во всех «общеказатских затеях».

«Куруковские статьи» подписал дед будущего украинского гетмана Правобережья и Гетманщины, Петра Дорошенко. После 1625 года казацкого старшого утверждал король по рекомендации великого коронного гетмана. Михаил Дорошенко, старшой реестрового войска, дал присягу венценосцу Речи Посполитой: «Никаких полчищ не созывать и не собирать без соизволения Его королевского Величества, а появятся – их преследовать». В 1628 году не очень послушный королевской воли Михаил Дорошенко погиб в Крыму вместе со своим новым союзником Гиреем, пытаясь отбиться от турецкой армии, десантировавшейся на полуостров свергать хотевшего независимости хана.

Казацкая жизнь переместилась за пороги, где в 1628 году выписчики избрали себе нового гетмана, корсунского полковника Тараса Трясило. Через два года он потряс Речь Посполитую, подняв против шляхты Полесье и Левобережье. Двадцать тысяч казаков Тараса под Переяславом стерли тридцать тысяч панов великого коронного гетмана Конецпольского, уничтожив цвет польского войска. Великий коронный, само собой, сумел убежать с поля боя, не забыв прокричать трупам своих брошенных солдат и офицеров, что зальет восстание хлопской кровью. Трусы любят убивать безнаказанно, но в Переяславле Конецпольский был вынужден подписать новые статьи, увеличив казацкий реестр до восьми тысяч воинов, о «Тарасовой ночи» которых через два столетия напомнил Украине ее гений:

«Обiзвавсь Тарас Трясило

Гiркими сльозами:

Бiдна моя Украiно

Стоптана ляхами!

Лягло сонце за горою,

Зiрки засiяли,

А казаки, як та хмара,

Ляхiв обступали.

Прокинулись ляшки‑панки.

Тайне повставали:

Зайшло сонце –

Ляшки‑панки

Покотом лежали»

В 1632 году вечный король Речи Посполитой Сигизмунд, наконец, умер, и на элекционный сейм в Варшаву приехало казацкое посольство с петицией предоставить десяткам тысяч воинов право выбирать следующего польского венценосца. Петицию готовил будущий Генеральный писарь реестрового войска Богдан Хмельницкий, повышенный из Черкасского полка после участия в русско‑польской войне за Смоленск, и сам новый король подарил ему драгоценную саблю за храбрость. Владислав IV был очень амбициозен, но его волей водил Сенат нобилей, на всю Речь Посполитую ответивший украинскому посольству: «Казаки – это как волосы или ногти в теле человека. Когда они слишком вырастают, то их стригут. Так поступают и с казаками: когда их немного, то они могут служить защитой Речи Посполитой, а когда они размножаются, то становятся вредными для Польши».

Паны стали вести разговоры о признании казаков «врагами Отечества». Украинцы в Речи Посполитой были не гражданами, а бесправными подданными, а их вековые земли Киевской Руси превратились в колонию Польской Короны. Украина замерла и ждала, как на это решение магнатов ответит славное Войско Запорожское. Время Богдана Великого еще не пришло и гетманом запорожцев и нереестровых казаков был избран геройский Иван Сулима и он не терял рыцарского времени даром.

Перед смертью Сигизмунд III назначил реестровым старшим гетманом Ивана Кулагу, который в Каневе поклялся королю уничтожить Запорожскую Сечь. Поход у королевского ставленника с четырьмя тысячами реестровиков не получился, и в том же 1632 году на войсковой раде у каневского Маслова Става казаки свергли Кулагу с гетманства и убили его.

Православный шляхтич с Черниговщины Иван Сулима пятнадцать лет проплавал рабом на турецком военном флоте. В 1620 году он с товарищами на Средиземном море смог, наконец, захватить свою боевую галеру и прорвался на ней сквозь частокол османских кораблей прямо в Рим, где сам папа Павел V наградил украинского отчаянного казака золотой медалью. Сулима благополучно вернулся на Запорожскую Сечь, возглавил несколько больших походов и целый год осаждал грозный турецкий Азов, проложив дорогу для его удачного штурма донским казакам, через несколько лет взявших этот город на Дону.

Новый казацкий гетман сделал из запорожского походного табора укрепления из возов, идеальную передвижную крепость. Табор представлял из себя, огромный четырехугольник, по сторонам которого стояли или ехали в три плотных ряда возы, четвертым рядом шли пушки. Внутри табора везли продовольствие, воду, военное снаряжение, вели запасных лошадей, гнали скот. По всему внутреннему периметру четырехугольника шла пехота, впереди и по бокам табора густыми шеренгами двигалась конница.

