Дубль Два. Часть вторая

Неожиданно для себя самого, я глянул на пару воркующих так, как научился только вчера, когда искал ауру Осины. В груди дамы полыхал алый шар, насыщенно-красный по краям, а ближе к центру переходивший в оранжевый и жёлтый. Ядро которого было ослепительно-белым.

– Опять за своё, старый чёрт, – буркнуло Древо. – Давно ли усыхал во прах, ни единого шанса на жизнь не имея? А нынче – глянь-ка, сколь Яри бабёнке отвалил на радостях. Петрухе, сослуживцу, и то меньше досталось, а ведь и ему худо-бедно лет на десяток хватит.

– Не завидуй, – внезапно «сказала» Алиса, потчуя Павлика кашей.

– Я не завидую, я радуюсь, – чуть растерянно ответил Ося после некоторой паузы.

– Я и гляжу – аж листья сворачиваются на радостях, – отозвалась сестрёнка.

– Где?! – листва в банке дёрнулась, как если бы кто-то задел стол бедром, проходя мимо. Только никто не проходил и не задевал.

– Никак листовёртку подцепил? – с поддельной тревогой добавил я.

– Да где?! – казалось, вопль Древа услышали даже те, кто Речью не владел.

– Показалось, наверное, – подключилась Лина. До этого зачарованно наблюдавшая, как и все мы, за тем, как ходуном ходят листья на всех трёх росточках в банке. Словно у той дурацкой игрушки-цветочка на солнечных батарейках, что стоит на передних панелях некоторых романтически настроенных водителей фур, автобусов и маршруток.

– Шутим, да? – зловеще протянул успокаивавшийся Ося. – Чаплины, да? Паты и Паташоны? Тарапуньки и Штепсели?

– Да ладно тебе, Ось. И впрямь забавно получилось. Вспомни, когда ты пугался так последний раз? На глазах молодеешь! – раздалась реплика Хранителя, что продолжал в это время есть с руки то, чем кормила его мадам.

– Кто бы говорил, – буркнуло Древо. Прозвучало это как взаимный комплимент.

Мы позавтракали плотно, не отвлекаясь больше на «немолодых молодожёнов» в центре зала, и вышли из-за стола. Ося передал Хранителю, что сердце, конечно, кровью обливается прерывать такой романти́к, но пора двигать дальше. Сергий обещал подтянуться вскоре.

На выходе при выселении удивила вчерашняя бдительная девушка-портье. Она выскочила из-за стойки и торжественно сообщила, что мы отныне – всегда желанные и долгожданные гости отеля, можем приезжать в любое время дня и ночи, стол и кров нам предоставят непременно, с огромным удовольствием и совершенно бесплатно. Ну, то есть, она сказала «проживание и питание», но это прозвучало как-то сухо, без души, не соответствуя моменту. Мне она вручила конверт из плотной бумаги с логотипом отеля, а Сергию – не то картонный, не то пластиковый прямоугольник визитки, прошептав, привстав на цыпочки, в самое ухо, что Марина Анатольевна передавала наилучшие пожелания и велела беречь себя в дороге. Дед прищурился на визитку и убрал её в карман брюк, сохраняя на лице выражение невозмутимого, чуть ироничного альфа-самца, цели которого явно и значительно выше всех этих бабских прихваток. Эдакий брянский крокодил-Данди.

По знаку портье от стены подошёл Василий, катя рядом с собой чемодан на колёсиках.

– Перекусить в дорогу Марина Анатольевна велели собрать, – подобострастно выдохнул он.

Мы молчали. Дед, не выходя из образа, кивнул и прошёл к выходу с прямой спиной, походкой мудрого вождя и победителя. Вася катил чемодан вслед за ним.

