Немного вбок. Рассказы

Немного вбок

Рассказы

Юлия Бекенская

© Юлия Бекенская, 2025

ISBN 978-5-0067-6483-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Летающий остров

«Я покоряю города истошным воплем идиота» – пока в голове звучат слова древней песни, мы падаем.

Мадлен называет это полетом. Бутафорский парашют болтается за спиной и норовит обмотать ноги. Черный дирижабль с острова Юных величественно уплывает за облака.

Все будет, как в твоих сладких снах, как обещали мне перед вылетом. Ну-ну. В ушах свистит, щеки болтаются, как собачьи брыли – больше смахивает на ночной кошмар.

Здоровенная махина проплывает внизу. Местные зовут его остров Свободы. Вид чертовски хорош: розовые, в закатном солнце холмы, макушки леса и городок за мощной стеной со слоновьими лапами башен. Вспышки салюта над крышами. Пасторалька, вид сверху.

Восточная часть под нами. Движется летающий остров в закат, а мы с Мадлен – вниз, и вот задачка по физике: сумеем мы приземлиться в крепостном периметре, или рухнем за стену? А может, со свистом промчимся мимо летающего сортира, и еще несколько миль будем падать на землю?

Крепостная стена ближе. Я вижу ноздреватые, добела отмытые камни и надеюсь, что у летуньи есть в запасе какой-нибудь трюк, потому что на вид они очень твердые. На башне пусто, поскольку все торчат на празднике, и наше падение теряется в великолепии огней, искр и пальбы. Мысленно благодарю Грифа за то, что не сбросил нас прямо туда, ибо пара расплющенных тушек на главной площади – сомнительный подарок князю на именины.

Я дольше болтаю, чем все происходит. Мадлен работает. Мерцающее облако пыльцы подхватывает нас в десятке метров от башни, и падение замедляется.

Кажется, я ей нравлюсь. Хотя возможность сдать курсовую заставит Мадлен строить глазки кому угодно. Еще ее волнуют рыцари. Она хочет наблюдать их в естественной среде.

Накаркал. На стене появляется тип. Дворянчик, похоже: перевязь с ножнами, нижняя челюсть надменно выдвинута вперед, пижонская кираса и все дела. Отвернулся от салюта и ловит на ладонь серебристые блестки. Растирает, нюхает и даже, болван, языком лизнул. Естественно, его перекосило. Пыльца серебряного дерева вяжет так, что закрыть пасть теперь будет непросто. После безуспешной попытки он задирает перекошенную рожу и видит меня.

Боюсь, мы оба не сможем забыть эту встречу.

Сверху – изящный, как жаба в манжетах, я, весь в искрящихся блестках и в кошмарном жабо по моде острова Юных. Снизу – он, пацан не старше восемнадцати, с румяной физиономией и круглыми от изумления глазами. Копна соломенных волос, челюсть кроманьонца и кустистые, как у филина, брови. Не красавец, но настроен решительно – рука тянется к ножнам. Рефлексы туземцев, будь они неладны. Чувствую себя жуком в миллиметре от булавочного острия.

Но кажется, жуку суждено промахнуться и просвистеть мимо каменных стен. Дворянчик свешивается с башни, тянет руку и крепко хватает меня за шкирку. Рывок – и втягивает на карниз.

Но Мадлен рушится на нас – все полтора метра визга, кудряшек и обаяния. Юнец теряет равновесие и летит головой вниз, присоединяясь к вечеринке.

Падаем, ругаясь в три глотки, в вихре серебряной пыли. Локоны Мадлен пахнут земляникой, а от юнца разит потом – дезодоранты тут не в чести.

Тынц! – мать-земля приветственно тянет нам верхушку сосны, и этот тот случай, когда девочке уместней быть сверху. Крепкое бочкообразное тело нашего спутника прокладывает дорогу. Он-то доспехами защищен, а нас экипировал инструктор по архаике, не предполагавший, что мы решим сверзиться с высоты. Рослый, бородатый дядька, сам будто с гобелена сошел. Кореш Грифа, иначе никто б нам реквизита не дал. Где его только откопали? Смотрел так, будто я – гидра пятиголовая, которой в пузе надо дырку прожечь.