Если казацкий табор в походе атаковали большие силы противника, то он никогда не останавливался и отбивался на ходу до тех пор, пока не добирался до реки или озера. У воды казаки быстро выпрягали из возов лошадей, ставили их оглоблями внутрь табора, сцепляли колеса, а возы сковывали цепями. Сразу за возами, впоследствии бронированными, строилась пехота, в специальных лагерных воротах устанавливались орудия, а конница выстраивалась по бокам и сзади табора. При вражеской атаке казацкая конница сразу же вылетала навстречу, заманивала противника к табору, перед ним быстро разъезжалась в стороны и из орудийных ворот залпами били пушки. На ошарашенного и расстроенного врага из лагеря тут же выходила казацкая пехота, бившая ружейными залпами, а с флангов на него налетала отчаянная конница, после чего казаки поднимали неприятеля на копья.

Если врагов было очень много, то вокруг четырехугольника выкапывался глубокий ров и насыпался высокий вал, устраивались шанцы, редуты и рентраншементы. На валу делались особые горки, площадки для пушек, в валу прорезались деревянные ворота для контратак, также прикрытые казацкими гарматами. В самом центре табора делался земляной сруб, на все стороны которого устанавливались орудия для ликвидации возможных прорывов внутрь лагеря. Поле перед фронтом утыкалось поломанным оружием и страшным для лошадей и людей железным «чесноком», ночью вырывались невидимые противнику глубокие волчьи ямы, аккуратно закрытые ветками и дерном с травой. Казацкий табор мог даже ходить в атаку, прижимая, например, врага к болоту, реке, горам и уничтожая его в страшной рукопашной битве.

Два года казаки во главе с Сулимой ходили в дальний турецкий поход, а при возвращении в 1635 году на Запорожскую Сечь с ходу взяли недавно построенный грозный Кодак и стерли в нем весь гарнизон из опытнейших немецких наемников, опять открыв Украине прямую дорогу за пороги.

Навстречу усталым полкам Сулимы вышло втрое большее польское войско во главе с великим коронным гетманом Станиславом Конецпольским, который сразу же пообещал всем амнистию за разгром Кодака, если ему выдадут Сулиму. Половина казацкой старшины, понимая, что в сражении поляки просто перебьют своего врага, даже потеряв половину своих хоругвей, сумела захватить своего гетмана и выдала его шляхте. Управляться со своенравной и совсем не глупой казацкой верхушкой было совсем не просто и первым, кто овладел этим искусством в совершенстве, стал Богдан Великий, до взрыва которого в 1636 году оставалось еще двенадцать лет.

Ивана Сулиму, при обычном огромном стечении любопытных к пролитию крови, четвертовали в Варшаве, а кобзари и бандуристы запели по Украине новую думу:

«Добре хлопцы та Сулiма

Ляхiв частували –

Вiйсько вибили дощенту,

Кодак зруйнували»

Кодак тут же стали восстанавливать, усилив его опять наемный гарнизон. Казаки понимая, что Черное море снова для них закроют, переждали всегда морозную и снежную украинскую зиму и весной, когда появилась трава для лошадей, восстали вновь во главе с кошевым атаманом Запорожской Сечи Карпом Павлюком. Впервые на Украине Павлюк обратился ко всему народу с воззванием‑универсалом: «Любой человек, кто пожелает быть казаком, не должен быть принуждаем к подданству панами».

Весной 1637 года Левобережье Днепра запылало пожаром восстания. Уже несколько лет Польская Корона держала под Киевом антиказацкое карательное войско во главе с польным гетманом и специалистом по крепкой старке Николаем Потоцким. Хорунжие гетмана сумели собрать надворные команды поместной шляхты, что усилило карателей вдвое, а с казаками начали неспешные переговоры, чтобы протянуть время до верной победы силой. Павлюк со всего казацкого размаха влетел в панскую ловушку и потребовал, чтобы король Речи Посполитой официально признал его гетманом Войска Запорожского реестровых казаков. В декабре польское войско страшной тройной атакой крылатых гусар через шесть рядов возов разгромило полки Павлюка вблизи Корсуни у села Кумейки. Казаки закрылись в неукрепленных по‑настоящему Боровицах и обложивший местечко Потоцкий потребовал у них выдать своего гетмана и четырех старшин, само собой, дав честное слово, что казнить их не будет. Конечно, выданных Павлюка с полковниками тут же отвезли в Варшаву и в апреле 1638 года казнили чуть ли не на заседании сейма. Через неделю после, как обычно садистской казни, началось новое антипольское восстание.

