Выбранные места из переписки с друзьями

А в институтскую пору нацеленность будет – воленс-ноленс – на творчество: на выработку своего стиля, поиск манеры и, выходит – уже на определение «себя в искусстве».

К слову, в те институтские мои годы художественную деятельность приходилось разделять на три как бы ипостаси: кроме чисто учебных работ, выставлявшихся и оценивавшихся на просмотрах, делались работы творческие, для выставок – молодёжных и не только, что в те годы устраивались во множестве, а также работы для продажи в салонах, то, что можно смело и буквально назвать салонным искусством. Разные люди пытались это по-разному совмещать: кто-то выставлял на выставках учебные работы, кто-то пытался продавать в салонах работы более-менее творческие. Я однажды продам в «Ностальгии» учебную композицию – городской пейзаж… Такая вот была дифференциация.

●

какие-то вавилонские, право слово, исчисления: девятками и по семь дней; я помню 5*6=30 и баста! вопрос, а по скольку этюдов в неделю проверял БГ? я помню, что по 6 – за 6 рабочих (учебных) дней

●

Про МШИ и ДВГИИ нужно бы когда-нибудь ещё написать отдельно. Вернусь к училищу. Я уверен, что и те, чьи школы и институты (у кого-то – академии) содержат «Ха» в аббревиатуре, не станут спорить со мной, что именно в училище происходит – тавтологически – основная учëба. Учёба как таковая – в смысле постижения художественного ремесла. Для непосвящённых, может быть, будет понятным такое, очень приблизительное, сравнение: в школе учишься азам, азбуке, алфавиту, прописям, а в институте – уже стилю письма и сочинительству, всю же грамматику нужно успеть освоить за годы училища. Иными словами, всё, что до – это пропедевтика и пролегомены, всё, что после – наработка мастерства и поиски себя.

«Борис Георгиевич всё-таки классный был педагог (и, может быть, именно для училищного формата), всего год у него (я год) и он дал всё, что если и не всё зашло сразу, но вдруг как бы обнаружилось конкретным в тебе знанием позже, особенно в сравнение с выходцами из других ”школ“».

Итак, в училище в буквальном и полном соответствии с названием заведения ведется учёба. Ученье, в котором – по известному выражению русского полководца – должно быть тяжело. И тяжело – было. Программа, что проходим мы за четыре года, изначально рассчитана на пять. И уже при нас, когда мы будем на четвёртом, очередной курс наберут на пятилетний срок. У нас же в редкие дни уроки заканчиваются раньше шести вечера. А после занятий нужно ещё и сделать домашние задания, в том числе выполнить ежедневную норму набросков (сколько – сейчас, как выяснилось, уже не установить). Кроме набросков, на дом задаются живописные этюды – по одному в день – и упражнения по композиции. А помимо этого, в программе нашей (хорошо хоть не всё это сразу, а в разные годы): технология материалов, пластическая анатомия, скульптура, история искусств, черчение, перспектива, педагогика, психология, методика преподавания, декоративное оформление… Если же учесть, что мы, восьмиклассники, должны пройти ещё и общеобразовательные предметы – школьные за 9-й и 10-й классы, то, в общем, можно представить, как плотно мы загружены, насколько насыщены и перенасыщены наши учебные дни, а также вечера и ночи.

В отсутствии Босько в мастерской играет негромко чей-то – Иты Степановой? – кассетник. Рисуем под модный Modern Talking и под ещё более модные пародии С. Минаева, который только что записал альбом «Коллаж»:

Юра – woman, Вася – man,

This is more than just a game

I can make you feel so right

Be my Вася of the night

К слову, на щекотливую эту тему любили высказаться в те времена многие артисты эстрады. Ещё в школе искусств наша Елена Борисовна была немало удивлена, когда однажды на уроке мой «Спутник – 404» голосом Ю. Лозы поведал о том, что его приятель – голубой. «Какие вы, однако, взрослые песни слушаете!» – сказала она. Мы только пожали плечами, сленгового значения слова «голубой» мы не понимали.

Тут в памяти всплывают две истории уже из времён училища.