В машине старики-разбойники беззлобно собачились на предмет того, что двуногие от обезьян если и отошли, то недалеко, да и то назад, потому что думали по-прежнему спинным мозгом, нижней третью. Сергий этого не отрицал, намекая на то, что у некоторых вообще половые органы раз в год отрастают, зато сплошь, по всему туловищу. И не им, «пиписьками утыканным» осуждать старого солдата, в кои-то веки дорвавшегося до тепла и ласки. Алиса играла с Павликом в поющего зайчика. Из багажника ненавязчиво, приятно и умиротворяюще тянуло жареным поросёнком с хреном и чесноком. Дорога за Тверью оказалась свободной и неожиданно хорошей. Лина смотрела в смарт, иногда хмыкая над особо удачными репликами стариков.

– Яр, а это чего? – её напуганно-растерянный голос враз, с полуслова, вывел меня из состояния блаженной водительской полудрёмы, к которой располагало всё – от прошедшей ночи и плотного завтрака, до почти пустой дороги и уверенного хода нашего шведского флагмана. Сердце будто пропустило удар, чуя беду.

Она тянула мне смартфон, а с лица на глазах уходила вся кровь – веснушки на побелевшей коже стали заметнее. В глазах плескались паника и боль.

Я сбавил скорость и скосил глаза на экран. Судя по логотипам и водяным знакам – это была запись какого-то новостного канала, которую цитировало электронное СМИ, или наоборот. Я видел надпись «Подслушано» – так обычно называли локальные группы в соц.сетях, где постоянно сыпались всякие дурацкие сенсации и происшествия, типа «собака Тузик пропала со всеми деньгами семьи Ивановых» или «на перекрёстке Ленина и Маркса провалился асфальт, Сталина на них нет».

Девушка-диктор звонким, но не от радости, голосом сообщала, что такого в городе не припоминают ветераны милиции. В собственной квартире зверски убита семья зубного техника Банкина: он сам, его домохозяйка-жена и их малолетняя дочь Милена. Следствие пока затрудняется с версиями и комментариев не даёт.

Судя по кадрам – следствию в лице давно не спавшего майора было вовсе не до вопросов от прессы, что он предельно доходчиво и сообщал прямо в камеру. Не надо было владеть Речью, чтобы по губам прочитать, куда именно должны были отправляться оператор и корреспондент. За спиной майора мужики в форме курили с лицами, хуже того, которое было у дяди Сени на похоронах моей мамы. Мимо них другие, на которых лиц не было вовсе, выносили носилки, где тревожно, словно Пятна Тьмы, колыхались чёрные большие мешки. Последним шёл, кажется, следователь, в гражданской одежде. В заляпанных кровью брюках. И в слезах. В руках у него был точно такой же мешок, только значительно меньше по размеру. Из дыры справа вдруг выскользнул и упал на асфальт маленький красный предмет. Который ни глаза, ни мозг узнавать категорически не хотели. Руку, криво, наискось отрубленную чуть ниже локтя.

Камера замерла, дёрнулась – и картинка уехала наверх, по серым кирпичным стенам, по стволу росшей у подъезда рябины, прямо в небо, пустое и молчаливое. Оператор к увиденному тоже готов не был и потерял сознание. Повезло. Со всех сторон полетела матерщина, злая, густо. Настолько, что её «запикивание» слилось в сплошной сигнал, какой бывал раньше, когда поздно ночью телевизор начинал показывать настроечную таблицу.

Сбивчивым и сдавленным голосом, со слышащимися в нём слезами и ненавистью, девушка-диктор за кадром сообщила, что есть основания подозревать в причастности к ужасному кровавому массовому убийству падчерицу Банкина, Климову Ангелину, проживавшую вместе со зверски убитыми. На экране появилось фото Энджи с какой-то девчонкой на коленях, лицо которой было замазано. Всем, кто видел Климову, предлагалось тут же сообщить за крупное вознаграждение. Но ни в коем случае не предпринимать мер к задержанию.

– Чего это, Яр, а? – шёпотом, от которого у меня зашевелились волосы на голове, спросила Лина. – Это как же, а, Яр?..

