Полная версия
Про кабанов, бобров и выхухолей
Надежда Панкова
Про кабанов, бобров и выхухолей
© Надежда Панкова, текст, иллюстрации, 2023
© ООО «Издательство Альбус корвус», издание на русском языке, 2025
Окский заповедник и его обитатели
Кабан идет по лесу и пересекает невидимую черту – границу заповедника. Только что был просто лес – теперь это лес заповедный. Только что он был просто кабан – сейчас он уже кабан заповедный, а значит – охраняемый законом.
Кабаны, как и прочие лесные звери, не умеют читать надписи на информационных аншлагах, расставленных по границе охраняемой территории. Но даже они чуют, что здесь безопасно. Недаром во время сезона охоты звери сбегаются в заповедники со всех сторон.
Заповедник, о котором пойдет речь в этой книге, называется «Окский», потому что он расположен в низовьях маленькой реки Пры возле места ее впадения в большую реку Оку. Его создали в 1935 году для сохранения редкого зверька – русской выхухоли, которая населяет многочисленные водоемы поймы реки Оки.
Окский заповедник часто путают с Приокско-Террасным, что на юге Московской области. И тут, и там – Ока, но Окский заповедник расположен в Рязанской области, в юго-восточной части Мещеры.
Окский заповедник знаменит своими питомниками. Приехав на экскурсию в заповедный поселок Брыкин Бор, вы можете побывать в питомнике чистокровных зубров, которых разводят для выпуска в природу, а также в питомнике редких видов журавлей. Некоторые посетители думают, что питомники и поселок в сосновом бору – это и есть заповедник. Но нет. Заповедник – это в первую очередь природная территория, не тронутая человеком. И задача сотрудников заповедника – ее сохранять и изучать.
Помимо выхухоли в Окском заповеднике охраняют всех зверей и птиц, которые его населяют, всех насекомых и червяков, все деревья, кустарники и травы. В заповеднике запрещена не только охота, но и прогулки без пропусков. Запросто пускают только кабанов, лосей, волков и прочую живность, их пропуск – рыло, копыта, лапы, хвост. Впрочем, они никого не спрашивают, сами где хотят, там и ходят.
Итак, минуя аншлаги, кабан зашел в заповедник. Теперь ему ничто не угрожает. Кроме того, что он будет посчитан, записан и сфотографирован фотоловушкой. По его следам пройдет зоолог и, может быть, даже даст ему имя. Например – Лосеногий. Или – Чемодан.
Контора Окского заповедника расположена в поселке Брыкин Бор, на берегу реки Пры. Многие сотрудники работают там в своих кабинетах. Но не все и не всегда. Например, инспекторы патрулируют территорию заповедника, разыскивают нарушителей и браконьеров. А научные сотрудники, каждый в свое время, работают в «полях», проводя исследования. Когда мы говорим про «полевые работы», то имеем в виду вовсе не посадку картошки. Так называют работу непосредственно на природе со своими объектами исследования. Например, я говорю, что ухожу на полевые, и отправляюсь на реку искать бобровые хатки или в дубраву, ходить по кабаньим следам.
У каждого научного сотрудника свои объекты исследования. Орнитологи наблюдают за птицами, ихтиологи – за рыбами, энтомологи – за насекомыми.
Одна из важных задач сотрудников заповедника – ежегодные наблюдения за численностью животных разных видов. Как в человеческих странах периодически проводят перепись населения, так и мы каждый год проводим перепись животного населения заповедника. Все, от лося до полевки, должны быть посчитаны, и для этого существуют различные методики. Например, лосей и кабанов считают по следам на снегу. Бобров – по поселениям, а выхухолей – по норам.
Если вы приедете на экскурсию в поселок Брыкин Бор, то обязательно сходите на высокий берег реки Пры, называемый «Эстакада». Небольшая речка с темной торфяной водой вьется среди сосновых и дубовых берегов. Там, за рекой, начинается «ядро» заповедника, самая дикая и самая охраняемая его часть.
