Эхо забытых комнат

Алекс начал анализировать их поведение через призму дневников и своего растущего страха. Почему они так скрытны? Что они знают о пропавшей Ирине Павловне? Были ли они знакомы с автором первого дневника? Их скрытность теперь казалась не просто особенностью старого дома с его замкнутым сообществом, а признаком того, что они что-то скрывают. Что-то большое и, возможно, опасное. Он чувствовал, как его собственное восприятие искажается, проецируя на них свои страхи и подозрения. Каждый из них стал потенциальным персонажем из дневников, потенциальным участником или свидетелем тех пугающих событий. Старушка, которая "всё видела", могла знать слишком много. Замкнутый Игорь мог быть тем самым "подозрительным соседом", о котором писали. Молодая пара, кажущаяся такой чужой, могла скрывать свою истинную сущность за маской современности. Или это дом влиял на всех? Заставлял их быть скрытными, напуганными, подозрительными? Или это его, Алекса, паранойя искажала их обычное, может быть, просто настороженное отношение к незнакомцу? Он уже не был уверен. Дом, казалось, играл с его рассудком, используя звуки, тени и поведение жильцов как инструменты, подталкивая его к грани. Он чувствовал себя загнанным в ловушку – между стенами дома и собственным, начинающим искажаться сознанием.

ГЛАВА ПЯТАЯ: Шепот из стен

Чувство неполноты мучило Алекса. Одна тетрадь, даже если и пугающая до глубины души, не могла объяснить всё. Сотни других записей, замурованных в стене, были ключом к истине. Или, по крайней мере, к разгадке того, что заставило разных людей в разное время почувствовать схожий ужас в этом доме, описать одни и те же необъяснимые звуки и тени, одну и ту же давящую атмосферу. Он чувствовал себя обязанным перед этими неизвестными авторами, перед их замурованным страхом.

Однажды, поддавшись этому неодолимому желанию, словно ведомый чужой волей, он снова вернулся в квартиру Ирины Павловны с инструментами: отверткой, маленьким ломиком, фонариком и рабочими перчатками. Стена, скрывавшая тайник, казалась теперь не просто стеной, а вековой гробницей чужих страхов и секретов, слоем боли, наложенным на кирпич и штукатурку. Сняв еще один кусок штукатурки чуть в стороне от первого пролома, он увидел те же плотные ряды старых тетрадей, аккуратно уложенных в нишу.

Он осторожно, стараясь не повредить хрупкие страницы, извлек еще несколько штук. Они отличались по размеру, цвету бумаги, стилю обложки, типу переплета. Было ясно, что их писали разные люди в разные периоды времени. Он выбрал три наугад – одну толстую, в твердой обложке, одну тонкую, похожую на школьную тетрадь, и одну среднего размера в темно-синем переплете – чувствуя себя археологом, прикасающимся к артефактам забытой, ужасной цивилизации. Цивилизации страха, которая процветала в стенах этого дома.

Вернувшись домой, он разложил новые находки на столе, окруженный светом настольной лампы, пытаясь создать островок безопасности в наступающей темноте. Даты на первых страницах варьировались – конец 40-х, середина 70-х, начало 2000-х. Это подтверждало его гипотезу: проблема затрагивала дом на протяжении десятилетий, переживая смены власти, эпох, поколений жильцов. Он начал читать, переключаясь между тетрадями, пытаясь найти общие нити, повторяющиеся имена, фразы и символы (тот самый перевернутый треугольник с точкой, упомянутый в дневнике 2000-х и в дневнике инженера 70-х), пытался составить хронологию событий, наложить их на историю дома, которую он пытался собрать по крупицам из скудных открытых источников.

Дневник 1940-х: Записи были скупыми, полными бытовых деталей послевоенной Москвы, тягот жизни, очередей, новостей с фронта (война только закончилась, но ее тень еще лежала на всем). Но между строк, постепенно, проскальзывал нарастающий, иррациональный ужас. Автор, судя по упоминаниям бытовых проблем, женщина, писала о "необъяснимых шумах по ночам", "странных запахах гнили, которые появляются из ниоткуда, даже когда окна закрыты", "ощущении невыносимого холода в одной из комнат, даже летом, словно там открыта форточка в вечную зиму". Упоминалась болезнь ребенка, которую врачи не могли объяснить – слабость, постоянная температура, кошмары. Автору казалось, что "дом вытягивает из него силы", что он "дышит" им. В конце записи становились всё более отчаянными, звучали мольбы "оставить их в покое", обращенные к невидимой сущности, и страх "перед тем, что проснулось в стенах" или "перед тем, что пришло вместе с миром". Последние страницы были обрывочными, полными хаотичных рисунков и перечеркнутых слов.