Треск, хруст, хлесткие ветки и солоноватый привкус во рту. Толстые сучья, кустарник – здравствуй, земля!

Приземлились мы на задворках: баки с помоями, крапива, дерн вместо мостовой – считай, повезло. Наш новый знакомец в отрубе.

– Какой некрасивый, – умильно говорит Мадлен, – на совенка похож! Все рыцари такие?

Ох, эти девочки. При прочих равных, я б мужика в компаньоны взял. Но что делать, если она – лучшая летунья курса? Содрогаюсь, представив, куда бы завела меня худшая.

Конечно, никто нас на остров не отправлял. Это считай, самоволка. Но наш куратор – Гриф. А он на многое может закрыть глаза, если дело того стоит. Давно зуб точит на местные виадуки. Вот за это я Универ и люблю: не в зачетах дело. Свидание с непознанным, драйв, чуток авантюры. Правда, не все я Грифу сказал – зачем старику лишний раз трепать нервы. Прихватил я с собой личную разработку, но если дело выгорит, Гриф мне еще и спасибо скажет.

Не будь Мадлен, я б от рыцаря ноги унес. С ними связываться – себе дороже. Хорошо, если морду набьют, а так… в окрестных бурьянах полно местечек для трупа. Но прелестная незнакомка, упавшая с неба, как-то смягчает ситуацию, согласитесь.

– Вы мой спаситель! – услышал наш крестник, едва открыв глаза, – как вас зовут?..

– Корвин дель Нуово, – пробасил тот. Квадратный подбородок задрался вверх, и он стал похож на щенка бульдога.

– Вы, наверно, родственник князя? – прощебетала Мадлен, – я видела его портрет, вы чем-то похожи…

Черта с два она портрет видела. По мне, так малец больше похож на У-первого, нашего нового препода. И вряд ли княжья родня в праздник стала бы на башне торчать. Но лесть – верный ход, молодец девочка.

– Я, – подбородок юнца дрогнул, – да. Нет. Мой отец… – тут он замялся. От умственного усилия пшеничные кусты над глазами сошлись в одну монобровь.

Темнит чувак – что-то не так с происхождением. Бастард, может? А что, у туземных князей таких потомков – пруд пруди. Впрочем, это его заботы.

Ореховые глаза и горчичные шелка Мадлен тем временем делали свое дело. Я бы запросто мог прирезать его – он бы и не заметил, увлекшись разговором с очаровательной леди.

Легенда была такая: двое неосторожных прыгунов, брат с сестрой, богатые и безмозглые, решили от скуки повидать остров Свободы. И сиганули с дирижабля острова Юных. И если бы не наш благородный спаситель…

Расчет был прост: острова общаются мало. Каждый – государство в государстве. Самый дальний и угрюмый – остров Юности – известен кичливой научной школой. А его знать – наплевательским отношением ко всему роду человеческому.

– Пойми дружочек, – проникновенно встрял я, поскольку фамильярность Юных – необходимая часть образа, – папахен и мамахен, конечно бы, нас отпустили и так, но только самоволка – истинный способ посмотреть чужую жизнь изнутри. Тебе ли не знать…

– Про самоволку – да, – пробурчал он, – знаю.

Добрый малый. На меня поглядывал с жалостью. В его картине мира я – несчастный недомерок, жертва вечных инцестов острова Юных. А Мадлен, вероятно, счастливое исключение.

– Сэр рыцарь, вы вправе поступить с нами по своему усмотрению. Уповаем на ваше великодушие, – пушистые, загнутые вверх ресницы Мадлен так и порхают.

Наш крестник в раздумьях:

– Ночью здесь оставаться нельзя. Разбойники – раз. Хищники – два. И, главное, нечисть. Твари с нижней земли… в любой момент нужно ждать нападения.