Полки Якова Остряницы и Дмитрия Гуни заняли Хорол и Кременчуг, а в мае 1638 года разбили польское карательное войско под местечком Голтва. Восставшие встали у Черкасс, куда к ним со всей Украины пошли завзятые хлопцы. Восставшие никогда не должны останавливаться в своем движении к победе, потому что топтание на месте всегда смерть любого мятежа. Остряница, как и многие атаманы до него, совершил традиционную стратегическую ошибку – остановил восстание, не дав ему окрепнуть и, конечно, дождался усиленной польской атаки.

В боях под Лубнами и Черкассами казацкие полки были атакованы, но не разгромлены, а только отброшены к московской границе. История говорит, что восставших от полного краха и гибели спасли военные хитрости невидимого врагу Богдана Хмельницкого, сумевшего ввести карателей в заблуждение и другим путем вывести братьев по оружию из‑под убийственного вражеского удара. Хлопцы с Остряницей ушли на Слободскую Украину, где основали город Чугуев, а парубки Гуни спустились на Низ, запороги. Бандуристы запели по селам и местечкам:

«Поклонився Остряница

Воеводi Белгородському,

Та все ж не смердючему

Ляховi Потоцкому»

Пока еще безнаказанный польный садист‑гетман Николай Потоцкий, больше не имея перед собой казаков, устроил массовые жестокие казни посполитых по обеим сторонам Днепра, называя их карой за мятеж. Особенно старколюбцу нравилось отрубать правую руку и левую ногу тем хлопам, кто смотрел на панов исподлобья, говоря, что эти акции устрашат украинское быдло. Потоцкий с карателями попытался атаковать Запорожскую Сечь, но осенью 1638 года ему не было туда дороги, потому что страшный степной ветер и сильнейший мороз не выдали на расправу своих отчаянных хлопцев. Садистский гетман всю дорогу от Днепра до Нежина уставил сотнями кольев с посаженными на них посполитыми. Прекрасно понимая что делает, Потоцкий писал в Варшаву: «Зимой я уничтожил Павлюка, а весной, несмотря на такой большой разгром, ожил Острянин. Я разгромил Острянина – сразу же был выбран руководителем Гуня, и я двадцать недель воевал с ним и с трудом принудил к послушанию оружием и немалым пролитием крови. Кто же удержит народ, если у него так закрутились колеса самоволия, что их никак нельзя удержать!»

Ни разу не сразившийся в битве с внешним врагом, польный гетман казнил и казнил всех, кто держал руки не по швам, занимаясь самоуничтожением Речи Посполитой и самозабвенно орал измученным людям: – Я вас восковыми сделаю! Страх вам! Пусть казненный десяток сотне, а казненная сотня тысяче показывает пример!

Гордые хлопцы отвечали Потоцкому: Тогда разом посади на кол всю Украину.

У погибших отцов и матерей остались дети, которые копили в душе ненависть к злобным гонителям своего народа и эта яростно‑молчаливая удушающая ненависть заглушала потоцкий страх перед карательными муками и даже смертью. Украинская земля заколебалась, словно в окрестностях огромного вулкана перед его извержением, видя, как шляхетская плотина перехватывает русло седого Славутича и останавливает его историческое течение. Вдруг грозно загудел вылетевший из‑за днепровских порогов ветер: «Поднимайтесь и омойте землю шляхетской кровью, ибо паны сами не остановятся в своих преступлениях». Приближалась хмельницкая развязка панско‑казацкой смертельной дуэли, грозная и страшная.

В 1638 году по всем юго‑восточным крессам Речи Посполитой пьяные шляхтичи орали никак до конца не дорубаемым казакам: «Мы вас будем резать, как добрый повар цыплят!» Нf жаль не слышали они своими залитыми водкой и заросшими волчьей шерстью благородными ушами, как от пограничного Чигирина поднимается неостановимая гроза, посверкивая пока еще дальними и, кажется, нестрашными молниями:

– Вы, панове, кулинары известные. Облопаетесь скоро нашего добра.

1638–1645 годы: «Гей, браты‑мушкетеры, приймайте гостинец Парижу из Чигирина»

– Вы, панове, кулинары известные. Облопаетесь скоро нашего добра.