На наше счастье, машина в это время уже стояла на обочине на аварийке. Потому что если бы Энджи начала, хрипя и воя, царапать ногтями горло, а я бросился перехватывать ей руки на ходу – было бы очень плохо всем нам.

– Ось, наркоз! – рявкнул я так, что сам испугался. И раздавшегося рыка, который Речь только усилила, и чёрно-алой вспышки перед глазами, полыхнувшей одновременно с ним.

Лина обмякла и сползла головой на подлокотник между сидениями. Ровно и глубоко дыша. Во сне. Я глянул в зеркало. За моей спиной выпала соска изо рта Павлика и повисла на какой-то новой пластмассовой цепочке, что крепилась прищепкой ему за рукав футболки на плече. Алиса склонила голову к верхушке его кресла-люльки. Оба крепко спали.

– Это чего сейчас было, твою мать? – Сергий протирал кулаками глаза и широко разевал рот, будто сом на берегу.

– Странник опять Ярью швыряется, как в последний раз, – ответило Древо. – Велел мне Линку усыпить, а Силы кинул столько, что тут теперь на семь саженей вокруг вообще все спят, даже кроты под землёй. Хорошо, повозок ваших самобеглых на тракте не было – побился бы народишко… Прав ты был, Серый, учить его ещё да учить. Не Странник, а бомба какая-то…

– А усыплять-то зачем? – вернул его к первому вопросу Сергий.

– Охота, Серый. Охота началась. Да как-то уж больно споро да зло в этот раз, – задумчиво сообщило Древо.

– Где? – теперь алым и слепяще-белым полыхнуло от Хранителя.

– Во Дебрянске пока. Семью Ангелины нашли. Мамку, отчима и сестрёнку сводную.

– Всех? – хмуро спросил Сергий, бросив на меня сложный взгляд через зеркало заднего вида.

– Всех. Да на неё саму и повесили, видно. Жандармов нынешних показывали. Двое из них «чёрным» служат. Да бабёнка та, что вслух говорила, тоже, поди, – как он понял по видео и звуку, которые смотрел и слушал через меня, то, что полицейские и журналистка были с Пятнами? Надо будет узнать обязательно.

– Привычка, разберёшься, – ответило Древо. – Сам что мыслишь?

– Что любую их тварь, какую увижу теперь, убью без раздумий, – я медленно разжимал кулаки, распрямляя сведённые пальцы.

– Это чувство запомни да схорони в душе, пригодится, – кивнул за спиной Хранитель.

– А если менее общо́, конкретнее? – попросил Ося.

– Ты же можешь ей из памяти это убрать? Заблокировать как-то? – я смотрел на Лину.

– Могу. Но зачем? Чтоб она каждый раз так сердце рвала себе, когда снова узнает? Не дело это, – мудрому Древу, наверное, было виднее.

– Тогда в полусне её держи, пока не полегчает хоть чуть-чуть. Хотя какой там к псам «полегчает»… – перед глазами снова приветливо помахала мне гостеприимная сосновая ветка.

– Сейчас маршрут перепроложим. Эта дрянь на федеральные каналы в течение часа попадёт, вечером вся страна знать будет. Мрази какие, надо же, – зубы скрипнули сами собой. – Найдём салон красоты по дороге, перестрижём и перекрасим. Ты умеешь как-то внешность человеку поменять? – это к Осине. Мало ли.

– Чего там уметь-то: леща дал – и личность на неделю поменялась, – буркнул сзади Сергий. И тут же поднял ладони: – Прости, прости, хреновая шутка вышла, виноват.

А я думал дальше. Телефон и документы у Лины новые, от Шарукана. Но про него «чёрные» знают. Выходит, машина наша с номерами в течение суток, а то и раньше, попадут в розыскные базы. Или уже попали. Не было печали…

Достав свой телефон, а перед этим подняв с пола упавшую туда трубку Энджи, набрал номер, глядя замороженно перед собой на уходящую за поворот трассу, которую с обеих сторон сторожил лиственный лес. Подумал про спутники. Но звонок не прервал.