Хмыкаю, вероятно, громче, чем нужно. Твари? С нижней земли? Ну-ну.

– Благородной леди, – поклон в сторону Мадлен, – безопасней будет в гостинице.

– О, как чудно, – восторгается леди, – вы нас проводите?..

Что ж, гостиница – неплохое начало для упавших с неба. Оранжевые свитки с Юности удостоверят наши липовые персоны. Ксивам надо продержаться ровно один день, чтобы я успел срисовать виадуки на радость Грифу, ну, и если повезет, протестировать кой-чего – зря я, что ли, горбатился над курсовой в лаборатории?

На воротах со стражниками, конечно, пришлось попотеть – первая печать, вторая печать, даже татуировку на лодыжке проверили. Дошло дело и до коробочки из внутреннего кармана – маленькая такая, свинцовая. Не хотелось бы, чтобы открыли до времени.

– Что это тут у вас? – спрашивают.

А я так надменно загнул им про мощи покойной прабабки. Больших, говорю, магических сил была дама. Они и шарахнулись. Средневековье, что.

Городок был мил. В темнеющем небе – остроконечные башенки с затейливыми флюгерами: драконы, саламандры и прочая геральдика. Изваяния горгулий, грифонов и сфинксов – при всей нелюбви к Тверди украшать дома скульптурами местные не брезговали. По стенам – гроздья дикого винограда.

Мадлен тем временем лапшу провожатому на уши вешает:

– Мы, на Юности, летаем так высоко. Выше нас – только звезды…

– Говорят, самые красивые леди – у вас. Теперь точно знаю…

– Я ничего не слышала о тварях с нижней земли. Они и впрямь нападают? – бархатный голосок дрожит, от волнения, как бы.

– О, да. Нечисть идет на нас войной. Ходячие мертвецы. Демоны. Говорящие звери, вроде грифона… Летающая тварь, морок наводит. Как услышал: «хочешь, я расскажу тебе сказку» все, с места не сдвинешься, считай, покойник…

Я чуть не подавился, но смешок проглотил. Морок! Не забыть ребятам рассказать.

– Не знала, – рассеяно отвечает Мадлен, – какой ужас.

Гостиница «Ель и Дракон» – приземистый барак в два этажа. Внутри уютненько: бревенчатые стены, пол выстлан чистой соломой, пахнет жарким и глинтвейном. За столами – развеселая публика.

При той суматохе, что царила здесь, хозяевам, похоже, было все равно, кто и откуда к ним прибыл: только успевай раздавать ключи, пихать грелки в постели, разносить выпивку… а золото – везде золото.

Тут мы с нашим спасителем и расстались.

– Не боишься, Лис, что он приведет завтра стражу?

– А ты – что он похитит тебя, чтобы сделать наложницей? – парирую я.

Фырканье в ответ:

– Никогда. Он – рыцарь.

– Во-во. И я по той же причине.

Утренний город был не так чудесен. Хотя подвесные садики над балконами, ушлые ящерки на камнях, обилие кофеен и лавочек радовали глаз.

– Вступайте в дружину князя!..

– Экипировка! Все для воина! Новобранцам – скидка на парфюм и ножны!..

– Абсолютно надежные парашюты! Гарантия – 126 процентов!..

– В бой собрался или в путь – ты страховку не забудь! Выплаты по ранению и инвалидности!..

Нос я держал по ветру – мне требовалась самая вонючая часть города. В Универе ржали над моей курсовой. Говорили, что проще научить корову летать, чем островитян – не пачкать «проклятую Твердь».

К нам задирались, правда, беззлобно:

– Миледи, кто тут у вас – ручной карлик?

– Мадам, бросайте этого доходягу – смотреть неудобно…

Это был живой, кипящий, зловонный, пропахший мясом из жаровен, калеными орешками, цветочными духами и потом, город.

И он готовился к войне.

