Эхо разбитого Порядка

Наталья Помошникова

Эхо разбитого Порядка

Тишина после конца света – самая громкая вещь на свете. В ней слышно эхо каждого нашего поступка.

«Вновь натягивают они струны, глухи к их пронзительному стону…»

Глава 1.

Рагнар

Пахло пылью, потом и страхом – здесь всегда пахло именно так. Глухой стон шахты «Сердце Кары» отзывался в костях с каждым ударом кирки и гулким рёвом резонансных буров где-то наверху. Рагнар из клана «Расколотый Молот» впился потрескавшимися, грубыми пальцами в рукоять своей кирки. Не инструмент, а настоящее оружие, жаль, пока только в мыслях.

Перед ним копошились сородичи. Нур-Халад, дети камня и огня, коренастые и мускулистые, некогда почитавшие духов земли и пламени в своих горных святынях. Теперь они были похожи на копошащихся в ране мира кротов. Их кожа, грубая и похожая на кору, землисто-красного или тёмно-коричневого оттенка, была покрыта серой пылью и старыми рубцами от плетей гармонизаторов. Жёсткие, проволочно-подобные волосы, заплетённые в сложные косы с вплетёнными металлическими побрякушками, висели грязными сосульками. Яркие янтарные и зелёные глаза, что должны были пылать от ярости, а теперь лишь тускло мерцали в полумраке, отражая жалкий свет биолюминесцентных лишайников. От нагретых тел исходил знакомый запах – горячего камня и серы, запах дома, ставшего тюрьмой.

– Шевелись быстрее, тупая кочерга! – сиплый голос прозвучал сзади.

Гарт из клана «Тихая Наковальня» – предатель. Его броня, грубая пародия на изящество кименов, его хозяев, тускло блестела. В руке жужжал резонансный прут.

– Хор хочет получить кристаллы, а не твоё ленивое нытьё.

Рагнар медленно обернулся. Его янтарные глаза, словно расплавленная руда, встретились с взглядом Гарта. В них не было страха, только ненависть – глубокая и древняя, как сами горы, – заменившая ему воздух.

– Твой Хор может сдохнуть в своём резонирующем улье, Гарт, – процедил Рагнар, и его голос прозвучал как скрежет камня о камень. – А ты – последовать за ним. С моей помощью.

Гарт усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень, которую Рагнар сразу же уловил – страх. Тот самый страх, что гложет любого предателя изнутри.

– Прикуси язык, шлак, – бросил Гарт, не приближаясь. Прут в его руке зажужжал громче. – И копай, или твоя дочка в биореакторном блоке «Б» поплатится за то, что папочка не хочет работать.

Точный удар ниже пояса. Рагнар проглотил свою ненависть и пальцы сжали древко так, что дерево затрещало. Малышка Лора… Вонючие чаны биореактора, куда сгоняли самых беззащитных – болотных жителей, тех самых тельхид. Аборигенов трясин и мангров, чья гладкая, влажная кожа, способная менять цвет и покрываться бледными светящимися узорами, теперь была вечно испачкана грязью и слизью. Их длинные конечности с цепкими пальцами-щупальцами, созданные для жизни в симбиозе с родной экосистемой, кимены обратили в орудие самого жестокого рабства. И его Лора, его нур-халадская кровь и плоть, была брошена в эту яму, в это мусорное гетто тельхид, чтобы папочка вкалывал усерднее. Образ худенькой фигурки заставил кровь стучать в висках. Рагнар повернулся к стене, замахнулся киркой. Камень крошился, но кристаллов не было видно – сплошной мусор.

«Копай, выживай, жди. Жди сигнала». Слова старого шамана Ургона, что ещё теплил в сердцах шахтёров искру сопротивления, жужжали в голове вместе с гудением буров. «Ярость пламени горит внутри, Рагнар. Но если выпустишь её рано – сожжёшь себя и других» Не только предателей, но и своих близких».