– Здравствуй, Мастер. Не громко ли говорю? – начал я.

– Здравствуй, Странник. Пока нет, но всё меняется очень быстро. Как вы? – Шарукан басил спокойно, но, чувствовалось, взвешивал каждое слово.

– Пока не знаю, Мастер. Думаю. Наши рядом все, живы-здоровы, это главное. Хочу, чтобы так и оставалось, – с чего начать задавать вопросы я пока не решил. Видимо, это чувствовалось.

– Маленькой – соболезнования мои, Странник, – грустным басом Мастера прозвище, которым он называл Энджи, звучало скорбно и печально.

– Передам, как в себя придёт. Что слышно в городе?

– Плохо всё в городе. Вторых рангов трое здесь. С войны такого не было. Из них двое – ищейки. В деревне пока они. А один по области облавой руководит, в больших чинах, из столицы прибыл, с теми вместе, – начал Шарукан размеренно, будто давая мне время на обдумывание.

– Транспорт у нас, Мастер, с минуты на минуту приметным слишком станет. И маршрут менять нам нужно. Есть возможность с машиной на пути помочь?

– Есть. Я с Колей говорил вчера, ещё до тех пор, как… Словом, он ждёт вас и готов навстречу выдвинуться, будь нужда.

– Есть нужда, Мастер. Где бы только встретиться нам с ним? – я не имел ни малейшего представления ни о Каргополе, ни о его окрестностях, и наш-то путь пока только до Вологды запомнил. Куда нам, как выяснилось, теперь было нельзя.

– Слышь-ко, татарская морда, – по-дружески обратился к Шарукану Сергий, – снаряди-ка Кольку своего в городок, где пьяница тот сидел, Сокола братец. Понял ли?

– Понял. Ты говорил, там язва моровая ещё гуляла, годков за тридцать до вашего похода за неправдой? – старые друзья перешли на им одним понятный язык.

– За двадцать восемь. Верно всё понял. Передай так: на закате у памятника ждать его будем.

– Добро. Чистой дороги вам.

– Береги себя, старый друг, – Хранитель и Древо напутствовали Мастера хором, один вслух, другой – Речью.

– Ну что за гадство такое?.. – с неожиданной растерянностью задумчиво произнёс Сергий, стоило погаснуть экрану смартфона.

Помнится, с точно такой же интонацией именно эту же фразу произносил как-то в сериале «Бандитский Петербург» старый вор по кличке Антибиотик. У него тогда было много проблем, если я правильно помнил сюжет. У нас, если Шарукана я тоже понял верно, их было не меньше.

– Куда ехать? – то, что наш маршрут знали теперь два Мастера и Хранитель, было хорошо. Но вот Страннику, которому предстояло по тому пути двигаться, то есть мне, с того легче не делалось ничуть.

– Белоозеро. Сейчас – город Белозёрск. Ну как город – городок. Глянь в шарманке своей. Там машину бросим. Жалко коня до слёз, но придётся.

– А что за пьяница? – я уже смотрел в карту, но разговора не прекращал.

– Так Синеус, кто ж ещё? Калдырь был первостатейный. А тамошние вепсы брагу из черники делали, вот он и ходил с синими усами всегда. Читал, помню, у учёного какого-то давно уже, что, мол, вымышленные они персонажи, Синеус-то с Трувором. Мол, Трувор – это «tru war», «с верной дружиной», а Синеус – это «sine ous», «и прочими». Как прочитал – смеялся, аж в боку закололо. Он на башку-то простуженный и так был, а после той черники – вовсе берега терял. Он бы тому учёному все кишки на весло намотал, в руки вручил и велел впредь внимательнее быть. А наутро и не вспомнил бы.

Хранитель болтал, как ни в чём не бывало. Видимо, или так его отпускала тревога, потому что появились цель и маршрут, или таким образом он пытался как-то меня успокоить, отвлечь. Потому что я нет-нет, да и замирал, глядя на Энджи, так и лежавшую на подлокотнике между нашими креслами. И мысли при этом в голове возникали от пацифизма далёкие несказанно. А вот к кишкам, на весло намотанным – значительно ближе.