Неопрятная женщина вышла на крыльцо дома, из которого разило харчевней за версту, и вытащила огромный бак с помоями. Открыла массивную крышку люка и ухнула зловонную жижу туда.

Кулаки мои сжались. Мадлен толкнула меня в бок.

– Полегче, Лис, я слышу, как ты скрипишь зубами, – промурлыкала она. – На твоей морде все-все написано.

– А меня нет, – ответил я, – нас не существует, помнишь? Ни тебя, ни меня… вот они – я ткнул пальцам в столб с афишей, – есть. А нас – нету.

На афише богатырь в летном шлеме накалывал на копье пятиголовую гидру. Его меч крошил голых пузатых карликов с дегенеративными, оскаленными в ужасе рожами. Внизу полукругом шла надпись: «Освободим Твердь от нечисти!».

Мадлен смотрела на плакат. Долго. В глазах появился нехороший прищур.

– Как дети малые, – прошептала она.

Как дети?! Я никогда не пойму женскую логику.

Перед мрачноватым зданием университета шел митинг. Туземный Универ состоял из серых прямоугольников: три корпуса буквой «П», двор, похожий на плац. Поневоле вспомнилась альма-матер, где от ветреных горных аудиторий в зал парадоксов можно было добраться на каноэ, а из недр корпуса архаики канатная дорога возносила тебя в столовку, в плетеное из лиано-ткани гнездо, с шустрыми пауками автоматических подавальщиков и невинной игрой в «угадай меню», всегда заканчивающейся проигрышем, но никогда – разочарованием. Архаику у нас вел У-Первый. Классный мужик. Со своими тараканами, конечно.

А тут в столовке, к гадалке не ходи, перловка и шмат мяса. Воины, что.

– Освободим Твердь от нечисти!..

– Гааа!

– Память Ульбрихта первого будет с нами!..

– Гыыы!

Колыхалось море голов. Крепкий запах пота и табака, лязганье железа, бурливое журчание голосов. Верховодил мальчишка. На рыцаря нашего похож, только одет побогаче и лицо понадменней. А позади сопляка-князя выстроились советники – такие продувные рожи, что понятно, кому в карман идет львиная доля казны. Именно они готовят остров к войне. И ни с кем-нибудь, а с… чудовищами Тверди.

– А это что?

Мадлен указала на одноэтажный сарай с одиноким окошком, торчащий на крыше княжьего дворца и элегантный, как бородавка на носу.

– Это, милая, центр управления летающей помойкой. Я, когда в архивах рылся, обалдел: они, оказывается, могут, в случае крайней нужды, менять траекторию этой махины. Последние триста лет этой штукой не пользовались, и слава богам – если каждый князек начнет рулить своим островом, будет у нас натуральный Армагеддон…

– А там? – взмах руки на тонкую острую башню на окраине острова. От одного взгляда на нее начинало подташнивать.

– А это у них парашютная вышка. Оттуда, судя по митингу, завтра повалится десант на проклятую Твердь.

Подумав, мы с Мадлен разделились. Ее не прельщала перспектива рыться в отбросах, а мне – увы, именно это и предстояло. Она пошла по магазинам – исследовать туземную моду. Для доклада по архаике. Ну-ну.

А я отправился виадуки срисовывать. Зря, что ли, старик нас на закорках тащил? Глаза и руки делали свое дело, но и нос я по ветру, конечно, держал. Мне нужен был хороший канализационный слив. А если кто сейчас скажет, что рыться в дерьме это фу, пусть хоть раз проснется и увидит в родном палисаднике висящие на ветках коровьи кишки. Не случалось, нет? Вот и молчите в тряпочку.

Без Мадлен я тут же стал невидимкой – турист-недомерок, каких в городе пруд пруди. Бреду себе, в блокнотик пометки делаю. Тут, на высоте, от ходьбы дыхание частое, устаешь быстрей. Чужой воздух, чужие дела. Воевать они собрались. С Твердью. И хоть бы раз документы спросили – некогда им, война у них на носу.