Грозные пророческие слова докатились до магнатской Варшавы, но ей было привычно все равно. В Европе два десятилетия шла бесконечная Тридцатилетняя война, вызывая ежегодное подорожание хлеба и долгохранимого продовольствия Шляхта торопилась высосать из Украины все соки, превратить их в деньги, пропить и пустить на ветер и во многих ее староствах панщина посполитых на господ выросла чуть ли не до семи дней в неделю, выжимая из селян все что можно и что нельзя. Украинский народ не имел никаких политических прав, а православная казацкая шляхта – никаких карьерных шансов. Вся Украина, ее казаки, посполитые, городские мещане, духовенство, дворяне были напрочь оскорблены польским засильем. Петр Скарга безнадежно кричал на всю Речь Посполитую о начале такого близкого государственного конца Польской Короны: «Шляхта ничего знать не хочет, только криком все решает. Те же, кого они выбирают, служат не с желанием добра отчизне, а с дурными желаниями – руководятся ненавистью к своим противникам, ищут своих выгод и повышений, угождают панам, которым служат. Наши королята от имени шляхтичей говорят то, о чем шляхта никогда не думала, но она бессмысленным криком на все соглашается, сама не замечая большого вреда себе».

Благородные и честные поляки в тысячный раз предупреждали, что «во всякой стране совершаются злодеяния, но нигде они так часто не остаются безнаказанными как в Польше, где садист и убийца будет цел и невредим, если у него есть сильные покровители». В 1638 году нобилям, не интересовавшимися количеством собственных преступлений против народа, был нужен монопольный хлеб на экспорт, а не своенравный казак с мушкетом и четырьмя пистолями за поясом. В соответствии с традиционной государственной политикой Речи Посполитой, из Варшавы под Киев к Николаю Потоцкому привезли новую «Ординацию» казацкого войска, упразднявшую куруковские статьи 1625 года, казацкие выборы, суд, старшину до сотников и даже браки казаков с посполитыми. Дорога за пороги закрывалась для всех, у кого не было особого разрешения от польских властей. Во главе реестрового войска вместо гетмана‑старшого ставились назначенные великим коренным гетманом и утверждаемые королем польские комиссары, генеральная старшина, полковники и даже их есаулы:

«Поскольку казацкое своеволие так разнуздалось, что пришлось разгромить его, – поэтому на вечные времена мы избавляем казаков от старшинства, всяких старинных судов, права, доходов и других отличий, полученных ими за верные услуги от наших предков и теперь из‑за мятежей утраченных, и желаем их иметь в положении простого народа, превращенного в хлопов.

Реестровым казакам, смирившимся перед Речью Посполитой, число которых мы обозначили только в шесть тысяч, мы на место их выборного старшого будем ставить комиссара, человека, рожденного в шляхетском состоянии. Все полки по очереди должны ходить на Запорожье для охраны этих мест от татарских нападений и следить, чтобы казацкая вольница не пряталась по островам и не чинила бы походов на море. Пойманный без паспорта комиссара казак подлежит смертной казни».

Через двести лет украинский гений писал о 1638 украинском годе:

«Поникли голови козачi,

Не наче стоптана трава;

Украина плаче, стогне – плаче,

За головою голова

Додолу пада. Кат лютуе,

А ксендз скаженим язиком

Кричить: «Те Деум! Аллiлуйя!»

В 1638 году голова Богдана Хмельницкого, к счастью, осталась на могучих плечах грозного обоерукого воина, а значит Польской Короне не удалось на вечные времена разгромить казацкое своеволие. Последний раз Богдан Хмельницкий подписал как генеральный писарь реестрового войска казацкую капитуляцию в лагере Павлюка в черкасской Боровице, чудом не попав на казнь в Варшаву: «Писано в полной раде под Боровицей, в канун Рождества Христова, року божьего 1637; Богдан Хмельницкий, именем всего Войска Его королевской милости Запорожского, как войсковой писарь, при печати рукою властной».

Весь 1638 год Богдан Хмельницкий провел в дороге между Чигирином и Варшавой, по несколько раз проезжая через Смелу, Корсунь, Белую Церковь, Паволочь, Любар, Острог, Дубно, Львов, Замостье и Люблин на прямую дорогу до новой столицы Польской Короны. Владислав IV делал королевский вид, что сочувствует казакам, но прямо говорил, что сенат в политических делах заставляет держать его руки по швам. В Чигирин вернулся не генеральный писарь реестрового казацкого войска, а только чигиринский сотник Черкасского полка и это было чудо, что Богдан Хмельницкий вообще остался живой после своего участия в восстаниях трех последних лет. Он еще будет два 1639 и 1640 года пытался спасти казацкую силу и в Вильно, и в Варшаве и ему это удастся, несмотря на то, что нобили в один голос заявляли, что «украинское быдло с его черноземом должны обеспечивать только роскошную шляхетско‑магнатскую жизнь, но никак не свою собственную».