– А ищейки – это что за хрень? – вспомнил я.

– Это, Яр, не хрень. Это паскуда редкая, селекционной работы плод, многовековой. Чуйка у них – страх какая. Ни собакам не снилось, ни аптекарям из Прованса, ни бабкам болгарским. Раз Мастер сказал, что в деревню они погнали, значит, того и гляди на след встанут. Хуторок-то пожгут – не жалко. А вот коли на берег выйдут, да то, что от Машки покуда осталось там, со дна поднимут – это уже погано. Оно ж тебя видало, да на вкус даже попробовало. Стало быть, все следочки-то у них на руках и появятся, – ответило Древо.

– А могут? – как будто от этого уточнения что-то изменится, и Ося скажет: «нет, конечно, я пошутил».

– Эти могут и не то. Быстрые они, чуткие, неутомимые. Обычные второранговые к людям ближе будут, и похожи на них – вблизи не отличишь. Да ты и сам видал, – махнул рукой Хранитель. Я кивнул. Я видал. – А эти будут ехать, скакать, лететь, бежать до тех пор, пока не вцепятся. Или не обложат, как волчину – флажками.

– Назгулы, – кивнул я, обозначая некоторое понимание. И начитанность. И то, и другое – решительно бесполезные сейчас.

– Хоть горшком назови, – привычно отозвался Хранитель.

Первый раз остановились в Бежецке. Мы с Алисой и дедом Сергием обнимали и держали за руки Лину, которую Древо выводило из наркоза поэтапно. И ждали, пока её не перестанет бить дрожь, издалека, наверное, вполне похожая на припадок. Все пять раз. Пока степень «сна, хранящего здоровье» на шестой этап не снизилась до такой, чтобы она могла ходить и связно говорить, не колотясь так, будто её током ударило.

Они с Алисой отправились в салон в самом центре, судя по дизайну интерьеров и экстерьера, а ещё по звенящей пустоте внутри – самый дорогой в городе. С тем самым конвертом, что вручила девушка-портье – там оказались возвращённые деньги за номера. Я уселся на лавочку через дорогу, пропустив мимо ушей реплику Хранителя про тополь и Плющиху. И даже не обратил внимание на то, что он куда-то исчез. Павлика и Осину чуял в машине, стоявшей через три дома. Древо учило племянника пользоваться Речью и Ярью. Сам же я, кажется, усваивал те же знания, только в фоновом режиме, о котором так мечталось перед каждой сессией. Дожил до светлого денёчка, пропади он пропадом… На Линку за большим чистым стеклом навесили какие-то тряпки, потом бумажки, потом вокруг заплясали две женщины с ножницами и неожиданными в этой части Тверской области надутыми губищами. Мой ангел сидел неподвижно, как гранитный. На скамейке у могилы.

Сергий обнаружился на лавке рядом через час примерно, как-то резко, рывком материализовавшись на этом месте. Аннигилировал наоборот. Пахло от него перегаром. Свежим.

– На-ка, – он протянул мне бутылку. Кашинский бальзам. Докатились.

– За рулём, – покачал я головой.

– Тьфу ты, подлое время, прогресс-падла, всё не по-людски, – раздражённо заметил дед. И отхлебнул сам, будто подчеркнув острую разницу между ним, временем, людьми и прогрессом.

– Я тогда постарше тебя был, конечно. Но вряд ли с того легче стало. Чёрные сельцо дотла выжгли. Там Милонега моя жила. И детки, Первушка-сынок и Добряна-дочка. Я два года рыскал за ними, за зверями, тогда. По одному выреза́л, по паре – сколь попадалось.

