Кирие Элейсон. Книга 7. Посмертно влюбленные.

– Не один сильный владыка обломал ногти, распутывая клубок интриг, намотанный сеньорами Греческой Лангобардии, – предостерег Кресченций, – вспомните хотя бы императора Людовика Второго. Не было ни одного из тогдашних правителей Юга, кто хоть раз не предал бы его.

– К сожалению, большого выбора у нас нет. Не поднимать же сейчас меч на Беренгария или Умберто Тосканского! Это было бы просто безумием.

Кресченций особо отметил в речи папы слово «сейчас», как и то, что новый глава христианского мира отвергал в принципе мысль о мирном сосуществовании Рима с соседями. Иоанн меж тем продолжил:

– К тому же я вдохновляюсь более свежим примером. Примером доблестного короля Оттона Саксонского, который ради благой цели уничтожения венгерских варваров примирился со всеми мятежными вассалами, в том числе с братом Генрихом и Конрадом Рыжим. Вы же слышали вчера хвалебные истории их посла о великой победе, одержанной Оттоном этим летом на реке Лех?

– Да, эти рассказы произвели на меня большое впечатление, – ответил Кресченций.

– Этой победы могло и не быть, – вступил в разговор Деодат, – венгров сгубила их собственная жадность. Обойдя войско короля с тыла, они начали грабить обозы Оттона, вместо того чтобы добивать его разбежавшиеся дружины. Короля спас рыжий Конрад Лотарингский. Он опрокинул венгров и пленил их князя Леле.

– Герцог сам погиб в этой битве, – заметил Кресченций.

– Да, но какой смертью! – ответил Деодат. – Собираясь повесить этого варвара Леле, он любезно разрешил тому сыграть напоследок на его любимой бюзине. Варвару развязали путы, после чего он протрубил короткий призыв, а в следующее мгновение подскочил к Конраду и ударил герцога бюзиной по голове. Герцог от такого коварства увидел лик Божий ранее, чем Леле отправился на свидание к Сатане26.

– Поучительная история, – отчего-то задумчиво произнес Иоанн.

– Хочу заметить, – вновь попытался возразить Кресченций, – что, как в случае с Иоанном Тоссиньяно, так и в битве на реке Лех, христианские владыки забывали распри и объединялись, чтобы дать отпор людям, не ведающим Христа, – сарацинам или же венграм. Вы же намереваетесь идти войной на христианского князя Ландульфа.

– Насчет венгров вы не совсем правы, – парировал Иоанн, – говорят, что тот же Леле был три года тому назад крещен в Константинополе. Однако Господь судит души людские в первую очередь по делам их и лишь после принимает во внимание их Веру. В соответствии ли с христианскими добродетелями вел себя в последние годы князь Ландульф, лишая капуанского трона своего брата Атенульфа и нападая на соседей?

– Ландульф опытный воин. С ним нелегко будет сладить.

– А для того чтобы с ним совладать, Риму нужен не менее опытный воин, какового мы рассчитываем увидеть в вашем лице, мессер Кресченций. Вы возглавите дружину Рима, и город вознаградит вас за будущую победу тем, что вы сегодня намеревались у меня потребовать. Неправда ли, так будет выглядеть понятно, заслуженно и справедливо, чем если бы вы получили желаемое исключительно по моей прихоти?

У Кресченция рассеялись последние иллюзии относительно легкомыслия Иоанна. «Ах, какой шельмец! По его прихоти! Как лихо этот еще толком не набравшийся яда паучок раскинул паутину! Удивительно, что для этого тебе потребовалось так мало времени. Теперь ради достижения все более размывающегося в своем значении титула принцепса я буду вынужден зарабатывать для тебя воинскую славу. Если поход в южные земли удастся, все победные лавры ты, конечно же, припишешь себе. А если все закончится неудачей, тебе опять же будет на кого спихнуть вину и найти объяснение тому, что ты не выполнил волю отца и не сдержал собственное слово. И ведь, силы Небесные, у меня нет ни одной причины отказаться от столь сомнительного предложения. Мой отказ будет равносилен отказу от титула принцепса и, даже хуже того, признанию поражения в борьбе за Рим».

Долгое раздумье сенатора папа истолковал по-своему. Он протянул Кресченцию пергаментный свиток.

– Что это?

