Записки придворного. Изысканные обычаи, интеллектуальные игры и развлечения итальянского общества эпохи Возрождения

На самом деле я воздерживался от искуса любви вовсе не потому, что был о себе столь высокого мнения, а женщин считал недостойными себя. Напротив, я полагал, что многие достойны быть любимыми мною, и готов был им поклоняться, но не хотел робко стенать наподобие тех, кто безмолвно нес свою печаль во взоре. Начиная говорить, они сопровождали каждое свое слово множественными и ничего не выражающими знаками, но только плакали, страдали, печалились и хотели умереть.

Так что если любовная искра и загоралась в моем сердце, то я всячески стремился погасить ее, но не потому, что мной владела неприязнь к женщинам, как полагали некоторые дамы, но ради моего собственного блага.

Я также знавал и некоторых других любовников, совершенно отличных от этих страдальцев, которые не только восхваляли своих возлюбленных за добрые взгляды, нежные слова и ласковое обращение, но смиренно переносили все их нападки, называя переменчивое настроение, гнев и пренебрежение своих дам усладой сердца. И мне подобное кажется необычайным счастьем. Находя сладость в ссорах с возлюбленными, которых другие смертельно боятся, думаю, что в любовных ласках они должны наслаждаться высшим блаженством, которое мы напрасно ищем в этом мире.

Итак, полагаю, что этим вечером наша игра должна быть следующей. Пусть каждый мужчина расскажет, насколько он может разгневать ту, кого так сильно любит, и чем он может рассердить ее. Думаю, что те, кому этот сладкий гнев в удовольствие, галантно выберут один из тех случаев, что делает их любовь столь сладостной. Возможно, я наберусь смелости, чтобы немного форсировать мои любовные отношения, надеясь, что обнаружу ту же сладость, какую некоторые считают горечью».

11. Игра тотчас нашла многих сторонников, и все загорелись желанием поговорить на названную тему. Поскольку синьора Эмилия ничего не прибавила, мессир Пьетро Бембо, сидевший рядом с ней, заговорил следующим образом: «Уважаемые господа, я не испытал никакой неловкости от игры, означенной синьором Оттавио, предложившим поговорить о гневе, испытываемом любовником, ибо его проявления могут быть весьма разнообразными и горестными. А в моем случае он еще острее, так что, даже поделившись им, я не смогу смягчить его. Возможно, он даже станет еще более горьким, если я расскажу о случае, его породившем.

Вспоминаю одну даму, которой я служил, возненавидевшую меня по глупому подозрению, сомнению в моей верности, сплетне или навету, сделанному соперником. Мне казалось, что никто еще не испытывал такой боли и таких страданий, как я, тем более что я их вовсе не заслуживал. Ведь они поразили меня не по моей вине, а потому, что ее чувство было недостаточно глубоко.

Она и раньше раздражалась от моих ошибок, но тогда я знал, что сам виноват в ее гневе, и был исполнен чувства вины. И теперь я искал причину в себе, но не мог понять, чем рассердил ту, которую так желал и так ревностно стремился ублажить. И вот это оказывалось еще большей мукой и превосходило все прочие страдания.

Поэтому пусть каждый теперь скажет, могла бы та, кого он так любит, гневаться на него, если он вольно или невольно стал причиной ее гнева. Вот так мы и узнаем, что является большим страданием: гнев той, кого любят, или страдания любящего ее».

12. Все стали ждать, что ответит синьора Эмилия, но она, ничего не ответив Бембо, повернулась и сделала знак мессиру Федерико Фрегозо, чтобы тот продолжил игру, и он тотчас начал: «Синьора, если вы позволите, со своей стороны я охотно одобрю любую из игр, предложенных этими синьорами, поскольку действительно думаю, что все то, о чем они поведали, действительно забавно. Но, чтобы не нарушать традиций, замечу, что любой, кто захочет восхвалить наш двор, не говоря уже о достоинствах нашей синьоры герцогини, которая с помощью своей божественной добродетели способна вознести с земли до небес самые низменные души, что встречаются в мире, знает следующее. И скажет без утайки или лести, что во всей Италии трудно отыскать такое количество кавалеров, славных сами по себе и настолько превосходных и разнообразных в других материях, не только относящихся к рыцарству.