Есть у сотрудников заповедника и еще одна важная задача: рассказывать людям о той нетронутой природе, что кудрявится дубравами и шумит соснами за рекой. О том таинственном мире, что раскрывает перед биологом его объект исследования.
Поэтому в заповеднике не только пишут научные статьи, но и снимают познавательные ролики, пишут посты в социальный сетях и проводят экскурсии.
Мне, как зоологу, посчастливилось работать с разными животными. Но больше всего меня впечатлили кабаны, бобры и выхухоли. Да так впечатлили, что мне очень захотелось рассказать людям о том, что я узнала об этих удивительных зверях.
Чем занимается в густых зарослях дикий кабан, когда его никто не видит? Как готовится к зиме бобровая семья? Правда ли, что хвост выхухоли пахнет ландышами?
Однажды я вылезла из леса, отложила в сторону научные статьи и отчеты и написала обо всем этом книгу – она перед вами.
Если после прочтения книги вы захотите подробнее познакомиться с природой Окского заповедника, то можете пройти по ссылке на его официальный сайт:
http://oksky-reserve.ru/
Также предлагаем вашему вниманию страничку в «ВКонтакте», посвященную зверям Окского заповедника. Там вы сможете найти фотографии некоторых из мохнатых героев книги, а также видео с их участием.
https://vk.com/public214731491
Мои кабаны
Первая встреча
Когда я была студенткой, мечтала встретиться нос к носу с кабанами. Вообще-то я хотела их изучать, но для начала – хотя бы просто встретить. И вот однажды я задержалась в конторе заповедника до сумерек. Была зима. Домой, в соседнюю деревню, надо было идти через заснеженный лес на лыжах. Сумерки были уже не голубые, а серые, как волки.
В лесу я чувствовала себя не очень уверенно, и каждая придорожная сосенка казалась мне зверем. Но и настоящих зверей никто не отменял: на полдороге я услышала странные звуки со стороны болота. Повернула голову… В низине, поросшей мелкими соснами, по глубокой тропе меж сугробов шли они. Кабаны! Живые, настоящие, мохнатые, первые в моей жизни кабаны!
Серые сумерки в лесу, и в этих сумерках – кабаны и я. Первым шел средних размеров кабан – самка, мать семейства. За ней четыре небольших круглых кабанчика – поросята-сеголетки (на первом году жизни). А замыкал процессию большой клыкастый самец с мощным загривком – секач. Он-то и почуял меня: поднял рыло, принюхался.
У всех хвосты еще мирно свисали вниз, а у него уже вытянулся горизонтально. Учуял меня секач – но не увидел, потому что, едва он начал разворачивать свое тяжелое тело в мою сторону, я рванула с места. На лыжах по накатанной лыжне – весело и быстро я рванула домой. Быстро, как никогда.
«Кабаны! Кабаны! Кабаны!» – стучало мое сердце. Остановилась – не гонится ли за мной секач? Нет, конечно, зачем… Кабаны, наверное, давно уже спокойно ковыряли корневища в болотном мху, а я не могла унять дрожь в коленях.
И снова я весело помчалась домой, рассказывать всем о том, как в угрюмых февральских сумерках сбылась моя мечта – встретить кабанов.
А через несколько лет сбылась и вторая мечта – меня взяли на работу в заповедник зоологом, этих самых кабанов изучать. Тогда я и представить не могла, сколько всего интересного предстоит мне узнать и пережить. Меня ждали не просто мохнатые звери и сотни километров, пройденных по их тропам, а благородный секач Лосеногий, огромный Чемодан, скромный Катыш, мать семейства Черная, ее родственницы – Тетя, Пегая и Толстая. На моих глазах вырастут кабанята Белоух и Короткохвост…
Для меня они теперь уже не просто кабаны, а мои кабаны. Историями из их удивительной жизни, одновременно похожей и непохожей на нашу, я и хочу поделиться.
Белоух
Если бы кабан Белоух когда-нибудь зашел ко мне в гости, я бы показала ему фотографии – кадры из жизни его семьи, их несколько лет добывали мои фотоловушки. Вот бы он удивился! Фотоловушки – автоматические камеры, реагирующие на движение зверя, – я развешиваю на деревьях в заповедном лесу. Они помогают проникать в таинственную кабанью жизнь так глубоко, как Белоуху и не снилось.