– Это указ о наделении сенатора Кресченция титулом и полномочиями принцепса великого Рима. Таким образом сенатор Кресченций вознаграждается за великую победу, одержанную возглавляемым им войском. Указ датирован Троицыным днем следующего года, и, как видите, он уже скреплен моей печатью. Печати прочих сенаторов для вас собрать не будет проблемой. Вам остается сделать так, чтобы ваши будущие деяния не разошлись с содержанием указа. До этой даты основные документы Рима будут идти за моей подписью.

Кресченций за сегодняшний день уже устал удивляться.

– Дела суетного Рима будет подписывать Его Святейшество? – невесело усмехнулся сенатор.

– Дела Рима будет подписывать принцепс Октавиан, – ответил папа.

О боги! Оказывается, еще не все сюрпризы закончились. Кресченций повертел в руках пустой кубок и, набравшись запоздалой решимости, съехидничал:

– Скажите, чего в вас больше? Папы Иоанна или принцепса Октавиана?

Губы Иоанна задергались, Его Святейшество с трудом удержал себя от определяющего все в их отношениях ответа.

– Я думаю, что скоро, очень скоро, мессер сенатор, вы получите ответ и на этот вопрос.

Эпизод 6. 1709-й год с даты основания Рима, 43-й (а фактически 12-й) год правления базилевса Константина Седьмого Порфирогенета (январь – апрель 956 года от Рождества Христова).

Еще какое-то время Кресченций надеялся, что юный папа Иоанн стал жертвой молодецкого, но недолговечного задора, очень часто встречающегося в подобном возрасте и весьма заразительного в кругу сверстников. Однако шло время, а папа все с тем же энтузиазмом готовился по весне принудить Ландульфа Капуанского расстаться с частью земель, незаконно, по мнению многих соседей капуанца, приобретенных им в последние годы. Прямые обязанности иерарха Вселенской церкви по-прежнему исполнялись Иоанном крайне неохотно, чуть ли не из-под палки, с той только разницей, что некому было этой палкой ему грозить. На службах Иоанн хочешь – не хочешь еще появлялся, но всю остальную функциональную рутину, включая в первую очередь работу папской канцелярии, он перепоручил дяде Сергию, епископу Непи, отрядив тому в помощь епископа Бениньо Остийского и почти совсем ослепшего отставного клюнийского аббата Аймара. Надо сказать, что последний после этого преисполнился почти отцовской любовью к новому папе из-за одного только чувства признательности, только из-за того, что о нем наконец-то вспомнили.

Зато в папском дворце в Леонине теперь дневали и ночевали молодые сеньоры окрестных земель. Более прочих Иоанн сблизился с Теобальдом, герцогом Сполетским, юношей отчаянно смелым, глядя на которого Кресченций порой предавался философским размышлениям на тему проклятия, нависшего в последнее время над некогда мощнейшим феодом Италии. Новый герцог органично дополнял собой цепочку последних правителей Сполето, начиная от Альбериха Старшего и заканчивая Сарлионом, людей сколь неустрашимых на поле брани, столь и безалаберных в делах хозяйственных. Теобальду также недосуг было заниматься делами хиреющего Сполето, мысли о предстоящем триумфальном походе его донимали еще больше, чем папу Иоанна. Под стать герцогу и папе вели себя и прочие участники антикапуанской коалиции.

Поскольку военный пыл Иоанна ничуть не унимался, Кресченций попробовал сменить тактику и начал досаждать папе и его окружению моросью мелочно-бытовых проблем, сопутствующих организации военного похода. Для многих сеньоров откровением стали вопросы финансового обеспечения предстоящей кампании, а также необходимость, прежде чем делить земли Ландульфа, позаботиться о запасах продовольствия для воинов и фуража для лошадей, о полной комплектации оружием и одеждой. Молодые люди не смогли скрыть сначала растерянность, а потом зевоту, когда Кресченций завел об этом речь. Изящный и практичный вывод нашел сам папа: на одном из военных совещаний он поручил Кресченцию самостоятельно и в комплексе решать подобного рода вопросы, объявив того стратигом будущего войска. Сеньоры Сполето и Греческой Лангобардии быстренько согласились с решением папы и вернулись к обсуждению дележа будущих трофеев.