Все они находятся здесь. Следовательно, если где-то и встречаются те, кто заслуживает наименования хорошим придворным и кто способен судить о придворном этикете, то вполне разумно поверить, что все качества уже представлены здесь. Итак, чтобы подавить тех недальновидных людей, кто имеют наглость и бесстыдство заявлять, что способны завоевать имя хорошего придворного, я предлагаю этим вечером следующую игру.

Давайте выберем одного из нашей компании и поручим ему задачу представить совершенного придворного, разъяснив нам необходимые обстоятельства и особые качества, требуемые от претендента на данный титул. И если некоторые из них не покажутся совершенными, пусть любой сможет выступить против. Точно так же, как было в школах философов, где дозволялось возражать любому, кто выдвигал тезис».

Мессир Федерико собирался продолжить свою речь, когда синьора Эмилия прервала его и сказала: «Если это устроит синьору герцогиню, пусть в будущем это и станет нашей игрой».

На что герцогиня ответила: «Мне это нравится».

Затем почти все присутствующие решили, что это была бы самая прекрасная игра, и попросили синьору Эмилию определить, кто начнет.

13. Она повернулась к синьоре герцогине и сказала: «Тогда не будем мешкать, начинайте же, граф Каносса, как обрисовал мессир Федерико. Но не потому, что мы считаем вас хорошим придворным, знающим, что действительно полезно, а потому, что, если вы выскажетесь и ошибетесь, что вполне возможно, игра станет более яркой и нам придется вас поправить. Если же никто не сможет возразить вам, то и тогда игра не будет скучной».

Граф тотчас ответил: «В вашем присутствии я не боюсь никаких возражений и буду говорить правду. – Не обращая внимания на усмешки присутствующих в ответ на его колкость, он продолжил: – Говоря откровенно, я полагал, что избегну этой участи, ибо возложенная на меня ноша покажется мне слишком тяжелой. Принимая сказанные вами во время нашей игры слова, не собираюсь подкреплять их никакими доводами. Ведь если я действительно не следую правилам придворного, можно сделать вывод, что я не знаком с ними. Думаю, что моя вина была бы меньшей, если бы я не знал, как поступить. Коль скоро вам доставляет удовольствие, что я взвалю на себя эту ношу, я не могу и не хочу отказываться от нее. Кроме того, не стану противоречить вашим предписаниям и суждениям, которые ценю гораздо выше, чем свои собственные».

Затем мессир Чезаре Гонзага сказал: «Поскольку вечер уже начался и готовы другие увеселения, возможно, лучше будет, если мы отложим наш спор до завтра и предоставим графу время обдумать то, что он собирается сказать. Действительно, трудно говорить неподготовленным по столь важному вопросу».

Граф ответил:

«Мне не хотелось бы походить на того, кто, оставшись в рубашке, сожалеет о камзоле. Мне кажется добрым знаком, что час уже поздний, и мне придется из-за недостатка времени быть кратким, и из-за неподготовленности пусть позволят мне не стыдясь сказать то, что первое придет на ум.

Итак, чтобы сбросить бремя с моих плеч, должен сказать, что сложно узнать истину, если существует множество мнений. Скажем, одним нравится, когда человек много говорит, и они находят его приятным. Другие предпочтут скромных и молчаливых, третьи, напротив, деятельных и беспокойных, четвертые – спокойных и рассудительных.

Каждый хвалит и ругает по своему разумению, всегда прикрывая порок именем родственной ему добродетели, например называя нахала открытым, скромного – скучным, невежественного – добродушным, мошенника – рассудительным.

Все же я верю, что в любом таятся скрытые возможности к совершенствованию, которые можно выявить при глубоком знакомстве. Поскольку истина часто скрывается, я не претендую на то, чтобы полностью ее раскрыть, а могу лишь обозначить те качества придворного, какие считаю достойными и несомненно правильными, насколько позволяет мое скромное естество.

Вы можете следовать им, если сочтете их достойными, или станете придерживаться ваших собственных качеств, отличных от моих. Я не склонен настаивать на том, что мои признаки лучше ваших, ибо один считает верным одно, а другой другое.