Однажды я пришла проверять фотоловушку, установленную возле звериной тропы. Смотрю, ремешок от камеры на тропе валяется, весь изжеванный. Это копытные бездельники, мохнорылые хулиганы пытались стянуть аппарат с дерева. Ремешок отжевали и оставили на объективе отпечатки грязных пятаков. Привет от Белоуха и его собратьев!
С тех пор вешаю камеры повыше – чтобы кабаны не достали. Лоси не пытаются снимать камеры, только задумчиво дышат в объектив или лижут его языком. Страшнее всего дятлы. Наверное, им кажется, что в камере живет какой-то особенно вкусный червяк, и они с размаху вонзают свой острый клюв в датчик движения.
Я бы показала Белоуху, каким он был в младенчестве, юным и полосатым… Но он, как только подрос, покинул родные края. Оставил мать и сестер и отправился на поиски неизведанных земель, где желуди круглее, червяки жирнее, корневища сочнее.
Это нормально для молодого кабанчика – отправиться странствовать. Ему, мохнатому, все кажется нипочем. Клыков еще нет, рост невелик, зато самоуверенности у подсвинка-подростка хватит на двух секачей. Так в свое время поступил и его отец, и дед, и прадед. С матерью близ родного гнезда остаются только девчонки.
Где-то ты сейчас, крупный и ладный кабанчик Белоух?
Кабанья семья
Белоуху довелось родиться в урожайный на желуди год. Такие урожаи случаются раз в несколько лет, и потом дубрава долго отдыхает, копит силы для новых желудей. Родителей Белоуха я знаю давно. Его еще на свете не было, когда я впервые встретилась с ними.
Главную роль в воспитании кабаненка играет мать, но, ясное дело, и папа-секач где-то есть. Я полагаю, что Белоух – сын секача Лосеногого. Хотя утверждать точно не берусь, ведь отец-кабан ведет себя слишком независимо по отношению к детям. Мать строит гнездо для полосатых младенцев, кормит их молоком, а отец живет где-то поблизости легкой летней жизнью и о детях не вспоминает. Однако я точно знаю: Лосеногий и Черная, мать Белоуха, ходили зимой вместе. Той теплой, усыпанной желудями зимой.
Если я нахожу в лесу зимой кабаний «гнездовой комплекс», где есть гнезда большие, округлые, в которых лежали самки с кабанятами, и личное секачиное одноместное гнездышко чуть в стороне, мне ясно, что здесь отдыхала полная кабанья семья. Кабаниха, дети ее и – секач. Секач в стаде – вне конкуренции, вне иерархии. Самка-вожак склоняет перед ним свою гордую ушастую голову (как это красиво в сильной женщине!). Секач полезен в хозяйстве зимой. Он защищает стадо от волков (и от зоологов – проверенный факт) и торит тропу в глубоком снегу своим мощным телом.
Секач бо́льшую часть года живет одиноко, только на зиму прибивается к стаду. Но долго в одном стаде две сильные личности – секач и кабаниха-вожак – ужиться не могут. Сперва им хорошо вместе, но потом в отношениях появляется некоторая шершавость. За время своей холостяцкой жизни секач обзаводится неприятными эгоистическими манерами. Дети ему мешают, видите ли, и самые вкусные желуди он должен обязательно съесть сам. А потом и вовсе теряет интерес к своей семье и однажды просто уходит – искать другое стадо, где ему, красавчику, будут рады. Вряд ли кабаниха грустно смотрит ему вслед. Дело свое он сделал, теперь можно и без него обойтись.
Когда я вижу одинокого секача, почему-то думаю, что его никто не чешет. В стаде кабанов заведено взаимное почесывание, выкусывание паразитов, всякие нежности. Ушел самец из стада – и никаких больше почесываний и ласк. Вот плата за свободу, одиночество, мужскую самодостаточность. Может быть, в минуты слабости и самый грозный вепрь, вроде Лосеногого, вспоминает нежный женский пятак.