Часа три бродил. Грифу счастье привалит – вот тебе схемы, вот тебе слепки в памяти: у меня по запоминанию – семь баллов. На окраину забрел. Уже стражников у ворот видать – топчутся, болезные, ни курнуть, ни поссать.

И тут вижу такой отличный, крепкий лючок. Вроде тех, что в городе, но побольше. Слив, хороший такой, а уж вони… Я так тихонечко его ковырнул, приоткрыл, и порошок из коробочки быстренько скинул. Теперь мои подопечные, их примерно миллиард с небольшим, сами работать начнут.

Приоткрыть, сыпануть и тут же закрыть – мои трудяги не выносят кислорода. Зато в дерьме чувствуют себя прекрасно. Лазурное облачко вырвалось из люка – значит, пошел процесс!

У меня аж настроение поднялось. Вечерком пробы взять – и готово. Иду, насвистываю, туземным девушкам улыбаюсь.

Увлекся. Вот было же чувство, такое, знаете, будто кто-то дырку в тебе сверлит. Трое подходят: сами крепкие, плащи синие и глаза споко-ойные. Мне как-то сразу домой захотелось…

– Идем, – говорят.

И наручниками – клац!

Сам я лопух, короче. Меньше рефлексировать надо было.

По дороге Корвина видел. Он меня как заметил, аж с лица сбледнул. И конвоиры мои его срисовали, не сомневаюсь.

КПЗ оказался в башне – родной сестре той, с которой мы так удачно вчера сверзились. Конура под самым небом. В сопроводиловке значилось: «вражеский лазутчик, посланный отравить колодцы».

Спустя пару часов компания удвоилась – Мадлен, раскрасневшаяся и злая, плюхнулась на пол рядом со мной:

– Чудный поход по магазинам. Здесь такие изумруды. А ты мне испортил праздник!

И еще полчаса я выслушивал о своем несовершенстве. Казалось, ее совсем не занимало, что мы в тюрьме.

Последним прибыл Корвин: влетел в камеру головой вперед, рыча и ругаясь. Кстати, у мальчишки оказался богатый словарный запас. Но, увидев Мадлен, он покраснел и заткнулся.

– Мы в тюрьме!

До Мадлен, наконец, дошло. Или она вдосталь наплакалась по неудачному шопингу. Поджав коленки, устроилась на соломе. Через окошко, забранное решеткой, долетал свежий запах травы.

Тут-то в первый раз и тряхнуло – но так, знаете, деликатно, вроде башня с ноги на ногу переступила. Решетка в оконце – бреньк! Зубы в пасти – лязг! И тишина. Я подумал еще, может, какую тяжелую штуку под окнами провезли. Но внимания, скажу честно, не обратил. Другие заботы были.

Корвин бубнил:

– Я просто хотел увидеть леди еще раз и удостовериться…

– И вместо этого решил упрятать ее за решетку? Чтобы в любое время наслаждаться ее обществом?..

Он вскочил, сжимая кулаки.

– Если бы ты не был так мал и дохл, я бы засунул эти слова тебе в глотку!

Вот и ладушки, теперь можно размяться.

– Ноги подбери, – посоветовал я Мадлен и дал мальцу оплеуху.

Поле брани у нас было с носовой платок, о котором такие, как он, понятия не имеют. Пацан навалился на меня всей тушей. И все же – чем сильнее соперник, тем больший импульс ему можно придать.

Мы сцепились и покатились по полу, огибая Мадлен. Я получил пару ощутимых тычков в печень. Приложил его в глаз. Заметил, что парень бережет правую руку. Не шибко честно, но жить-то надо. Прижал руку к полу, выдал еще затрещин. На глазах у леди, позорище.

Выпустив пар, мы раскатились в разные стороны. Малец дышал, как опоенная лошадь.

Вот теперь можно и поговорить.