14. Итак, мне бы хотелось, чтобы наш придворный оказался благородного происхождения и из родовитой семьи. Это вовсе не значит, что рожденный незнатным не может сделать ничего стоящего. Ведь тот, кто отмечен благородным происхождением, всегда отягощен славой семьи, и если он собьется с пути, уготованного ему его предшественниками, то опозорит свое семейное имя. А незнатный ничего не потеряет. Благородное происхождение похоже на яркую лампу, высвечивающую темные углы. Точно так же проявляются и добродетельные и порочные поступки, совершаемые под страхом позора или с надеждой на похвалу.

Поскольку великолепие знатности не освещает поступки низкорожденных, они не испытывают страха совершить бесчестный поступок. В равной степени не испытывают необходимости двигаться вперед по сравнению со сделанным их предшественниками. В то время как людям благородного происхождения кажется предосудительным не достигнуть хотя бы той цели, что была обозначена их предками.

Так почти всегда и происходит. Как на военном поприще, так и в других достойных занятиях самые знаменитые – благородного происхождения, потому что природа прорастила во всех их деяниях спрятанные семена. Именно они и придают особую силу и качество их собственной сущности, всем вещам, которые они зачинают и делают их самими собой.

Точно так же происходит, когда мы видим потомков лошадей и других животных, подобия деревьев, чьи ростки напоминают ствол. Если же они иногда вырождаются, то это происходит из-за плохого ухода. Также и те, кто получили правильное воспитание, почти всегда похожи на тех, от кого они происходят. Иногда даже становятся лучше, но если нет никого, кто должным образом позаботился бы о них, они напоминают дикарей и никогда не достигают истинного совершенства.

Верно, что по милости Господа некоторые уже при рождении наделены такими благородными манерами, изящным телосложением и превосходным умом. Точно так же встречается множество глупых и грубых людей, сотворенных как бы в насмешку над миром.

Те же, кто даже в малом отличаются прилежанием и хорошими манерами, даже с небольшими стараниями достигают высокого положения. В качестве примера могу указать на своего синьора дона Ипполито д’Эсте, кардинала Феррары, которому с рождения благоприятствовала судьба.

Его личность, внешность, манера говорить и двигаться преисполнены таким изяществом, что уже в молодости он выделялся среди умудренных годами прелатов особой силой характера; скорее у него должно учиться, чем учить его. Точно так же и в беседах с мужчинами и людьми любого положения, в играх, увеселениях и подшучиваниях он проявляет особенную новизну, его манеры настолько грациозны, что говорившие с ним или просто однажды увидевшие его навсегда испытывали к нему привязанность.

Возвращаясь к предмету нашего разговора, скажу, что существует середина между совершенной тактичностью, с одной стороны, и бессмысленной глупостью – с другой. Те же, кто не одарены совершенством от природы, неустанным обучением и трудом могут значительно отточить и улучшить свои врожденные качества.

Итак, кроме благородного происхождения, мне хотелось бы видеть в придворном стремление к совершенствованию. Наделенный от природы не только талантом и личной красотой, но и определенной грацией (как мы уже сказали) сразу же вызывает у всех, кто видит его, приятное впечатление. Они украсят все его деяния, дадут уважение в обществе и принесут расположение его синьора».

15. Тут, не мешкая ни минуты, синьор Гаспаро Паллавичино сказал:

«Воспользовавшись данной нам привилегией и в соответствии с формой нашей игры я должен сказать, что благородство происхождения вовсе не кажется мне столь необходимым для придворного.

Не думаю, что я открываю здесь что-то новое для присутствующих, но можно назвать множество людей благородного происхождения, которым свойственны разнообразные пороки. С другой стороны, множество низкорожденных людей прославились благодаря своим добродетелям.

Если то, что вы только что сказали, верно и в каждом отмечалось бы невидимое влияние первоначальных ростков, то люди одного происхождения в сходных условиях были бы одинаковыми и никто не казался бы благороднее другого.