К середине XVII века на Украине проживало пять миллионов человек, в несколько раз меньше, чем во всей Речи Посполитой, что делало ее намного сильнее и в военном, и в экономическом отношении.

Из этих пяти миллионов казаками были только несколько десятков тысяч воинов, сосредоточившихся на юго‑востоке спасаемой ими благословенно‑богатейшей страны в Полтавском, Черкасском и Чигиринском пограничных староствах. Жадная до отвращения шляхта даже этот один‑единственный процент свободных украинских хлопцев любыми невменяемыми путями стремилась превратить в крепостных хлопов и заставить работать на себя, само собой даром, только за собственную жизнь, и это у панов получалось плохо. Новый комиссар реестрового войска ротмистр Мелецкий в 1638 году рапортовал в сенат исторические слова: «Казаков трудно использовать против их народа – все равно, что волком пахать землю». Казаки прекрасно понимали, что Украина живет только благодаря их силе и отваге, и их гибель будет означать и гибель родины.

Против шляхты был резко настроен и миллион мещан, живших в семистах украинских городах и местечках. Бурмистры, советники, ювелиры, цеховые мастера и подмастерья, каменщики, кузнецы, сапожники, оружейники, плотники, горшечники, портные, ткачи, кожевенники, скорняки, шорники, печники, пекари, мясники, винокуры, пивовары, садоводы и огородники были раздражены польской администрацией, запрещавшей православным занимать городские должности, но назначая все же их за колоссальные взятки. Мещане объединялись вокруг церквей в братства, открывали свои православные школы и сохраняли украинскую культуру, подвергавшуюся сильнейшему польскому давлению.

Украинцам в Речи Посполитой хода не было почти никуда. Казацкий летописец Григорий Грабянка писал вслед за Богдановой эпохой: «Ляхи наложили на украинских крестьян и казаков великие тяжести, творили насилия и обиды божьим церквям, отнимали имения и предавали смерти. Суды не действовали, а всячески озлобляли казаков, забирали со всего десятину, кожу от зверя, рыбу, мед, военную добычу».

Богдан Хмельницкий давно не строил иллюзий о судьбе Украины в составе Речи Посполитой. Сорокатрехлетний сотник прекрасно понимал, что польские магнаты и нобили не дадут власти королю никогда и ни за что, и поэтому венценосец и жалует их все новыми и новыми привилегиями. Бывший писарь говорил на тайных казацких радах в Чигирине, Каневе и Черкассах, что вельможная шляхта назвала свою Речь Посполитую республикой, но положила в ее фундамент захват земель и порабощение людей и на огромной территории, где хватало места под солнцем для всех, стала всеобщим мучителем и грабителем.

Было жаркое лето 1638 года. Богдан Хмельницкий взял лист бумаги и записал: «Горе вам, шляхта, ибо я иду на вас, и победа летит впереди меня. Не говорите, что наш век жестокий, люди всегда живут только в жестокие века. Вы, панове шляхта, были рыцарями, пока защищали от внешнего врага свои вольности, а когда стали наседать на вольности чужие, превратились в простых грабителей и разбойников. Уже давно в ваших душах героизм и смелость сменились алчностью и ненасытностью. Теперь вы считаете, что в битвах за вас должны сражаться другие. Вы ласкаете нас, когда нужно идти на войну, чтобы выставить на убой. Когда же опасности нет, то мы у вас – собачья кровь и последние из людей. Вы пытаетесь скрыть свою звериную сущность за пышным блеском, но забываете, что если посадить свинью за стол, она и ноги на стол. Тут и там, всегда и везде прут из вас тупость, чванство, дикость, алчность, злоба и мучительство. Мы повергнем в прах всю вашу призрачную силу. Ждите моего удара, как вол обуха!»

На юге‑востоке Украины властвовали отец и сын Конецпольские, братья Потоцкие и Иеремия Вишневецкий, заявлявший, что «с наслаждением вырубит казаков под корень». Теоретически это было вполне возможно, с заменой побитых наемниками из Европы, которых легко могла прикормить богатая и обильная украинская земля. В сентябре 1638 года Богдан Хмельницкий, Роман Половец, Иван Боярин и Яцко Волченко в очередной раз съездили в Варшаву с петицией к королю, и Владислав IV в очередной раз сказал, что безвластен, но казаков не забудет.