– Я всю ночь думал. Вы не те, кем представились, – угрюмо сказал Корвин. – Лис – слишком прост. Леди – слишком мила. Я видел островитян Юности – они б мне и пары слов не сказали, а велели бы отвести к князю…

А я-то, болван, думал, что веду себя высокомерно. Учиться мне и учиться. Эх.

– Потом… – продолжает малец, – я хотел доложить князю, но он, – пауза затянулась, – он был рад избавиться от меня. И теперь я – ваш пособник. Кем бы вы ни были…

– И кто же мы, по-твоему?

– Тут разберутся. Но, по-моему, – вы – лазутчики снизу. Оборотни. Чудовища с Тверди. Это значит, жить мне не так уж и долго…

– Ты сам-то в это веришь? Если мы – снизу, мы б оттуда и приползли, не?

– Вы хотите уничтожить остров, оплот свободы, забрать наши изумруды…

– И сожрать младенцев, угу. Тебя беленой накормили?..

– Корвин, – тихо сказала Мадлен. – Посмотри на меня, пожалуйста. Разве я оборотень? Я – девушка, живая. И очень напуганная. Мой брат – хоть и задирается сейчас, но тоже очень боится. Мы – глупые путешественники, которые залезли туда, куда не надо. Виной мое женское любопытство, – она протянула Корвину руку, – вот потрогай. Это настоящая, живая рука. Я – обычная девушка. Неужели, сэр рыцарь, вы побоитесь взять женщину за руку?

Ясен пень, он клюнул. Не испугался мягкой, с длинными розовыми пальчиками лапки Мадлен. Я бы на месте мнимой сестренки схватил его за руку, дернул на себя и приложил лобешником об коленку. Но она только тихо спросила:

– Что ты чувствуешь? Это рука чудовища?

Парень облизнул губы. Розовая ручка утонула в широкой лапе. Когда этот нежный пятипалый зверек в твоей ладони – соображаешь только в одном направлении.

– Миледи… вы не похожи на монстра, – сказал он. – Но что мне думать о вас, упавших с неба?

– Ну конечно, все это выглядит странно, – сказала Мадлен. – Дело в том, что…

И заговорила. Этот милый женский гипноз, после которого я сам готов был поверить, что мы – вовсе не мы, а кто-то лучше, чище и безобиднее, и Корвин, похоже, был готов поверить во многое, пока ромашкой пахнущая рука покоилась в его ладони…

Но тут к нам постучали.

Деликатное тук-тук. В окошко башни. Со стороны улицы.

Мы не успели ответить – мощный удар сокрушил хиленькую решетку. Да и зачем нужна крепкая на такой высоте?

Желтая когтистая лапа просунулась внутрь, за ней следом – обильная лохматая грива.

– Грифон. Тварь с Тверди, – сказал Корвин без всякого выражения.

Существо посмотрело на него. Прокаркало:

– Хочешь, я расскажу тебе сказку? – и оскалило пасть в подобии улыбки.

Наш смельчак, заглянув в янтарные, с поперечными зрачками, глаза, хлопнулся в обморок.

И вот тут тряхнуло как следует. Башня заходила ходуном и, кажется, собралась прилечь отдохнуть. Из потолочной кладки вылетел камень и приложил меня по плечу.

За дверью загремели шаги – наша стража ломанулась на выход.

И я их понимал.

– Ходу! – гаркнул Гриф.

Мадлен, чертыхаясь, тянула к окошку бесчувственную рыцарскую тушу:

– Мы не можем его здесь оставить! Его раздавит!

Гуманистка, несчастная. Бедный Гриф.

Хуже полета на грифоне может быть только полет на грифоне втроем. Особенно – когда на спину тебе навалилось обморочное тело в жесткой кирасе. А сзади его поддерживает девица, и ее острые ногти впиваются в твои плечи.