Что же до наших отличий по высоте положения и степени влияния, то, по-моему, они определяются другими факторами, среди которых на первое место я ставлю удачный выбор того, кому служат, особенно важный в светских делах, ибо нередко они возносят тех, кто их хвалит (причем иногда и без меры), оставляя в тени более достойных. Согласен с предпочтением тех, кого судьба наделила умом и красотой, причем сказанное наблюдается как среди низкорожденных, так и среди высокорожденных.

Часто, как я уже сказал, природа щедрее наделяет самых неприметных. Следовательно, если благородство происхождения не приобретается ни талантом, ни силой, ни умением и скорее считается достоинством наших предков, нежели нашим собственным, мне кажется нелепым считать, что если родители нашего придворного низкого происхождения, то он лишен всех хороших качеств и даже овладение всеми чертами, о которых вы сказали, не позволит ему подняться. Я имею в виду среди них талант, внешнюю привлекательность и личное обаяние, сразу же располагающее к нему людей».

16. Затем ответил граф Людовико: «Не отрицаю, что и низкорожденный и высокорожденный могут обладать равными достоинствами. Не стану повторять сказанное или прибавлять другие доводы ради восхваления благородного происхождения, которое всегда и везде почитается, поскольку разумно, чтобы добро порождало добро. Ведь если мы считаем, что придворный должен не иметь недостатков, то по многим причинам мне кажется совершенно бесспорным, чтобы он имел благородное происхождение. Ведь и общество всегда более расположено к таким людям.

Ведь если есть двое придворных, еще не проявивших себя ни с хорошей, ни с дурной стороны, то стоит лишь узнать, что один рожден аристократом, а другой нет, то тот, кто низкого положения, будет пользоваться меньшим уважением, чем человек высокого происхождения.

Ему потребуются гораздо большие усилия, чтобы произвести на других столь же благоприятное впечатление, какое другой достигает просто благодаря своему происхождению. Все прекрасно понимают, насколько важно первое впечатление. К примеру, возьмем наш случай, мы видели, как подобные люди обосновываются в этом доме. Недалекие или неуклюжие нередко по всей Италии слывут прекрасными придворными. Даже когда наконец раскрывается их истинная сущность и оказывается, что они многие годы морочили нас, первое впечатление спасает их и они стараются вести себя как можно неприметнее. Нам известны и другие, которые сначала ничем себя не проявляли, но со временем показали себя во всем блеске.

Причины подобных ошибок различны. Возьмем хотя бы отношение принцев, иногда желающих облагодетельствовать человека, показавшегося им незаслуженно обиженным. Нередко они вводятся в заблуждение, ибо встречается множество обманщиков, которые кажутся весьма примечательными, что и влияет на наше о них суждение.

Случается и так, что если наше мнение не совпадает с общепринятым, то мы начинаем думать, что ошибаемся, и всегда ищем подспудное объяснение. Нам кажется, что общее мнение, вероятно, основывается на неизвестных нам фактах. Кроме того, мы сами склонны к любви и ненависти, что отражается в турнирах, военных играх и других видах состязаний. Где зрители без явных причин становятся поборниками одной стороны, страстно желая, чтобы именно она выиграла. С нашей точки зрения, тяга человеческого характера к дурной или хорошей славе с самого начала определяется одной из двух страстей. Так и происходит, что мы руководствуемся любовью или ненавистью. Вы знаете, насколько сильно первое мнение и как важно сразу же произвести хорошее впечатление тому, кто хочет удержать за собой место и право называться придворным.

17. Добавлю, что, по-моему, главной и истинной профессией придворного должно быть военное дело, и мне хотелось бы, чтобы он занимался им более активно, чтобы заслужить репутацию хладнокровного, преданного и верного слуги своего синьора. Постоянно доказывая и развивая эти достойные качества, он преуспеет даже в самых суровых условиях.

Репутация аристократа, однажды обесчестившего себя трусостью или другими бесчестными поступками, навсегда останется подмоченной и отмеченной бесстыдным поведением, подобно тому как некогда добродетельная женщина, однажды запятнав себя, больше не вернет себе прежнее достоинство. Следовательно, чем больше наш придворный выделяется в своем искусстве, тем более он достоин похвалы, хотя я и не считаю, что он должен обладать знаниями и качествами своего синьора. Главное, чтобы он обладал абсолютной верностью и невероятным мужеством и никогда их не терял.