Кресченций проигрывал папе одну битву за другой, но все еще надеялся выиграть войну. На сей раз он решил попугать коалицию возможной реакцией ближайших и влиятельных италийских соседей, тем более что до Ландульфа, разумеется, дошли слухи о приготовлениях кампании против него. Кем-кем, а дураком капуанский князь никогда не был и покорно ждать прихода незваных гостей не собирался. Очень скоро Кресченций получил информацию, что Ландульф обратился к князю Салерно с просьбой забыть все прошлые обиды и выступить единым фронтом против союза Рима и Сполето. Конечно, сенатор незамедлительно поставил папу в известность об этом и был немало обескуражен полученной от Иоанна флегматичной отповедью, что Святой престол уже давно в курсе этого и что Гизульф, князь Салерно, намеренно темнит в переговорах с Ландульфом и водит последнего за нос, лишь бы тот, наступив на горло собственной гордости, не позвал бы на помощь Византию, чей сюзеренитет Капуя не так давно с вызовом отвергла. Кресченций был в очередной раз шокирован.

Нет, Иоанн не глуп, совсем не глуп, сенатор в этом убеждался раз за разом. Позволяя своим друзьям и компаньонам типа Деодата и Тео Сполетского упражняться в благоглупости и бахвальстве, папа на самом деле весьма трезво оценивал ситуацию в Италии и возможные последствия предстоящих событий. Не раз во время военных совещаний, посреди хора полупьяных голосов благородных сеньоров, он задавал Кресченцию вопросы, за которыми сенатор видел и острый ум понтифика, и лисьи повадки. Так, возможные проблемы с Умберто Тосканским Иоанн сковал полученным от Лукки займом, причем заемщиком стал не Святой престол, а наивное герцогство Сполето. Сенатор увидел в этой операции сразу несколько зарытых Римом капканов.

Лишь однажды Кресченцию удалось увидеть на лице папы определенное замешательство, когда сенатор, во время приватного разговора, поинтересовался:

– Ваше Святейшество, вы не боитесь, что в ваше отсутствие в Рим попытается войти король Беренгарий?

Готовившийся уже в начале марта выступить в поход папа тут же перенес кампанию на неопределенный срок к вящему неудовольствию соратников по коалиции. А вскоре в Рим прибыл королевский посол Амедей, лицо в некотором смысле уже ставшее легендарным. Почти пятнадцать лет назад, во время противостояния Беренгария и Гуго Арльского, когда первому пришлось прятаться за пазухой у короля Оттона и обещать тому трудновыполнимые на тот момент италийские дары, Амедей долгое время провел подле двора Гуго. Приняв облик чумазого монаха, этот средневековый Абель27 успешно выведал многие планы бургундца, благодаря чему его патрон, Беренгарий Иврейский, выбрал исключительно удачное время для вторжения на Апеннины.

Увидев Амедея в триклинии папского дворца, Кресченций не на шутку встревожился, появление этого человека свидетельствовало, что Беренгарий живо интересуется грядущим походом и строит собственные планы. Король Италии устами слуги спустя некоторое время действительно озвучил свою позицию. Выдвинув всеми ожидаемое требование императорской коронации и получив не менее ожидаемый отказ, Беренгарий затем потребовал нечто более практичное, а именно вернуть ему любым способом Веронскую марку, отобранную Оттоном. Иначе король грозился выступить в поддержку Ландульфа.

Мысленно Кресченций даже поблагодарил Беренгария, очевидно сорвавшего планы папы. Ситуация для Иоанна представлялась абсолютно безвыходной, поход необходимо было отменять. В Вероне уже три десятка лет правил граф Мило, телохранитель последнего императора, человек, сумевший выжить в смертоносном рафтинге последних лет, умело пролавировав между Гуго, Оттоном и Беренгарием и в разное время предавший по очереди всех. В укрепление своей власти Мило сделал епископом Вероны своего тезку и родственника, выгнав еще менее крепкого на слово, чем он сам, епископа Манассию и даже весьма популярного в городе остряка Ратхерия, некогда также примерявшего на свое чело епископскую митру. Все обиженные активно атаковали жалобами Святой престол, но Иоанн, будучи увлечен походом, на их мольбы не обращал никакого внимания. Тем удивительнее для Кресченция стала весть о готовящемся в Верону папском посольстве, которое, по слухам, должен был возглавить дядя Сергий. Преодолев первое удивление, Кресченций только снисходительно усмехнулся: на что рассчитывает мальчик Иоанн?

