Тело земли

Холод.

Но внутренний. Будто её собственная рука на мгновение перестала быть её. Как чужая. Как занятая кем-то.

И тут же вспышка образа. Краткая, как лезвие света.

Ночь. Полнолуние, но луна не видна за дымкой. Женщины стоят в полукруге. У каждой красная нить, в пальцах узлы. Один узел в рот. Второй в воду. Третий на землю. Женщина с лицом в тени говорит слово. Древнее. Неразборчивое. Но Варя знает: оно её. Оно знает её имя.

Она вскочила, едва не опрокинув лампу.Тетрадь захлопнулась сама. Воздух в комнате задрожал, как тугая струна. Где-то под полом что-то скрипнуло. Но не доска. Глубже. Как будто под землёй кто-то повернулся.

Варя осталась стоять в полумраке, дрожа от холода, которого не было. Перед глазами ещё плавала тень женского лица. Лица, которое она почти узнала.

И за окном, в просвете между ветвями, где-то за дальними деревьями, её взгляд снова потянуло к северо-востоку. Туда, где, как говорила Домна, спит омут. Тот, что не глубокий, но знает имена.

Слово уходит в воду, говорилось в тетради. Но кто сказал, что оно не может выйти обратно? * * *

Домна стояла у порога, опершись на кривую палку, будто выросшую прямо из её руки. Платок сполз набекрень, открывая седые волосы, спутанные, как корни, и только глаза мшисто-зелёные, тусклые, но живые следили за Варей, не мигая.

– Если услышишь, как зовут, – сказала она, и голос её звучал, как шелест мешковины, – не откликайся. Даже если по имени. Даже если голос твой. Поняла?

Варя кивнула. Губы её были сухими, словно речь сама исчезала под кожей, не доходя до рта. Сердце билось размеренно, но в глубине ощущалась дрожь – не от страха, от чего-то иного. Предчувствия, почти физического: будто под кожей что-то слушало, ждало.

– Повернёшь налево у поваленного дуба. Дальше тропа сама пойдёт. Она помнит.

– Кто?

Домна не ответила. Лишь мотнула подбородком: ступай, пока не передумала земля.

Чаща начиналась с мшистых пней. Они выглядели, как присевшие люди, – кривобокие, с обглоданными «плечами», покрытые лишайником, в котором можно было разглядеть лица, если всмотреться слишком долго. Варя старалась не смотреть.

Деревья становились выше, и сами тени в лесу начинали странно меняться местами, как будто что-то двигалось, пока она не видит. Воздух густел, как старое варенье, в котором залипают звуки. Даже шаги её сливались с мхом, не оставляя ни следа, ни эха.

Тропа была. Узкая, сбивчивая, но она вела – упрямо, как нить. Время теряло смысл: небо серело, но не темнело, деревья казались одинаковыми, как повторяющийся сон. Однажды Варя остановилась и поняла: лес дышит.

Не ветер. Не движение воздуха.

Именно дыхание. Глубокое. Изнутри земли. То замирающее, то тяжёлое, влажное. Как будто под слоем почвы спит кто-то большой. И во сне слушает её шаги.

Сердце вновь кольнуло, но Варя продолжала идти. Словно бы не сама. Словно тропа шла под её подошвами, вытягивая дорогу вперёд.

Омут встретил её тишиной, в которой умирают даже мысли. Не звука. Ни птичьего крика. Ни комара. Ни ветра. Лишь неподвижные стволы по периметру, изогнутые, будто в поклоне. Они не склонялись к воде – они отступали от неё. Как от чего-то, что требует расстояния.

Вода была чёрная, матовая. Не отражала небо. Только туман, легший на поверхность, как саван. И лицо Вари.

Она наклонилась, глядя в воду. И тут же отшатнулась: её отражение не моргало. Сердце пропустило удар. Варя сделала шаг назад, но тропа, казалось, исчезла. За её спиной деревья. Все одинаковые. Без просвета. Без дороги. Лес замкнулся. Она снова взглянула в воду. Отражение стояло. Девочка. Лет девяти. В длинной рубашке. Глаза закрыты. Лицо бледное, как старый воск. Волосы развеваются, хотя воздуха нет.

– Кто ты? – шепнула Варя. Голос дрожал, будто уже знал ответ.

И в ту же секунду девочка открыла глаза. Белые. Без зрачков. Глубокие, как омут. Тело Вари замерло. Она хотела отпрянуть, но ноги, как вкопанные. В ушах загудело, как перед обмороком. Вода начала завихряться – медленно, с краёв. Словно воронка тянулась изнутри к ней.

– Варя…

Шёпот. Её голос. Её интонация.

– Варя…

Она вспомнила: не откликайся.