Ведь храбрость ярче проявляется в малых деяниях, чем в великих. Нередко перед лицом опасности или на глазах множества людей человек может сохранять хладнокровие или подавить свой естественный стыд, подталкиваемый другими. Двигаясь механически или с закрытыми глазами, они до конца выполняют свой долг.

Оказавшись незамеченными, они постараются избежать опасности, стараясь остаться в живых. Те же, кто сохраняют мужество и храбро сражаются, не ожидая, что их увидят и узнают, обладают той волей и силой духа, какие мы ищем в нашем придворном.

Мы вовсе не хотим, чтобы он выглядел свирепым или буйным или говорил, что отнес свою кирасу жене, или угрожал каждому, кто осмелится подшутить над ним. К таким людям можно вполне отнести слова одной благородной и смелой дамы, сказанные в одном благородном собрании тому, чье имя я не стану упоминать.

Как-то он отказался от ее предложения потанцевать и участвовать в других развлечениях, заметив, что музыка и предложенные дамой увеселения не пристали ему и не относятся к числу его занятий. Наконец удивленная дама спросила: «Чем же тогда вы занимаетесь?» Он ответил с кислым выражением лица: «Войной». Тогда дама не выдержала и заявила: «Теперь вы не на войне и вас никто не вызывает на бой. Думаю, что вам следует пойти, хорошенько пропитаться маслом и запереться в кладовой вместе с вашим оружием до тех пор, пока вас снова не призовут сражаться, иначе вы просто проржавеете». Окружающие подхватили ее смех, и она оставила смущенного малого с его глупыми претензиями.

Итак, пусть человек, которого мы ищем, будет смелым, хладнокровным и мужественным. Когда покажется враг, он устремится, чтобы быть впереди. Во всех же остальных случаях останется деликатным, скромным, сдержанным, не выставляющим себя напоказ. Именно противоположные качества, а прежде всего бесстыдство и нахальство всегда и во все времена вызывают ненависть и презрение».

18. Тут ответил синьор Гаспаро:

«Что касается меня, то мне известно немного столь выдающихся людей, которые не хвалили бы себя. Мне кажется, что для них это вполне допустимо. Ведь достигший совершенства всегда обижается, когда невежды его не ценят и лучшее из сделанного им не замечают. Он нуждается в том, чтобы его деятельность выставлялась на вид, чтобы он был оценен по достоинству и это стало для него подлинной наградой.

Например, древние авторы, чье значение по достоинству не оценено, себя не только не превозносили, но даже боялись сделать это, опасаясь оказаться в изоляции. Чтобы такого не произошло с истинным придворным, нам стоит задуматься о том, чтобы должным образом оценить его достоинства».

Затем граф добавил: «Если вы прислушались к моим словам, то я порицал только то самовосхваление, что мне казалось дерзким и вызывающим. Но бывает самовосхваление и другого толка. Нет ничего плохого в том, что действительно храбрый человек хвалит себя, хотя, конечно, лучше слышать подобную похвалу не от него самого, а от других.

Тем не менее я считаю, что тот, кто хвалит себя, не совершает никаких ошибок и не должен вызывать раздражение или зависть у тех, кто слышит его. Его действительно можно считать здравомыслящим человеком и заслуживающим похвалы от других, кроме тех слов, которыми он восхваляет самого себя. Но это уже другой разговор».

На это синьор Гаспаро сказал: «Вы должны научить нас этому».

Тогда граф ответил: «Об этом писали многие древние авторы. По-моему, искусство говорить заключается в том, чтобы произносить подобные слова лишь тогда, когда этого невозможно избежать, но делать это непринужденно, чтобы казалось, что иначе и быть не могло. Не уподобляйтесь тем хвастунам, которые не замолкая извергают потоки слов. Скажем, как один мой знакомый, несколько дней тому назад случайно налетев бедром на пику в Пизе, начал рассуждать о том, что это была оса, которая ужалила его. Другой человек рассказывал, что он не хранил в своей комнате зеркало, потому что, когда гневался, опасался смотреться в него, поскольку его вид мог напугать его еще больше».