Однажды по телевизору в какой то поздней вечерней программе показали группу Bad Boys Blue. Это было событие! Наутро в мастерской:

– Все́ вчера «Бэд Бойз Блю» посмотрели?

– Да, да! Супер, скажи?

– Ой, конечно, я смотрела! Такие лапоньки!

– Так они ж прям ну явно голубые все!

– Ну и что? Лапоньки всё равно. Такие мальчики…

– Голубые? А я не поняла, у нас в общежитии телевизор чёрно-белый…

Это – на первом курсе.

А на четвёртом как-то раз вечером в мастерской наши барышни уломают меня позировать портрет. В образе девушки. Там будут и другие парни, но Аркашины усы, оказывается, не скрыть никаким слоем пудры, прочие же отнекиваются, говоря что им самим позарез нужно сейчас, вот сегодня, написать этюд.

В волосы, которые я к тому времени достаточно отрастил, повязан бант. Чёлка взбита и закреплена лаком для волос, что используется у нас в качестве фиксатива для мягких материалов. Коричневой помадой Ленки Казанцевой подведены губы. Вторая Ленка, Кубарева, не жалеет туши на ресницы. Тональный крем, пудра и поверх немного румян на щёки. В ушах – огромные кольца-клипсы Наташки Третьяковой…

Потрясённый Мишка Петров клянётся, что не знай он, кто перед ним, непременно «повёлся» бы и стал бы «подбивать клинья», невзирая даже на присутствие Казанцевой. Серёга Пашков мрачно комментирует: «Славик, ты похож на… Ну ты понял». Аркаша поддакивает: «Да уж, дружище, ты, надо признать, просто чертовски развратен! Хотя, конечно, куда тебе до меня! Я – самая развратная женщина в мире, несмотря на усы. А может быть даже и благодаря усам! Ленк, ну скажи, ведь правда же?..»

Как на грех, я зачем-то понадоблюсь Валентине Ивановне Экшиян, нашей, группы педагогов, классной руководительнице:

– Слава здесь? Слава… Ой, что это? Тьфу, ну и как вам не стыдно! Девочки! А ты! Комсорг!.. – И Валентина Ивановна выбегает, захлопнув дверь. Мы едва не валимся на пол…

●

Вот про этюды я помню, что 7, то бишь, никаких выходных

●

Казалось бы, куда уж, но на соседнем оформительском отделении нагрузка ещё больше нашей! Готовясь к текущим просмотрам по композиции, наши оформители в буквальном смысле ночей не спят над своими планшетами со шрифтовыми композициями, плакатами, макетами обложек и промышленной графикой. Всё это кропотливо отрисовываются вручную, с использованием перьев и кистей, трафаретов и валиков, поролоновых тампонов, пульверизаторов, отмывок и резервов – масок из резинового клея… После очередной бессонной ночи оформители засыпают днём за партами на совместных с нами уроках в кабинете истории и литературы, так что в конце концов Валентина Ивановна не выдерживает, отправляет самых сонных с урока спать в общежитие.

Тут необходимо сделать некоторые пояснения. Сейчас в училище отделения называются по-другому: живопись и дизайн. В наше же время были педагогическое и оформительское отделения. На педагогическом готовили из нас преподавателей черчения и рисования, такая специальность значилась в дипломе. Оформители же, чья специальность называлась «художник-оформитель», наши педагогические спецдисциплины не изучали. Мы в свою очередь почти не занимались промграфикой и шрифтами, только на третьем курсе в течение одного полугодия был у нас предмет под названием «Декоративное оформление» (по которому, к слову, в училищном дипломе моём стоит единственная «тройка»). На оформительское отделение, как я уже писал, конкурс при поступлении был больше. И на первом курсе их работы – постановки по живописи и рисунку – в среднем посильнее наших. Но курса уже со второго, вконец замученные своею композицией, по живописи и рисунку, на которые у них попросту не остаётся времени, оформители начнут всё заметнее от нас отставать. И к четвёртому – выпускному – явный перевес по этим предметам будет уже у нас, будущих педагогов.