Хранитель допил бальзам и неожиданно осторожно, бесшумно, поставил пустую бутылку в урну. Протянул мне ладонь. Взял предложенные сигареты и зажигалку, прикурил, затянувшись так, что другой бы в обморок рухнул. Вернул пачку с огнивом обратно и продолжил:

– Я тогда Ракиты Хранителем был. На три сотни своих разменяло Чёрное Древо Ракиту у меня… Вернулся на третий год – а лесочка-то нашего нет. И речки, на берегу которой Ракита росла, нет. И горки, что за ней стояла, тоже нет. Поле вспаханное, солью засыпанное да кровью Земли залитое. И Ракиты нет.

Я молчал. Смотрел на то, как на Лину, двигавшуюся, будто кукла, дули феном, и молчал.

– Никто ни до, ни после меня не менял Древо, которое был допущен хранить, да не сберёг. Я не знаю, как уж там они решали, кто из них, и о чём думали… Я сутки на месте, где Ракита росла, по земле валялся да грыз её зубами. Её да пепел – там ничего больше и не было. Потом место нашёл, где речка новое русло пробила, мимо того лишая, плеши чёрной на груди Земли-матушки. Там могилу себе вырыл, лёг да помирать наладился. В первый раз.

Ему не нужны были собеседники. Как и мне – советчики. Или нужны? И мы сидели на одной и той же лавке, он говорил, а я слушал. И оба мы смотрели на то, как с плеч Энджи падали на пол длинные светлые пряди.

– Мы знаем больше прочих, Аспид. Мы живём долго. Кому скажи – рай. Только не рай это. Не благодать, – Хранитель провёл руками по карманам и даже заглянул в урну, куда только что ушла пустая бутылка.

– Эй! Мил человек! Ходи сюда! – внезапно крикнул он, и к нам через улицу перешёл странной походкой мужчина средних лет. Вряд ли планировавший это.

– Гляди-ка, дружище – вон тама машина стоит, синяя. Возьми в багажнике, в чемодане, зелёном таком, две бутылки, да тащи сюда. Одну – мне, вторую – тебе, честно? – Хранитель говорил вслух, добавляя Речью образы: где именно «тама», какая именно «синяя», как выглядят бутылки.

Мужчина выслушал и кивнул. И ушёл в сторону Вольво. Уже обычной, человеческой походкой. Заинтересованной даже, я бы сказал. Вернулся через предсказуемый десяток минут, выдав Хранителю две бутылки Мартеля. И замерев, будто в ожидании. Обычный мужичок – клетчатая рубашка, в меру вытянутые на коленях брюки, коричнево-оранжевые ботинки «в сеточку» с «бамбуковыми» носками под ними.

– Спасибо, дружище. Держи, домой снеси, на улице не пей. Завтра дочурку попроси цену в интернете глянуть. Да решите с женой, с Зинкой-то – пить, аль начальству подарить под повод подходящий, – увещевал Хранитель.

Мужик кивнул, прижал к груди посуду и ушёл, не оглядываясь. Да, опций открывалось всё больше. Но цена…

– Я, Аспид, скиты и монастыри строил. Народу тыщи ходили подо мной. Но всегда больно это, когда по родному-то… Ты с Линкой недавно, вроде, но я ж чую – убивать готов начать, даже своих. Я советовать не стану тебе. Я просто чуть-чуть попрошу. Вежливо.

Бутылка коньяку, французского, хорошего, даже очень, какого вряд ли видали каждый день в этих краях, запрокинулась надо ртом Хранителя, о возрасте которого я зарёкся и думать. И плавным полукругом перешла ко мне. Воспарив и надо мной.

– Больно будет, Аспид. Больнее, чем сейчас. Больнее, чем было когда-либо. И ты удивляться будешь, как же боль такую пережить человек в силах. Об одном прошу: не удивляйся. Переживи.

С крыльца салона спускалась вниз Энджи. Мой ангел. Мой другой ангел.

Она подошла ко мне через дорогу, на которой, по счастью, не было машин, и остановилась на расстоянии, чуть бо́льшем, чем моя вытянутая рука. То есть недостижимо далеко. И сказала ровным, спокойным, неживым голосом:

– Мне очень больно, Яр. Забери меня туда, где мне будет легче. У меня, кроме тебя, никого на свете нет.