Черная
Однажды я тропи́ла секача, тогда еще для меня безымянного. Тропить зверя – идти по его следам, чтобы узнать, чем он занимался, – увлекательнейшее занятие. День кабана начинается в спальном гнезде, в гнезде и заканчивается, потому я троплю от гнезда до гнезда так называемый «суточный ход» зверя.
Я иду на широких лесных лыжах по вчерашнему следу. Кабан в елочки – и я в елочки, он в осинник – и я в осинник. С веток сыплется снег, в кронах пищат синицы. И еще такой звук, будто по моим следам тоже кто-то идет. Но только замру и прислушаюсь, как звук стихает.
В месте особо густом, ветровальном и диком вдруг раздается рев и визг. Это не мой секач, это кабанья многоголосица – тут где-то прячется целое стадо. Грубый голос вполне может оказаться женским: у кабаних принято одергивать расшалившихся детей хриплым басом.
Рев страшноватый, но мне, как исследователю, надо разглядеть и пересчитать кабанов в стаде. Решаю забраться на наклоненное дерево; мне будет видно кабанов, когда они покатятся по тропе, как поезд по рельсам.
Сняла лыжи, залезла на ствол, покрытый слежавшимся снегом, и стала вглядываться в серую чащу. «Съем, пожалуй, пока бутерброд», – подумала я, потянулась к рюкзаку и тут же рухнула в сугроб.
Сугроб был рыхлый и глубокий, как речной омут. Я барахталась в нем и боялась, что сейчас по тропе пойдут кабаны и станут надо мной смеяться. Наконец я приняла вертикальное положение, но долго еще не могла перевалиться через ствол и дотянуться до лыж. Даже кабаны справились бы ловчее.
А кабаны – молчком, перестали реветь. Может быть, прислушивались к моей возне, скрытые заснеженными кустами. Я осторожно пошла дальше по тропе, но, увидев помет секача, сразу забыла про стадо. Вообще про все забыла. Помет – это же такая важная находка для зоолога! Я наклонилась и стала разглядывать.
– Так, посмотрим, что ты ел, мохнатый. Желудевые скорлупки, семена, листья осоки…
И вдруг будто почувствовала на себе взгляд. Подняла голову – кабаны. Стоят на тропе и смотрят на меня своими небольшими глазками, как мне кажется, с изумлением. Вот кто шел по моим следам! Немножко я их на дереве не дождалась. Один, два, три – машинально считаю. Я считаю зверей даже на обертке конфеты «Мишка косолапый», даже во сне.
Крупная черная кабаниха с двумя рыженькими кабанятами. Смотрят и не боятся, звери тревожного мира. Моргают. Чутьем чуют мою безобидность? Или просто не опознали во мне человека, близорукие.
Но я-то хорошо понимаю, что такое вепри, и, как только кабаниха делает в мою сторону любопытствующее движение, изо всех сил стучу лыжной палкой по дереву. Универсальный предупредительный сигнал для общения с существами другой культуры, предотвращающий слишком близкий контакт.
Сигнал был понят правильно. Будто головной вагон поезда сошел с рельсов – с тропы спрыгнула кабаниха, а за ней и два «вагончика». Отбежала недалеко, рыло вытянула, пофыркала. И пошла прочь по сугробам, с достоинством и грацией держа черный хвост горизонтально. Красавица, умница. Она так и не поняла, наверное, что я такое. Смутное пятно, громко стучит. Но пятно это, обладающее сознанием и фантазией, дало ей имя – Черная. Мы тогда с Черной обе шли по следам секача… Лосеногого.
Лосеногий
Той зимой я шла по следу кабана и думала, как бы мне его назвать. Неинтересно день за днем тропить безымянного кабана. Шаг у него широкий, копыто большое. Клыки заметные. Я еще не видела его морды, но про клыки уже знала, потому что он, глубоко ткнув рылом в снег, оставил слепок своей физиономии. Как же его назвать?