Услышав, все только рассмеялись, тогда мессир Чезаре Гонзага добавил: «Почему вы смеетесь? Разве вы не знаете, что Александр Великий, услышав мнение философа, что существует множество миров, начал плакать. Когда его спросили, почему он рыдает, ответил: «Потому, что я еще не завоевал ни одного из них», а разве он пытался сделать это? Разве вам не кажется, что это то же самое хвастовство, как в случае с укусом осы?»

Тут добавил граф: «Конечно, такие слова более подходят Александру, чем кому-либо другому. Замечу, что выдающихся людей следует прощать, когда они возлагают на себя слишком многое, ведь тот, кто совершает великое, нуждается в большем, чем остальные, чтобы выполнить задуманное. Чтобы обрести необходимую уверенность и силу духа, он должен оставаться умеренным в речах, демонстрируя большую уверенность в себе, чем есть на самом деле, иначе его самоуверенность выльется в безрассудные поступки».

19. Воспользовавшись паузой, мессир Бернардо язвительно заметил: «Помню, раньше вы говорили, что наш придворный должен быть от природы красив и грациозен, ибо эти два качества и делают его привлекательным. Лично я обладаю грациозностью и внешней красотой, вот почему, как вам известно, многие дамы пылают ко мне любовью. Но сомневаюсь, что я обладаю телесным совершенством, особенно если взять мои ноги. Мне они кажутся вовсе не такими пропорциональными, как бы мне хотелось. Впрочем, что касается моего телосложения и торса, то я ими вполне удовлетворен. Прошу вас добавить насчет особенностей телосложения придворного, чтобы я смог развеять свои сомнения по поводу собственного несовершенства и успокоить свой разгоряченный ум».

Когда всеобщий смех прекратился, граф продолжил:

«Не стану спорить, вы действительно обладаете грациозностью. Мне также не следует приводить другие примеры, чтобы показать, как обстоят дела в этой области. Бесспорно, мы сочтем, что ваш внешний вид необычайно приятен и симпатичен окружающим, хотя и не совсем правилен. Он достаточно мужествен и в то же время преисполнен грации, как и у многих других людей.

Вот еще одна вещь, какую мне хотелось бы подчеркнуть, рассуждая о свойствах придворного. Его привлекательность не означает женоподобия, как у тех, кто завивают волосы и выщипывают брови или приукрашивают свои лица теми штуками, что применяют распутные женщины. Даже на прогулке они стараются сохранять позы, кажется, что они настолько выкручивают и едва поднимают свои конечности, что чуть не падают, а говорят таким томным голосом, будто почти умирают. И чем выше по положению человек, с которым они общаются, тем больше они кривляются.

Подобные свойства не превращают их в женщин, каковыми они хотели бы казаться, но делают похожими на шлюх, которым не место не только при дворах правителей, но и просто среди честных людей.

20. Теперь, переходя к телесному виду, достаточно только заметить, что он не должен быть ни слишком низким, ни слишком высоким, ибо крайности всегда оскорбляют и на таких людей смотрят с презрительной усмешкой как на диковину. Предпочтительнее, когда человек немного недотягивает до объективно желаемого роста, чем превосходит его, ибо тогда он нередко отличается небольшим умом. Тот, кто отличается мощным телосложением, нередко отличается недостаточной ловкостью, а именно последнее качество я считаю предпочтительным у придворного.

Итак, я хотел бы видеть его хорошо сложенным и стройным, демонстрирующим силу, легкость и гибкость, умелым во всех телесных упражнениях, присущим военному. Вот почему полагают, что он прежде всего обязан владеть любым видом оружия, управляясь с ним и в пешем, и в конном состязании, а особенно в тех его видах, что популярны среди благородных людей, умея его применять не только в мирное время, но и на войне, когда подобные тонкости и изобретательность, возможно, и не нужны.

Именно этим и отличаются истинно благородные люди. Иногда их разногласия приводят к дуэлям, на которых сражаются тем оружием, какое в данный момент можно достать. Поэтому знание разнообразных видов оружия и оказывается необходимым в целях личной безопасности. Я не отношусь к тем, кто говорит, что подобное искусство забывают в час нужды; тот, кто искусен, всегда сможет вовремя применить его, не теряя головы от страха.