Спустя три недели епископ Сергий очутился на берегах ворчливой Адидже и предстал перед выцветшими, но еще зоркими глазами седого веронского графа. Мило Веронскому было уже под шестьдесят лет, и ничто в нем более не напоминало о миловидном и смелом оруженосце императора Беренгария Фриульского, до последнего вздоха сюзерена преданном ему и жестоко отомстившем его убийцам. Не напоминало ни внешне, что само по себе неудивительно, ни внутренне, – настолько итальянские интриги обезобразили душу Мило, сделав его предельно недоверчивым, желчным и вероломным. Разместившись подле веронского властелина, папского посла приветствовали также епископ Мило, немного уступавший родственнику в прожитых годах и нажитых талантах, а также тридцатилетний, бодрый и румяный, внимательный к нуждам хозяина и расторопный Ланфранк Бергамский, чьей судьбой было всю жизнь служить убийцам и совратителям его родителей. Впрочем, он этого не знал, и это его полностью извиняет.

Сергий зачитал довольно пространное послание папы Иоанна. Сам понтифик участвовал в составлении лишь десятой части письма, не более, но от своего дяди потребовал сочинить текст подлиннее, начав с водопада упреков и закончив неожиданным финалом. Сергий был самым исполнительным дядей на свете, и к концу его речи граф Мило уже нетерпеливо ерзал в кресле и досадливо подергивал плечами, выслушивая как Святой престол обвиняет его в проблемах Веронской епархии, в симонии и непотизме. Насчет последнего Мило, впервые услышав этот термин, потребовал дополнительных пояснений, после чего весь вид его приобрел облик грозной, лохматой и вот-вот готовой разразиться молниями тучи.

Когда граф Мило уже посчитал, что папский апокрисиарий не заслуживает даже чести быть приглашенным на ужин, внезапно последовала смена тональности письма. Сергий, умело управляя интонациями, донес до сознания графа следующее:

– Святой Рим глубоко скорбит о событиях, случившихся в Вероне, но по-прежнему видит в вас, благородный граф, главного защитника христианской веры в благословенных землях Вероны, Бергамо и Аквилеи. Его Святейшество полагает также безупречным христианином его высокопреподобие Милона, епископа Веронского, шлет ему привет во Христе и раскрывает ему объятия свои как брату родному и верному. Его Святейшество благословляет выбор христиан города Вероны, посчитавших пастором церкви своей его высокопреподобие отца Милона. Его Святейшество присоединяет голос свой к гласу народа Вероны и будет просить Господина всего сущего о заступничестве и поддержке всех грядущих деяний отца Милона. А во искупление деяний, уже совершенных, Его Святейшество полагает достаточным жертвования от вашего лица местным базиликам одной тысячи солидов и присутствия вашей особы на всех службах церквей Вероны до дня Воскресения Господа нашего. На службах же этих и в промежутке между ними носить не снимая Святое Распятие, подаренное троном Апостола Петра, которое будет вручено вам по окончании прочтения письма нашего. Уповаю на то, что этот наказ Рима благородным графом Милоном и его высокопреподобием отцом Милоном будет воспринят не как наказание, а как знак доброй расположенности и заботы о вас, как о смиренных и верных христианах, однажды оступившихся, но все так же несущих в душах слово Божье, следующих ему и распространяющих его среди подданных своих.

Отложив пергамент в сторону, Сергий протянул графу и епископу две шкатулки, в которых лежали подаренные Римом распятия. Произнеся слова благодарности и не забыв позвать Сергия на ужин, граф Мило уже собирался передать шкатулки слугам, но встретился с вопросительно-упрекающим взглядом Сергия.

– Ах да! Благодарю вас, святой отец, и благоговейно принимаю дар Рима и епископа его, – с этими словами граф Мило надел распятие, и епископ Вероны последовал его примеру.

На следующий день поезд епископа Сергия направился в сторону Рима. Епископу не в чем было упрекнуть себя, его миссия оказалась совсем не сложной. В первую очередь благодаря тому, что его тиароносный племянник, по мнению Сергия, предпочел мир и доброе слово скандалу и упрекам, пусть веронские правители их в полной мере заслуживали. Святой престол же им, да и не только им, а всем этим высокомерным и тщеславным владыкам света, преподал наглядный пример христианского братства, сочувствия и доверия. Рассуждая об этом, впечатлительный епископ даже прослезился от мысли, какой добродетельный и мудрый папа восседает ныне на троне Апостола Петра.