Это было в сырой день, когда снег податливый и липкий. А наутро подморозило, и снег затвердел. Тогда-то я и заметила, какие у этой кабаньей особи длинные ноги.
Тропила его по длинному староречью. Пока кабан шел по мелкому снегу, ничего не удивляло, следы как следы – серьезные красивые следы вепря. На старой тропе, пробитой как траншея, тоже ничего необыкновенного. Но вот секач вышел на берег старицы и остановился – наст слишком тонкий, чтобы удержать тяжелого зверя, и мешает ходьбе – режет ноги. Тут я, в сапогах из ПВХ и к тому же на лыжах, оказываюсь в куда лучшем положении.
Но вот он дошел до лосиных следов – и исчез. Я долго крутилась, как охотничья собака, которая потеряла след. Нет кабана – ну не мог же он взлететь! Так и вижу, как вертикально, словно вертолет, яростно вращая хвостом, поднимается над ивняком толстое коричневое тело с четырьмя болтающимися копытцами, уменьшается, превращаясь в темную точку, и исчезает в сером облаке.
Догадалась, однако, осмотреть лосиные следы – не пошел ли секач по ним, аккуратно ставя ноги в глубокие ямы лосиных копыт. В жестком снегу не продавливалась характерная кабанья борозда. В сомнениях я шла по странным этим следам несколько сотен метров, пока кабан не сошел с лосиной тропы возле водоема. Лось размашисто пошел своей дорогой, а кабан засеменил по мелкому снегу староречья.
«Лосеногий! Его зовут Лосеногий», – поняла я.
Подледная рыбалка
Я считаю, что быть сыном секача Лосеногого – почетно. Мало того что он длинноногий красавец с благородным клыкастым профилем (разглядела потом на снимках с фотоловушки), с темными бровями, придающими физиономии выразительность. Он еще и специалист по подледной ловле рыбы. Расставшись к концу зимы со стадом Черной, Лосеногий вставал со своего належанного гнезда в тростнике и отправлялся обследовать старицы реки Пры на предмет рыбалки.
Шел вдоль берега и аккуратно зондировал рылом лед. Там, где это имело смысл, он делал лунки, взламывая толстый лед, сантиметров до шести толщиной. Находил, где корка помягче, и бил копытами, ковырял клыками и рылом, пока не добирался до воды. Где-то целые проруби продалбливал, выворачивая ледяные глыбы. Кабанье рыло – теплое, чуткое, покрытое чувствительными волосками, а тут – лед долбить, потом в ледяное крошево, в холодный ил, по самые глаза…
Сделав несколько лунок, ходил от одной к другой, проверял. Рыба, почуяв кислород, бросается к лункам, и тут только хватай пастью да заглатывай целиком. Свежая рыба – то, что надо истощенному за зиму вепрю, чтоб набраться сил. За одну рыбалку секач наковырял двенадцать лунок, и они его так хорошо накормили, что он тут же своей тропой ушел лежать и в покое переваривать.
Я поставила фотоловушку на прибрежной березе, чтобы посмотреть, как кабан будет ловить рыбу. Он пришел на то место еще один раз. Зато его прорубью пользовалось потом целое сообщество любителей рыбы: лиса, енотовидная собака, орлан-белохвост и даже сова – серая неясыть.
Братья-ерши
Вот уж не думала, что из тех рыженьких кабанчиков, послушно следовавших за мамой Черной по снежной тропе, когда-нибудь получатся хулиганы, знаменитые на всю дубраву своим безобразным поведением. Летом я прозвала их братья-Ерши. Они правда делались похожими на колючих рыб, когда ощетинивали загривки. Да и характер имели ершистый.
Ребята эти любили друг друга тузить и пихать, выясняя, кто главный. Этот вопрос – кто главный? – не давал им покоя. Вероятно, ответ был не очевиден и первенство держалось на волоске, переходя то к одному, то к другому подсвинку. Фотоловушка беспристрастно фиксировала ход многочисленных битв.