– Варя…

Отражение в воде теперь улыбалось. Не девочка. Не она. Что-то под кожей девочки – двигалось. Шевелилось. Тело Вари дёрнулось. Темнота на краях зрения сгустилась. В ушах звон, будто колокол. Или вода внутри черепа.

Последнее, что она увидела перед тем, как провалиться – это собственные глаза, глядящие на неё снизу. Но не её. А чьи?

* * *

Темнота была не ночной. Не той, в которой прячутся звёзды и дышит лес. А другой – вязкой, как забродившая тина. Где граница между миром и сном трескалась, как весенний лёд, и всё, что казалось реальным, теперь пульсировало на уровне кожи, не имея формы.

Варя очнулась. Медленно. Будто изнутри вытягивали душу, а тело оставалось где-то снаружи пустой оболочкой. Голова казалась набитой мокрым мхом, каждая мысль как корешок, проклёвывающийся изнутри черепа. А горло… горло жгло. Так, будто она кричала. Долго. Беззвучно. Во тьму, в воду, в себя.

Она попыталась вдохнуть и поняла: воздух не пах. Ни дымом, ни влажной землёй, ни знакомыми бабкиными травами. Только сыростью, тягучей, как дыхание подземной пещеры. И всё вокруг тише, чем должно быть. Ни скрипа половиц, ни капающей воды, ни даже тиканья часов. Словно само время затаилось за дверью.

Рука дрогнула. Едва. И Варя замерла. На запястье след. Бледный, вытянутый. Как от долгого, мёртвого сжатия. Но это были не пальцы. Корни. Бороздки, похожие на прожилки листа, тонко вдавились в кожу. Изнутри тянулся зуд – не телесный, душевный. Будто кто-то, или что-то, всё ещё держало её там, в той стороне.

– Очнулась, – прозвучал голос.

Домна. Как всегда – не громко, но точно. Словно услышала не движение, а внутренний толчок.

Старуха сидела у изголовья, как хранитель, не касаясь, но удерживая её взглядом. В руке глиняная чашка. Над ней поднимался дымок, не обычный: в нём вспыхивали искры, как от костра, только слишком ровные, живые, будто кто-то дышал сквозь него из другого места.

– Пить будешь?

Варя не ответила. Слова были хрупки, как сухие листья. Только губы дрогнули, а в глазах защипало.

– Ну и ладно, – кивнула Домна. – Пусть уляжется. Внутри само должно стать на место.

Она хотела спросить. Хотела проговорить то, что клубилось у горла. Одно слово. Одно имя.

– Это… была… она?

Домна отвела взгляд в угол, как будто там стоял кто-то невидимый, но настоящий. Помолчала. И, не поднимая глаз, тихо сказала:

– Теперь знаешь. А знание обратно не ходит.

От этих слов Варю пронзило не страхом, но неотвратимостью. Будто дверь, за которой она только что очнулась, уже закрыта. И ключ не в её руках.

– Что она со мной сделала? – прошептала Варя.

– Жива? – переспросила Домна.

Варя кивнула.

– Значит, не то, чего бояться. А то, с чем жить.

Старуха поднялась. Плавно, будто её тень оторвалась от пола и стала плотью. Чашку поставила на табурет. А потом, не глядя на Варю, вынула из холщовой торбы связку бересты.

Береста пахла дымом, железом и чем-то иным – первородным, как мокрая глина у истока мира. На верхнем листе вырезанные знаки. Не узоры, не орнамент – письмо. Свернувшееся, как кольца змеи, оно казалось живым. Дышащим.

Губы Домны шевельнулись беззвучно. Словно она говорила не словами, а памятью. И только потом вслух, спокойно:

– Не читай. Не сейчас. И никогда вслух.

Варя сглотнула. Хотела спросить: зачем? Но знала – если спросит, получит ответ. А он может быть хуже вопроса.

– Уходите? – спросила она, одними губами.

– В лес. Он теперь внимательней. Ты… его затронула.

Домна обернулась. В её взгляде не было жалости. Ни страха. Только признание.

– Ты перешла. Теперь тебя услышали.

Варя медленно сжала простыню. Кожа запульсировала под следами – уже не болью, а чем-то иным. Внутри, будто приоткрылась дверь. Или яма. Что-то, что нельзя было закрыть обратно.

И на миг, на короткое, едва заметное дыхание, в углу комнаты что-то стояло. Тонкое. Высокое. Без лица. Но оно знало её имя. И Варя знала: если она назовёт его – оно ответит. А знание, как сказала Домна, обратно не ходит.

Обряд нестижимый

Веребна спала наяву.

Словно кто-то наложил на неё морок: день застыл, к