* * * * *

Сразу после пасхальной недели, 14 апреля 956 года, из отворившихся городских ворот Святого Себастьяна, самых больших ворот Рима, по старинной дороге, выстроенной двенадцать веков назад по приказу цензора Аппия, выступила тысячная дружина местной милиции, возглавляемая Его Святейшеством Иоанном Двенадцатым и сенатором Кресченцием по прозвищу Мраморная Лошадь. В Ариции28 их встретила такая же по численности дружина Теобальда Сполетского. Первым делом молодой герцог взволнованно сообщил папе новость, которая для понтифика уже таковой не являлась: неделей ранее от неизвестной болезни, за месяц высосавшей все жизненные силы, скончался доблестный граф Мило Веронский, и в направлении Вероны незамедлительно стервятником полетел Беренгарий Иврейский, потерявший, по крайней мере на ближайшие месяцы, всякий интерес к тому, что будет происходить к югу от По.

Эпизод 7. 1710-й год с даты основания Рима, 43-й (а фактически 12-й) год правления базилевса Константина Седьмого Порфирогенета (апрель 956 года от Рождества Христова).

Следующей остановкой папской армии стал Веллетри, где Иоанн Двенадцатый очутился в липких объятиях местного епископа Стефана, нестарого и весьма назойливого прелата. Как и его гости, грезившие о расширении границ своих владений, Стефан также с некоторых пор начал вынашивать мечту о приобретении Веллетри соседних мелких епархий. Визит папы для него оказался как нельзя кстати. К тому моменту Стефан уже располагал сведениями, собственными и сообщенными третьими лицами, что вид святых реликвий мало трогает понтифика, а потому завалил Иоанна и его спутников угощениями и дарами сугубо суетного мира. Совпадение или нет, но именно после Веллетри к дружине Рима присоединилась шумная ватага разбитных девиц, и как ни гонял их Кресченций, до конца извести эту пакость из воинских шатров у него не получалось.

Цель Стефана обозначилась очень скоро. Поведав папе о славном прошлом его маленькой епархии, Стефан сделал особый акцент на истории присоединения к Веллетри древнего епископства Трех Таверен29, которое осуществилось семьдесят с лишним лет тому назад. Благословил это доброе начинание папа Иоанн Восьмой, главой объединенной епархии стал некий священник Иоанн, и – надо же, поистине знак Небес! – нынешнего папу также зовут именем Крестителя, а значит, Веллетри вновь может рассчитывать на особую милость. Милость, как далее выяснилось, заключалась в разрешении прибрать к рукам крохотный епископат Нормы, однако не все папы с именем Иоанн на поверку оказались готовы безоглядно одаривать местную церковь. Папа отделался ничего не значащими обещаниями подумать и оставил Веллетри дожидаться приезда другого иерарха со счастливым для этой епархии именем. Забегая вперед, отметим, что терпение Веллетри будет вознаграждено, следующий Иоанн не подведет, но этого момента епископу Стефану придется ждать еще целых тринадцать лет.

В Веллетри папа и его свита получили первые новости от их союзников на Юге. Новости оказались не слишком обнадеживающими, мобилизация вассалов как у Иоанна Неаполитанского, так и у Гизульфа Салернского не задалась. Первый собрал не более пятисот копий, второй не более семисот, тогда как зимой оба сеньора самонадеянно обещали Риму по полторы тысячи. Причина крылась в скаредности обоих герцогов и в хроническом малокровии их казны, без конца опустошаемой междоусобицами, частота и колорит которых в те годы были вне конкуренции в Европе. В итоге на спешно созванном военном совете Кресченций заявил о необходимости изменить первоначальный план действий.

До того предполагалось, что римско-сполетская дружина с одной стороны и неаполитанско-салернская с другой зажмут Ландульфа в клещи и осадят, соответственно, Капую и Беневент по отдельности. Теперь же выясняется, что сил у южных союзников хватит в лучшем случае на оборонительные действия, поскольку Ландульф зиму и весну провел не на одних только пирах и охотах. Рыжему капуанцу удалось собрать до полутора тысяч воинов, и теперь возникала реальная опасность, что Ландульф постарается разбить их поодиночке, как в свое время Ганнибал разделался с консулами Сципионом и Лонгом30.