На следующий год братья-Ерши остепенились, заматерели, и было бы неловко напоминать им о юношеских проделках. Несмотря на задиристость, они держались поближе к маме и часто сопровождали ее во время прогулок с новым выводком, появившимся на свет в апреле.
Так было и тем майским утром, которое надолго запомнилось кабаньему сообществу. Вставало солнце. Струилась темными водами река, дремала старица, зяблики пели в дубовых кронах. Кабаниха Черная – мама Белоуха, Короткохвоста и еще трех маленьких полосатых кабанят – поднялась с лежбища под низкими ветвями липы. Все семейство, хрюкая и повизгивая, потопало через росистый бугор к сосне. Впереди уже бежали, взбрыкивая, годовалые подсвинки, братья-Ерши.
В это время с другой стороны бугра поднялась кабаниха Толстая со своими дочками-подсвинками. Они сошли к старице, где основательно выкупались в грязи, и направились к той же сосне.
Я хотела назвать кабаниху Толстую как-то иначе, но ни одна кличка так и не прижилась. Я никогда раньше не видела, чтобы у кабанов весной было три подбородка. С огромным достоинством она носила свои полтора-два центнера веса. Кажется, она даже гордилась круглыми боками, лоснящимися после линьки, хотя, строго говоря, ее заслуги тут не было. За жировые складки стоило бы благодарить дубраву, давшую прошлой осенью невиданный урожай желудей.
Сминая росистые ландыши, Толстая подошла к сосне. За мамой семенили ее послушные девочки.
Это была очень необычная сосна. Большая, толще самой Толстой, она стояла среди дубов на берегу старицы и уже издалека выделялась серебристо-серым основанием ствола, начисто лишенным коры. Кору будто ободрали стамеской и отполировали (кабанья щетина – как наждак), из глубоких насечек сочилась смола. Это была специальная кабанья сосна-чесалка, регулярно посещаемая местными кабанами.
Толстая внимательно обнюхала ствол. Она учуяла свой запах, ослабевший со вчерашнего дня. Его надо было подновить, поэтому она принялась грызть ствол и тереться глазами, лбом и загривком. Хвост крутился все сильнее, Толстая ритмично терлась о ствол боками и бедрами. К ней присоединились девочки. Солнце поднималось все выше, утреннее кабанье священнодействие длилось бы и длилось, не появись из зеленых недр дубравы двое братьев-Ершей.
Главный Ерш задиристо взвыл и двинулся на растерявшуюся Толстую. От неожиданности она отступила, чем еще больше раззадорила юного наглеца. Будто не замечая весового превосходства взрослой тети с тремя подбородками, он сделал еще один выпад. Толстая зарычала в ответ и опять отступила. Ерш, подпрыгнув, попытался ударить ее рылом в голову. Она заорала на него страшным басом, отпрянула и, задрав хвост, отбежала в сторону. Ох уж этот хвост! Он всегда выдает самые потаенные чувства кабана.
Из женской солидарности я считаю, что последнее слово осталось за Толстой. На подсвинков не обижаются, ведь, по сути, их даже жалко. Уже не дети, но еще и не взрослые, они ведут себя злобно, втайне, возможно, мечтая, что мама снова почешет им за ухом пятаком и пустит в гнездо. Впереди у них несколько трудных лет одинокого взросления…
Но хулиган определенно торжествовал. Распираемый гордостью, он подбежал к чесалке ставить свою победную метку: отодрал кусочек коры и потерся головой о смолистую ссадину. Разогнать девочек-ровесниц было уже несложно (пара тычков рылом), они только обиженно повизгивали, уступая чесалку парням. Ликованию Ерша не было предела: он победил саму Толстую! Так он скоро станет главнее всех кабанов в дубраве – да что там в дубраве, во всем заповеднике! Во всем кабаньем мире!
Тут как раз подошла семья Черной, полосатый ее выводок, взъерошенный и мокрый от росы. Хулиганы уже поостыли, пообмякли их напряженные хвосты, опустились холки-ирокезы. Только второй братец-Ерш, оставшийся в тени славной драки, тайком сорвал зло на Белоухе, пожелавшем почесаться вне очереди.