Стройная, молодая девушка. Стильно одетая. Бледная. С коротким тёмным каре. И теми же, нежно-голубыми, васильковыми глазами. Полными слёз.

Между желанием спалить прямо сейчас в серую пыль только Бежецк или всю Тверскую область целиком не пролез бы и волос. Неожиданный ветер потянул по Рыбинской улице пыльную траву, песок и обрывки бумаги.

Глава 8. Средняя полоса

Алиса только что не приплясывала на месте за спиной Энджи. Ещё бы – первый раз в жизни так надолго оставила сына. Да тем более сразу с говорящим деревом. И пусть она постоянно слышала их разговоры Речью, от чего выглядела с точки зрения парикмахерш слегка не в себе, но слушать – это одно, а взять на ручки и обнять, прижав к груди – другое, конечно. Губастые мастерицы ножниц и фена вышли следом за ними, тут же у крыльца вооружившись длинными и тонкими сигаретками. Видимо, переработали с непривычки и решили отдохнуть. И, судя по взглядам исподтишка, обсудить странных клиенток, одна из которых отвечала невпопад и улыбалась, как слабоумная, а вторая вообще за всю стрижку-покраску от силы слов пять сказала, и выглядела как наркоманка какая-то – взгляд стеклянный, сама еле шевелится. То, что встретили этих посетительниц на улице пьющий, хоть и модно одетый дед и парень с лицом мрачным и злым настолько, что на него, кажется, даже Солнце смотреть избегало, было предсказуемо.

Я шагнул вперёд и обнял Лину за плечи. Заглянул в глаза, в которых стояла всё та же боль. И остро, ярко, как, наверное, никогда в жизни, пожелал забрать себе её тоску, страх и скорбь. Как случилось тогда с Осиной, когда малая толика его печали чуть не вбила меня в землю.

– Я обещаю, Энджи, что сделаю всё, что смогу, чтобы стало полегче, – пальцы стало покалывать, словно я отлежал их. Но вместо крови, что будто иголочками постукивала-пробивала себе путь в онемевшие ткани, в меня и вправду потекла боль Лины. Её глаза раскрылись шире. Слёзы пропадали.

– Ты как это… Так же не бывает, – ахнула она.

– Бывает, внучка, бывает, – протянул Сергий, глядя на меня очень внимательно. – Только очень мало кто умеет. Все людские истории про утешителей и утолителей печалей не на пустом месте выросли. Главное – меру знать. Шабаш, Яр!

Руки мои соскользнули с плеч Энджи, потянув вслед за собой к земле. Дед мгновенно оказался рядом, поддержав.

– Вот об этом я и говорил, когда про меру-то толковал. Всё вам неймётся, молодым, – бубнил он недовольно, но во взгляде сквозила тревога. Настоящая.

– Чего? – спросил у него я, отступая к лавке. Сидя было как-то спокойнее.

– Того! Из тех, кто таким умением владели, в своём уме мало кто оставался. Начинаешь жалеть всех вокруг – и не замечаешь, как у самого сердце истирается в труху. А ещё озлоблялись многие, тоже бывало. Помогаешь, мол, всем подряд – а дерьма в мире меньше не становится. Во всём мера нужна, Аспид. То, что девочке помог – молодец. Больно на неё смотреть было, почернела вся. Но не части́ с этим.

– Спасибо за науку, Хранитель, – кивнул я. Голова тоже вроде бы в весе прибавила, как и ладони.

– Обращайтесь, у меня этого добра – сады! – самодовольно хмыкнул он в ответ.

«Начинаешь жалеть» он сказал? Значит, был одним из тех немногих, кто остался в своём уме. Относительно. Стало быть, можно научиться и этому.

До машины шли с Линой под руку, молча. Дед ушёл с Алиской, которая заметно напрягалась, чтоб не перейти на бег.