Предатели. Клан «Тихая Наковальня» – чёрное пятно на всей расе. Они открыли священные пещеры Кименам за обещания власти, за оружие и броню, за право вознестись над сородичами. Гарт был всего лишь щенком по сравнению с командирами корпуса подавления, куда принимали лучших их худших, но и он был мишенью. Очень желанной.

Рагнар ударил снова. И снова. Каждый удар – по лицу Гарта. По мёртвому лицу архитектора кименов, что спроектировал эту шахту-могилу. По хлипкой шее каждого гражданина Доминиона.

Внезапно кирка провалилась – не в камень, а во что-то пустое, со звоном. Рагнар отшатнулся, подняв облако пыли. В стене зияла небольшая дыра, оттуда потянуло запахом, чуждым шахте: сыростью, гнилью и чем-то… живым и древним. Запахом болот и руин.

– Что там? – рявкнул Гарт, приближаясь с прутом наготове. – Кристаллы? Говори, шлак!

Рагнар заглянул в пролом. Темнота, но в глубине – слабое, хаотичное мерцание. Не резонансное, а органическое, как у тельхид. И ещё… тихий, едва уловимый звон. Не в ушах, а в костях, словно эхо забытой песни.

«Тихий Зов» мелькнула чужая мысль, навеянная рассказами Ургона о древних пророчествах. Чушь, болотная слизь не зовёт – она гниёт и служит.

– Мусор, – хрипло сказал Рагнар, отворачиваясь. – Пустота, провал. Может завалить нас всех.

Но он запомнил точку и странное мерцание в глубине. В мире, где всё было предопределено гнётом Порядка, эта пустота и странный свет пахли… возможностью. Опасной, возможно, смертельной. Но возможностью.

Пульс

Сознание было липкой плёнкой на поверхности чёрного озера боли. В мире, где стёрлись имена он назвал себя Пульсом. От прошлого не осталось ничего, кроме выжженного в память: «Единица Био-Реактора «Гамма-7». Он чувствовал вонь – горячую, густую, сладковато-тошнотворную; запах разлагающейся органики, едких химикатов, самого себя и всех тельхид, которые были лишь живым топливом для огромного города-улья.

Его тело, тонкое и гибкое, с кожей, которая сейчас отливала тускло-фиолетовым с хаотичными пятнами мерцающей зелени – стресс, мутация? он не знал, – было погружено по пояс в тёплую, булькающую жижу биореактора. Тысячи щупалец-пальцев сородичей копошились в ней, бессознательно перемешивая, фильтруя, расщепляя. Их природная сущность, подавленная и извращённая: экстремальная регенерация, позволявшая выживать в едкой среде; адаптация к ядам, превращённая в способность перерабатывать отходы; сама их биолюминесценция, некогда служившая для общения в болотных сумерках, теперь лишь хаотично мерцала в такт боли.

Но сейчас… в Пульсе шевельнулось нечто иное.

В его цепкой, трёхпалой руке он сжимал… Найденный вчера в куче отбросов, принесённых на переработку, гладкий осколок. Не металл и не камень, он мерцал изнутри тусклым, переливчатым светом – то синим, как глубокая вода, то багровым, как старая рана. Пульс прятал его в складках кожи на груди, когда надсмотрщики-гармонизаторы проходили мимо со своими жужжащими прутами, излучающими волны покорности, от которых его щупальца судорожно дёргались.

«Тихий Зов».

Слова возникли в его… уме? Ранее был лишь коллективный разум – мутный океан феромонов, образов, потребностей стаи – дар телепатии и мгновенной координации, стёртый в пыль. Потом наступило большое Тихое, когда кимены подавили его резонансными сетями, оставив лишь боль, голод, страх и автоматические действия. А теперь… появился голос. Не звук, а ощущение, вибрация, исходящая от осколка или изнутри самого Пульса? Он не понимал.

Этот голос звала. Не к чему-то конкретному, а к… Пробуждению? Пониманию? Свободе? Слова были новыми, острыми, как осколки стекла. Он не знал, что они значат, но они были. И это было страшнее прута гармонизатора, ведь прут можно было пережить, а это новое чувство – «Я» – казалось могло уничтожить его, оно уже жгло изнутри.

Он посмотрел вокруг своими несколькими чёрными глазами. Тусклый свет биореактора выхватывал из полумрака такие же, как он, фигуры – тельхид. Тонкие, сгибающиеся под невидимым гнётом, их кожа была тусклой, биолюминесценция – слабой и редкой, словно умирающие звёзды Сирадного покрова. Они были пустыми сосудами, живыми инструментами. Каким был и он вчера?

Рядом копошилась «Единица». Он… она… оно? Раньше не было нужды знать. Её кожа была бледно-голубой, мерцание почти угасло, одно щупальце неестественно вздулось, покрылось твёрдыми наростами. Последствия мутации. Биореактор делал своё дело, а кимены называли это «оптимизацией». Пульс почувствовал… что-то тягучее и горькое. «Жалость». Новое слово, новое чувство.

Он бессознательно – или уже сознательно? – выделил крошечную порцию феромонов: успокоения, солидарности. Такие, какие выделяла бы стая раньше, чтобы утешить больного сородича, ведь их способность влиять на органику была глубоко вплетена в естество.

«Единица» слегка вздрогнула. Её мутные глаза, обычно пустые, на мгновение метнулись в сторону Пульса. В них мелькнуло недоумение, слабое, почти призрачное, а затем погасло. Она снова погрузилась в автоматическое помешивание жижи.

Но Пульс увидел в кромешной тьме её сознания искру. Как эхо коллективного разума. Или… начало нового?

Тихий Зов исходил от осколка на его груди, жгучего холодного пятна. Он звал не только его, он звал их всех.

Но как? Все они были рабами, биомусором. Их тела слабы, а воля подавлена. Над ними висел купол города-улья кименов, геометрический кошмар Порядка, пронизанный резонансной энергией, которая могла в любой момент превратить их разум – если он есть – в кисель.

Пульс сжал осколок сильнее и в его собственном теле что-то ответило. Биоалхимия – не просто регенерация царапин или адаптация к яду, а нечто глубже, ощущение скрытого потенциала, опасного. Ощущение… потенциала. Спрятанного и опасного.

Он посмотрел на свои щупальца, копошащиеся в отвратительной жиже. Его щупальца, его плоть, его ужас. И… его осколок.

Он не знал, что делать, не знал, куда идти. Но он больше не был просто «Единицей», теперь он был Пульсом. И это стало началом, отправной точкой, которая чувствовалась в каждой мерцающей клетке пробуждающегося существа. Гармонизаторы с их прутами и резонансные сети кименов чуяли это – неповиновение, изменение. И они придут, чтобы загасить его, загасить всех.

Пульс осмотрелся и увидел, как на него смотрит ещё одна «Единица» – её кожа была синего оттенка, и казалось, она рассматривает собрата с удивлением. Или ему лишь показалось?

Он выпустил ещё одну струйку феромонов. Страха. Но на этот раз – своего. Предупреждение в пустоту, для тех, кто, возможно, как «Единица» рядом, мешающая отходы в чане, ещё мог уловить его.

Глава 2.

Рагнар

Пыль от пролома медленно осела, оставив на языке горьковатый, знакомый привкус. Гарт фыркнул и плюнул в сторону обвалившихся камней.

– Дыра. Похоже на твои надежды, «Расколотый Молот»? – Он ткнул жужжащим прутом в сторону Рагнара. – Завали её немедленно. Пока обвал не привлёк их внимание.

«Их». Гармонизаторов или, что хуже, самих технархов, чьи безликие дроны иногда скользили по верхним уровням, словно тени проклятого Порядка. Даже Гарт нервно дёрнулся при мысли о том, что эти ходячие мертвецы с чёрными глазами могут спуститься сюда, в потный ад шахты.

Рагнар молча взял лом, но спустя несколько секунд замер, осматривая дыру. Эта пустота пахла возможностью. В голове вертелись слова старого Ургона: «Под горой – не только эти проклятые кристаллы. Там – кости мира. И кости помнят». Эти слова были частью их наследия, того самого, что хранили шаманы, хранители традиций и посредники с духами земли и огня, пока клановая честь, мастерство и воинская доблесть не были растоптаны предательством «Тихой Наковальни».

Нур-халадец наконец сунул лом в пролом и с силой нажал. Камень поддался с треском, слишком легко, словно гнилая древесина. Запах усилился, повеяло тленом, сыростью и чем-то металлическим – старым, чуждым, не резонансным.

– Эй, шлак! Я сказал – завали! – Гарт повысил голос, но трусливо держал дистанцию. Каждый предатель из клана «Тихая Наковальня», получивший свою долю мнимой власти и цветастую броню за продажу священных вулканических жерл, в глубине души оставался трусом, смердевшим страхом.

– Завали сам, предатель, – процедил Рагнар, не оборачиваясь. И продолжал рыть – камень податливо осыпался, открывая узкий лаз в непроглядную темноту. То самое хаотичное мерцание стало ближе, а гул – отчётливее. Низкий, вибрирующий, отзывающийся в самых зубах, словно стон спящего гиганта. Это не был резонанс кименов, что-то совершенно иное.

Внезапно рядом с ним с шумом осел пласт породы. Из образовавшейся щели вывалилось несколько камней и… кусок чего-то гладкого, тёмного, покрытого мёртвыми, окаменевшими лишайниками. Металлический осколок, но не похожий на сплав кименов – очень старый, с едва различимыми выгравированными знаками, стёртыми временем и подземными ядами. Знаками, от которых сердце Рагнара ёкнуло. Спирали, волны, звёзды в кругах, знаки Предтеч.

Он схватил артефакт – это должен был быть артефакт! – прежде чем Гарт успел что-либо разглядеть. Даже сквозь огрубевшие, потрескавшиеся пальцы Рагнар ощутил осколок всей своей врождённой связью с землёй, этим древним чувством вибраций, что когда-то помогало его народу искать руды и предчувствовать опасность. Артефакт был статичен, не мерцал и не жужжал. В нём чувствовалась… тишина. Глубокая, всепоглощающая, словно противоядие от вечного гула резонансных буров.

– Что ты нашёл?! – Гарт шагнул ближе, прут замер в готовности ударить. – Отдай! Все находки – собственность Хора!

Рагнар спрятал находку за пазуху, под грубую робу. Леденящие края прижались к коже, странным образом усмиряя кипевшую в нём ярость. Ту самую «Ярость пламени», что грозила вырваться наружу, раскалив кожу и заставив глаза пылать, – силу, которую его клан, «Расколотый Молот», хранил как последнюю искру чести. Он повернулся к Гарту, медленно поднял лом. В глазах был холодный, выверенный расчёт.

– Попробуй взять, предатель, – его голос прозвучал тихо, но опасно. – И твоя броня не спасёт тебя от камня, который «случайно» сорвётся тебе на голову к концу смены. Шахта – опасное место, особенно для крыс.

Шум работы вокруг стих. Сородичи смотрели на них, в тусклых глазах загорелись искры – не надежды, но злорадства и старой, как сами горы, ненависти к предателю. Ненависти, что раздирала их подпольное общество на «чистые» кланы, вроде «Расколотого Молота», и «предателей» из «Тихой Наковальни». Рагнар чувствовал это – они ненавидели Гарта куда сильнее, чем боялись его прута.

Надсмотрщик замер, и в его глазах скользнула неуверенность. Он оглядел окаменевшие, ненавидящие лица рабов, и встретил безмолвный, единодушный приговор. Гарт сжал челюсти, сглотнув ком собственного страха.

– Завали дыру, Рагнар, – произнёс он, отступая на шаг, и его голос потерял былую сталь. – И… работай, ради дочери.

Резко развернулся и зашагал прочь – широко, нервно, почти бегом – к своему островку безопасности, к зоне надсмотрщиков. Его сгорбленные плечи, напряжённая, неестественная походка кричали о страхе громче любых слов.

Рагнар опустил лом. Не время, ещё не время. Посмотрел на пока заваленный лаз, почувствовал ожог артефакта у груди, увидел искры в глазах сородичей. Эти искры нужно было раздуть в настоящее пламя. Старый Ургон должен был узнать обо всём: о дыре, об артефакте Предтеч, о страхе предателя.

«Выживай, копай, жди» Но теперь ждать стало невыносимо. Холодный артефакт был словно немым призывом к действию.

Пульс

Ощущения от осколка проникали в кости, в щупальца, в те тёмные уголки, где только недавно начало шевелиться нечто, напоминающее мысли. Тихий Зов превратился в Гул, похожий на тот, что доносился из пролома в шахте Рагнара, но здесь, в чане биореактора, он резонировал внутри Пульса, отзываясь в каждой клетке, в каждом мерцающем пятне на его коже.

«Они знают».

Осознание пронзило его, остро и ясно. Невидимые паутины Порядка, резонансные сети города-улья, опутавшие всё, чувствовали аномалию – вибрацию осколка, искажение в их безупречной геометрической симфонии.

Наверху, за толстыми стеклами обзорной платформы, возникли тени. Два кимена. Не обычные надсмотрщики-гармонизаторы с прутами, ежедневно патрулирующие гетто тельхид – их броня была тоньше, изящнее, отливая холодным синим. Глаза за шлемами оставались невидимы, но Пульс ощущал их внимание на себе: сканирующее, холодное, как лезвие ножа. Продвинутые инструменты Доминиона – регуляторы.

Один из них поднял руку. На запястье – устройство, испускавшее едва видимую волну: не боль, не приказ, а чистая, проникающая волна сканирования. Она прошла сквозь чаны, сквозь тёплую органическую жижу, сквозь тела тельхид. Пульс сжался, его шкура вспыхнула хаотично, ярко-жёлтым цветом паники. Он попытался подавить её, сделать кожу тусклой, как у других, но осколок на груди… ответил. Микроскопическая рябь пространства, невидимая глазу, но ощутимая им как крошечный щелчок-протест. Защитный барьер?

Регулятор в синей броне резко повернул голову в его сторону. Устройство на запястье замерцало интенсивнее. Второй что-то произнёс в скрытый комлинк, и голос, искажённый фильтром, донёсся как металлический скрежет.

Пульс замер, каждое из щупалец онемело. Страх был физическим, густым, как слизь реактора. Его только что зародившееся «Я» сжалось, готовое лопнуть. «Они нашли. Они придут. Забрать. Уничтожить». Осколок был его… всем. Ключом к пониманию себя и окружающего мира.

Рядом копошилась тельхид, та самая «Единица» с искривлённым щупальцем. Пульс, движимый внутренним порывом, протянул к ней одну из своих конечностей – не для утешения, а для… связи? Он попытался направить к ней струйку феромонов – не успокоения, а тревоги, опасности. «Спросил? Видишь? Чувствуешь? Они здесь».

Это был жалкий намёк на то, что было когда-то: их распределённый коллективный разум, где не было ни иерархий, ни собственности, а лишь единый фокус на экологическом балансе, общение через сложнейшую биохимию – феромоны, мерцание кожи, самую жизнь. Теперь же всё это было подавлено, сведено к примитивным реакциям страха и боли.

«Единица» медленно повернула несколько глаз в его сторону. Её взгляд скользнул по нему, по его ярко мерцающей коже, по регуляторам наверху. В её обычно пустых глазах что-то отразилось, словно пузырь воздуха в гниющей жиже. Не понимание, а чистый, животный, неосознанный страх перед надсмотрщиками. Её щупальце судорожно дёрнулось, после чего она резко отвернулась, погрузившись в помешивание с удвоенной, механической скоростью. Отгородилась.

Пульс почувствовал ледяной укол отчаяния. Она не поняла, лишь испугалась его паники, его яркости, привлекающей внимание регуляторов. Он был один. Совсем один в этом море подавленной плоти. В этом гетто для наиболее угнетённых, тех, кого воспринимали лишь как живой инструмент или биомусор, чей разум был разорван и подавлен. Синий регулятор указал на него точным, плавным жестом. Другой кивнул.

Пульс прижал осколок к груди изо всех сил и непонятные ощущения пронзили естество. Тихий Зов сорвался в крик – беззвучный и отчаянный, крик только что родившегося разума перед лицом неминуемого уничтожения. Он должен был бежать. Но куда? Биореакторный комплекс был лабиринтом из чанов, труб и смертоносных фильтров. Наверху – враги. Выходы заблокированы полями подавления, а регуляторы уже спускались по сервисной лестнице, их синие доспехи мерцали в тусклом свете, словно крылья хищных насекомых.

Пульс посмотрел вниз, в бурлящую, вонючую жижу биореактора – густую, горячую, смертельную для большинства, но не для него. Не для тельхид, ребёнка болот, чья врождённая биоалхимия – экстремальная регенерация, адаптация к ядам и средам – позволяла выживать там, где другие гибли. Это была не надежда, но прыжок в бездну. И всё же бездна была предпочтительнее синих доспехов и сканирующих лучей.

С последним взглядом на «Единицу», которая упорно не смотрела на него, Пульс сделал глубокий вдох и нырнул в тёплую, удушающую тьму чана. Органика сомкнулась над ним. Хаотичное мерцание его кожи погасло, поглощённое гниющей массой. Остался лишь гул осколка у его груди, всепоглощающий страх и единственная мысль: «Беги. Или умри, только что родившись».

Глава 3.

Рагнар

Под грубой тканью робы артефакт был неумолимым напоминанием. Не о том, что было, а о том, что может случиться. О хрупком, как стекло, будущем, что может разбиться от неверного шага. Гарт давно исчез, растворившись в пыльных тенях зоны надсмотрщиков, но его страх витал в воздухе, кислый и знакомый. Страх предателя – лучшая приманка для паранойи Доминиона кименов.

Рагнар сделал вид, что заваливает пролом: камни с грохотом обрушивались вниз, поднимая новые тучи пыли. Но шахтёр оставил лаз – узкий, почти незаметный, словно трещина в броне Порядка. Этого пока хватит.

– Видал, как он спрыснул? – сиплый шёпот Борга прозвучал слева. Старый шахтёр, лицо которого было изрыто шрамами глубже, чем самые старые штольни, подошёл к Рагнару, Зелёные глаза, обычно мутные, сейчас сверкали диким огоньком. – Трясся, гад ползучий, словно крыса перед обвалом.

– Не обвал его страшит, – прохрипел Рагнар, швыряя последний камень со звериной силой. – Он почуял в этих стенах то, что раскалывает не породу, а черепа предателей.

Другие нур-халадцы, услышав их разговор, зашевелились. Близко не подошли, чтобы не провоцировать надсмотрщиков, которые пялились на сборище шахтёров из своей безопасной зоны. В Рагнара упёрлись два десятка тяжёлых, как свинец, взглядов. В них была дикая жажда увидеть кого-то, кто спустя сотни лет рабства наконец-то ударит. Как сломает хребет хоть кому-то из «Тихой Наковальни».

– Камня тут – на век хватит, – хмыкнул Борг, сжимая рукоять кирки. – Как и прутов у гармонизаторов.

– Камню – быть щебнем! – громовым голосом прогремел Рагнар, с силой ударяя себя в грудь. Под грубой тканью скрывалась выжженная эмблема клана – расколотая наковальня. – Но Молот не бьёт наугад, он обрушивается тогда, когда рука твёрдо знает куда, когда цель дала трещину.

Нур-халадец сеял искру сомнения в непобедимости предателей. Икру того, что некогда прославленная сила клана «Расколотый Молот» – не просто легенда, что шепчут старики в пещерах. Она здесь, в этой пыли.

Смена закончилась под вой сирен и резонансный гул, приказывающий бросить инструменты и строиться. Рагнар влился в толпу – сгорбленную, вонючую, покорную. Его глаза искали Гарта. Тот стоял у выхода, рядом с двумя гармонизаторами в цветастых доспехах. Шептался, взглядом указывал в сторону заваленного пролома. Крыса доложила.