Хуже полета на грифоне втроем может быть только полет на раненном грифоне. Грифа подбили, когда он, тяжело ворочая крыльями, огибал крепостную стену. Башня, которую мы покинули, все еще определялась, рухнуть ей или нет, и пока стояла, накренившись. Естественно, половина города задрала вверх башки. Не заметить Грифа мог только распоследний разиня. А арбалеты на этой летающей помойке – любимая народная забава. Стрела саданула Грифа под крыло, и наш полет перешел в контролируемое падение.

Хотелось верить, что контролируемое.

Хуже полета втроем на раненном грифоне только сам Гриф. Я до сих пор жалею, что не мог записывать – за такой букет забористых ругательств, где помянуты все пророки, праматери и чертовы бабушки островитян мне бы, не глядя, поставили зачет по мифолингвистике.

Ветер свистел в ушах. Массив леса приближался под острым углом, рычание Грифа тонуло в хрусте веток. Красное марево луны мелькало сбоку.

Чвак! Неглубокое болотце сгодилось для посадочной полосы. Гриф тут же отполз в кусты разбираться с раной. Корвин от воды оклемался и сидел, таращась по сторонам. Пострадало только его достоинство – ряска поверх плаща и нити водорослей на бровях сделали из рыцаря болотного черта.

Полагаю, я выглядел не лучше. Зато содрал ненавистное жабо. Мадлен из леди превратилась в хорошенькую кикимору, но я счел за лучшее ей об этом не говорить. Пересчитать конечности, развести костер, если остались сухие спички, и дать старикану прийти в себя – лучшее, что я мог сейчас сделать.

Я не очень за него волновался – о его регенерации ходят легенды. И все же – возраст. Три сотни лет могут вымотать любой организм.

Гриф преподавал у нас логику и теорию парадоксов. Мы здорово с ним сдружились. У нас не так много преподов – исконных обитателей Тверди. Но те, что есть, харизматичны до обморока. Львиная туша с крыльями, глубокий, словно из бочки, бас, густая, великолепная грива и специфическое чувство юмора.

Горит костер. Мадлен грязным платочком счищает ряску с лица подопечного. Наползает туман. Я бросаю ветки в огонь и принюхиваюсь – мне не нравится, что туман пахнет лавандой.

– Я одного не понимаю, Лис, – из кустов выдирается Гриф, – какого хрена у них тут землетрясение? Тектоническая активность – ноль, я сто лет назад делал расчеты.

Выглядит старикан бодрячком. Надеюсь, обратно ему тащить троих не придется.

– Чудовище, – Корвин опять стекленеет глазами.

– Вообще-то, его зовут Гриф, – отвечаю я.

– Это морок. Наваждение. Может, я уже мертв и ты, – кивок в сторону Грифа, – рассказываешь кому-то эту сказку…

– Интересно, он позволит мне откусить ему голову, чтоб сохранить собственные убеждения? – вопрошает Гриф и кивает мне, – пойдем-ка, пошепчемся.

Мы отходим, чтоб не нервировать подопечного.

– Староват я для таких походов, – признается Гриф. – Перепонки ни к черту, суставы скрипят. Пару дней перекантуемся тут. Один я бы, может, и долетел, но вы двое… Мадлен! – оборачивает башку к костру, – у тебя пыльца осталась?

– Хрен! – отвечает леди, выпадая из образа, – после вашей посадки, Гриф, ничего, кроме синяков, у меня нет.

– Тогда сохнем и переползаем к окраине, – он пожимает плечами. – У тебя-то как?

Лиловый туман все гуще. Грифова морда в нем выглядит, почти как его барельеф в капище Тверди – мрачно и внушительно.

Я бодренько рассказываю о виадуках. О том, что на Твердь завтра сбросят десант, что город бурлит и юный князь…

– Война, говоришь, – вздыхает Гриф. – Не первая, не последняя. Пацанчиков жалко. Парашюты у них дерьмо. А кто приземлится, получит культурный шок, еще половина спятит. Хорошо, что завтра. Рано утром мы как раз над Универом будем, потом пик Вдохновения, а если к вечеру соберутся – над Змеиной пустошью мальчишек выбросит. Хорошее местечко, тихое…