Все эти соображения Кресченций постарался донести до разума прочих предводителей похода, в подкрепление слов расчертив собственным кинжалом перед ногами папы и Теобальда Сполетского грубую карту театра предстоящих военных действий. Первая реакция последовала от герцога Сполето, молодой герцог предложил идти на Капую самостоятельно, объясняя тем, что его и римская дружины все равно имеют численный перевес над Ландульфом, пусть и не такой существенный, как ожидалось. Большие жертвы в результате сражения ничуть не пугали отважного сполетца, зато в этом случае все грядущие и несомненные лавры и трофеи не пришлось бы делить с южанами. Реплику Кресченция об опасности углубляться в пределы враждебного феода, где противник, в отличие от них, знает каждую тропинку и холмик, Теобальд парировал тем, что пошлет личный вызов на битву князю Ландульфу, который тот, как благородный мессер, без сомнения примет и не опустится до нечестных засад и жульнических ночных нападений.

Ну что тут еще скажешь? Прочие рыцари тоже одобрили план герцога Тео, и Кресченций в отчаянии взглянул на Его Святейшество. Иоанн, пряча в уголках губ едва заметную усмешку, произнес:

– Полагаю, что нам необходимо объединить наши дружины с воинами Неаполя и Салерно.

Ну что ж, это еще куда ни шло, подумал Кресченций. Во всяком случае, при объединении армий можно уже будет не бояться дурацких авантюр герцога Теобальда, их войско будет вдвое превосходить капуанскую дружину. Другое дело, что Ландульф также умеет считать и наверняка уже, вместо ожидаемой всеми битвы в чистом поле, успел подготовить к осаде обе свои столицы. А осаждать хорошо укрепленный Беневент, да с такими вояками, как этот юный сполетский повелитель, может оказаться занятием очень неблагодарным.

– В таком случае нам нужно как можно скорее достичь Неаполя и там соединиться с дружинами Гизульфа и Иоанна Неаполитанского, – сказал Кресченций.

Никто из приветствовавших минуту назад речь герцога Сполетского не осмелился протестовать, включая самого Теобальда. Однако папа, взмахнув рукой, дал понять, что просит время подумать. Собравшись с мыслями, понтифик возразил:

– Нет, мы будем ждать их в Террачине.

– Зачем? – удивился Кресченций. – В этом случае герцог Неаполя вынужден будет остаться дома и держать в своих городах гарнизоны, а мы можем рассчитывать только на людей Гизульфа.

– Пусть будет так, – ни с того ни с сего заупрямился папа.

– Но тогда вновь появляется опасность того, что Ландульф сможет перехватить по дороге дружину Гизульфа, тогда как на нас он побоится напасть.

– А я опасаюсь, что в нашем тылу останется Гаэта, – ответил папа.

Да, это был достаточно веский довод. Местный герцог, еще один Иоанн31, стал единственным из всех сеньоров Греческой Лангобардии, кто не примкнул этой весной к антикапуанской коалиции. Хотя изначально собирался.

– Гаэтанец ведь был женат на Теоденанде, дочери нашего Иоанна Неаполитанского, – заметил кто-то из участников совета, возможно Деодат.

– Вот именно, что был, – ответил папа. – Но Теоденанда умерла на Страстной неделе, и герцог Гаэты, по слухам, уже собирается затащить на ее неостывшее ложе Джемму, дочь нашего рыжего Ландульфа.

– Откуда у вас эти сведения, Ваше Святейшество? – поинтересовался Кресченций.

– Стефан Веллетрийский меня обильно попотчевал не только вином, но и всеми сплетнями здешних мест, – с усмешкой ответил папа.

Читая скепсис, по-прежнему сохранявшийся на лице сенатора, папа добавил:

– Возможно, поход Гизульфа сподвигнет Ландульфа покинуть Капую и выдвинуться к нам. Признайтесь, сенатор, вам же не хочется тратить недели или месяцы на долгие осады, тем более что осадных орудий у нас совсем нет? Пусть Гизульф послужит приманкой для капуанской лисы.

Возможно это было не слишком по-союзнически, но, с другой стороны, предложение папы в итоге убедило даже Кресченция. Заканчивая военный совет, папа дал еще пару распоряжений: