Другая под её кожей

Мари Лога

Другая под её кожей

Глава первая

Линия разлома

Часть первая

Она уже давно не воспринимала Батуми как город в привычном смысле – с амбициями, планами, гонкой за успехом.

После мегаполиса, где каждый день был как бой, Батуми казался ей убежищем – местом, где можно просто спрятаться и быть.

Всё вокруг будто вязло в тягучем слоу-мо: чайки лениво скользили по небу, волны нехотя шлёпались о каменистый берег, а люди, утонувшие в собственных скучных жизнях, двигались так, словно забыли, куда идут.

Архитектура Батуми сводила с ума: стеклянные башни, облезлые дворики, советские коробки – всё перемешалось в каком-то хаотичном, почти бессмысленном танце, будто город не пытался казаться красивым, а просто существовал без фильтров, таким, какой есть.

Весна в этом году пришла без привычных дождей – тёплая, солнечная, будто нарочно старалась порадовать. Лисса медленно шла вдоль улиц старого города, не имея цели. Просто двигалась, чтобы не застрять в себе окончательно. Её всё ещё не отпускали тревога и болезненные провалы в памяти, но в тот день она заставила себя просто выйти.

Когда она добралась до моря, в голове стало чуть тише. Набережная тянулась на многие километры. Цветущие камелии и магнолии, аккуратные дорожки, странные инсталляции, спортивные площадки – ландшафтный рай, который собирали по кусочкам со всего света и делали это с большой любовью. Здесь ничего не было случайным. Но всё это – цветы, тёплый воздух, море – было словно откуда-то из другого, сказочного мира. И Лисса смотрела на него изнутри своей внутренней нищеты – мрачной, заброшенной и бесконечной. Она была неспособна ни принять, ни поверить в эту реальность.

Остановившись и взглянув на холодное, спокойное море – такое же бескрайнее, как её тревожные мысли, – в равномерном дыхании волн она уловила крошечное ощущение облегчения.

– Как же я устала от этого непроходящего внутреннего тлена… – подумала она. – Надеюсь, хоть летом станет легче. Буду лежать на пляже, плавать, есть черешню, персики, дыни… и ни о чём не думать.

А сейчас нужно стараться выходить хотя бы на час. Может, новый доктор прав, и это поможет справляться.

Она стояла у края берега и, сама, наверное, не осознавала, насколько прекрасно выглядела. Длинные золотистые волосы играли на ветру, словно живые нити света, рассыпающиеся вокруг её лица и плеч. Солнечные лучи нежно касались кожи, придавая ей тёплое сияние, а глаза, отражая голубизну воды, были полны какой-то тихой глубины и свободы. В этот момент она казалась частью стихии – одновременно сильной и хрупкой, загадочной и открытой.

– Познакомимся? – вдруг спросил её вполне симпатичный молодой грузин. Его тёмные волнистые волосы блестели на солнце, но вид у него был какой-то помятый.

– Вот ещё… – подумала Лисса и, показав обручальное кольцо на пальце, поспешила уйти. Грузин проводил её равнодушным взглядом, буркнув что-то себе под нос.

По дороге домой солнце скрылось за облаками. Всё вокруг стало серо-синим: чайки, мостовые, стекла витрин. В голове потихоньку нарастал тревожный гул. Страх покидать свой квартал давно перестал быть просто страхом – он превратился в телесную привычку, слово «моргать». Он окутывал её с ног до головы, желая заставить замереть, как жертву. Лисса месяцами не могла выйти из квартиры. Прийти к точке, когда она вот так идёт по улице, удалось не сразу. Она спотыкалась о тревогу, расставленную воображением, но выбирала не сдаваться, а идти вперёд и не дать болезни захватить свою жизнь полностью. Нужно было вырваться из этого кокона, несмотря ни на что. И она делала это, сознавая, что за каждым поворотом может случиться что-то непредсказуемое. И случилось…

Он сидел в большой компании в маленьком открытом кафе – том самом, мимо которого Лисса проходила, наверное, сотню раз. Но сегодня всё было иначе. Сегодня в её глазах он перестал быть невидимкой – тем, в ком она никогда не видела мужчину.

За столом курили, смеялись, кто-то щёлкал чётками, кто-то подносил спичку к сигарете. Они встретились глазами. Она решила машинально улыбнуться и вежливо, почти незаметно, кивнула. Он улыбнулся в ответ. И вдруг, совершенно странным образом, – мир словно остановился.

Эта улыбка пронзила её словно нож. Она не была просто вежливостью. Словно тонкий намёк на толстые обстоятельства, она ворвалась внутрь и заставила давно уснувших бабочек порхать в животе с сумасшедшей скоростью. Сердце подключилось к этому вихрю, и сделав тревогу практически невыносимой, заколотилось что есть мочи. На ватных ногах Лисса еле дошла до дома.

Она удивилась и испугалась того, что почувствовала. Хотела всё забыть. Замазать, как пятно на старом снимке. Сделать вид, будто это – неважно.

– Ты умом тронулась? – спрашивала она сама себя. – Это же Саша.

Тот самый Саша, на котором раньше и взгляд-то не задерживался. Не то чтобы он был ей неприятен. Нет. Просто он был никакой. Прозрачный, будто вне поля интереса. И вдруг – химия? Вот так, ни с того ни с сего?

Нужно будет всмотреться в него ещё раз. Вдруг я всё-таки ошиблась…

Она попыталась заглушить это странное ощущение, будто нажимая на невидимую кнопку изнутри. Механизм, отработанный до автоматизма. Но сердце уже не слушалось. Оно, словно распознав что-то знакомое, всполошилось и отозвалось тревогой.

А где-то глубоко, в самом низу души, будто бы дрогнуло нечто забытое. То, что лучше бы не будить. То, с чего всё обычно начиналось.

С того самого момента не прошло ни дня, чтобы она не просыпалась с мыслями о нём…

Она пыталась прогнать это чувство. Пыталась заняться чем угодно: перебрать старые фотографии, готовить, перебинтовать душу книгами о великих женщинах и маленьких победах. Но не помогало. Он стоял перед глазами – не как мужчина даже, а как сама возможность что-то изменить, сорваться с места, выйти из тела, из жизни, из ловушки. Провалы в памяти, мучавшие её последние несколько лет, как будто отступили, но…

Она представляла, как он смотрит на неё дольше, чем положено. Как отводит волосы с лица. Как знает, чего она хочет, ещё до того, как она сама осознает это.

Тело словно предавало её. В эти мгновения она ненавидела себя за то, что была способна чувствовать всю эту бурю внутри, в то время как муж – такой надёжный и любящий – вызывал лишь благодарность и вину.

Бог знает, она пыталась. Пыталась быть хорошей женой, быть «нормальной», не рваться душой в те места, где опасно. Но её тянуло – не к нему даже, а к себе той, которой она могла бы быть рядом с ним. Раскованной. Смеющейся. Без страха и проблем, разрушивших её жизнь. Саша был маяком, подавшим надежду…

– Саша…

Конечно, он не знал, что она думает о нём. Или знал? Вспоминал ли её взгляд? Или забыл сразу, как забывают прохожих? Может, его улыбка была просто знаком вежливости, а воображение сыграло с ней злую шутку?

Она пребывала в неведении, и это тоже сводило с ума.

Ночами она не спала. Лежала на спине, прислушиваясь к тишине как к внутреннему эху. Комната пахла чем-то пыльным, тёплым, домашним – и всё равно казалась чужой. Звук тикающих в соседней комнате старых часов разносился по всей квартире, и в каждом щелчке было ощущение застывшего времени.

Лисса закрыла глаза в надежде поскорее погрузиться в сон, но образ всё равно всплыл – слишком чёткий, слишком живой. Она отчётливо слышала его низкий, немного хриплый голос. На вдохе он шепнул: «Здравствуй». Она моментально покрылась мурашками. В воображении всплывал его взгляд – прямой, тёплый, без просьб, без стыда. Между ними – непреодолимое желание и его признание её несовершенного тела без слов.

Пальцы, будто сами по себе, медленно скользили по животу – лениво, нерешительно, словно чужие, как будто не принадлежали ей. В этом движении было что-то одновременно запретное и освобождающее, словно она касалась не тела, а своей фантазии – хрупкой, зыбкой мечты о нём. Она представляла, как бы это могло быть: как он смотрел бы, как касался, как его ладони легли на грудь с такой весомой, обжигающей уверенностью, что весь мир сузился бы до одного прикосновения.

Она не пыталась остановить себя – не потому что не хотела, а потому что не могла. Любая посторонняя мысль растворялась, стоило закрыть глаза. И всё в ней начинало жить им: его ладонями, скользящими по её телу; его дыханием – тяжёлым, тёплым, расплавленным на её шее; его телом – обволакивающим, проникающим, накрывающим её целиком, без остатка, так что каждый вдох становился всё глубже, каждое движение – всё отчаяннее, будто тело само стремилось туда, в ту ночь, в ту реальность, где оно наконец бы было узнано. Его обжигающее дыхание было слишком близко. Его тело – над ней, в ней, с ней. Каждый её вдох становился короче, движения – отчаяннее, будто тело искало что-то, что потеряло слишком давно.

Ни о чём не подозревающий муж спал рядом, его ровное дыхание раскачивало кровать, напоминая: реальность – вот она. А она выгибалась навстречу пустоте, стараясь не издать ни звука. Внутри всё бушевало, искрилось, горело. Она будто жила двойной жизнью, раскалываясь на две женщины: одну – спокойную и привычную, в мире будничных дел; и другую – вспыхивающую в темноте, в мыслях, где возможно всё.

С огромным трудом, обычно ближе к утру, ей удавалось отпустить мысли о Саше и погрузиться в сон – но и там он не оставлял её в покое.

Во снах он приходил без стука – как желание, от которого невозможно спрятаться. Его руки – уверенные, горячие – ложились на её бёдра, поднимались вверх, будто читали её заново. Кожа под ними отзывалась дрожью, будто ждала этого сто лет.

Её грудь налилась под его ртом, и она выгибалась, едва сдерживая стон, впуская его внутрь. Он был не просто с ней – он будто вытаскивал её с самого дна. И в этом ритме не было грубости. Только точность. Только сила, от которой кружилась голова.

Она обвивала его бёдрами, словно боялась, что всё закончится слишком быстро. Пальцы впивались в плечи, и с каждым движением она всё сильнее забывала, кто она и где находится.

После – он не отпустил её сразу.

Ладони ещё держали талию, пальцы будто вросли в кожу. Их дыхание было спутанным, влажным. Он смотрел ей в глаза – долго, прямо, без страха. Его губы вновь накрыли её губы – не с жадностью, а с медленной, мучительной одержимостью. Словно он хотел остаться в ней навсегда.

И это было страшнее самой близости.

Потому что в этих поцелуях было больше правды, чем в любой клятве.

Это было чем-то настоящим. Чем-то опасным. И невозможным.

Любовь.

Безумная, неуместная. Та, что пугает сильнее одиночества. Та, что может разрушить всё, к чему она так долго привыкала.

Лисса проснулась с колотящимся сердцем и влажными ладонями. Муж спал рядом – спокойно, ровно, будто ничего не изменилось.

Но в её жизни всё уже было иначе.

Словно невидимая буря перевернула всё внутри – и прежний покой исчез навсегда.

Глава вторая

Хрупкий мир

Часть первая

Прошлой весной, в овощной лавке возле дома, Лисса впервые заметила Киру. Та стояла у ящика с авокадо и, периодически разочарованно морщась, перебирала плоды. У неё была аккуратная стрижка – удлинённое каре с идеально ровным срезом, светлые волосы с холодным платиновым оттенком, а глаза – ярко-зелёные, глубокие и внимательные. В её движениях была лёгкость, словно она находилась в стороне от всего происходящего. Лисса заметила, как изящно она откинула прядь волос с лица – не нарочито, а привычно, словно это был её естественный жест.

– Когда же уже будут нормальные? – пробормотала она вслух, а потом, заметив Лиссу, добавила:

– Мягкие авокадо – это какая-то редкость. Всё либо дубовое, либо уже гнильё.

– Я недавно брала на местном рынке, – отозвалась Лисса. – У самого крайнего продавца, со стороны площади. Он кладёт их в пакет с яблоками, чтобы дозрели. Продаёт уже мягкие.

– О, отличный способ. Надо сходить – я авокадо обожаю. Это мой маленький грех. Они такие калорийные, а я не могу остановиться на одном. Заливаю лимонным соком, солю, поливаю оливковым маслом – и на хлебушек. Это просто рай… но результат, как видите, на лицо. А ведь когда-то я была балериной, – вздохнула она, и в голосе прозвучала лёгкая грусть.

Балерину в ней не сразу угадаешь, – подумала Лисса. – Килограммов на десять больше нормы, округлые плечи, мягкие бёдра. Но всё равно – в её движениях оставалась какая-то тонкость. Поворот головы, изящный жест, взгляд… В ней несомненно всё ещё жила сцена.

– Да вы отлично выглядите, – искренне сказала Лисса. – Такая живая, настоящая. А я, наоборот, на авокадо худею. Но с ним и правда нужно быть осторожнее: там не только полезные жиры, но и калорий – действительно мама не горюй.

– Ага. А муж говорит: «Женился на одной, а живу с другой». Повесил над столом свадебное фото и периодически на него кивает. Мол, смотри, что было.

– Может, ну его к чёрту, такого мужа? – не удержалась Лисса.

Кира вздохнула.

– Люблю. До безумия. И дочка у нас – пять лет человеку. Я Кира, кстати.

– Лисса. Очень приятно. Вы тут живёте?

– В доме напротив. Я вас с мужем часто вижу. Смотритесь весьма красиво. Как Инь и Ян.

– Ну да, он такой – черноглазый, собранный, а я… беляш. Контрастируем.

– Ну, ещё встретимся. Я бы пообщалась, – Кира улыбнулась и пошла к выходу.

Прошёл почти год с той первой встречи у овощной лавки. За это время Лисса не раз пересекалась с Кирой – во дворе, в магазине, в парке. Иногда мельком видела и её мужа. Александр казался обычным мужчиной: спокойным, немногословным, сдержанным. Был всегда вежлив, но казался немного отстраненным. Лисса относилась к нему ровно, без интереса – просто сосед, просто отец, просто тень рядом с яркой, живой Кирой.

Но после того, как Лисса и Саша вступили в кружок химии, обменявшись улыбками, что-то изменилось.

Он был словно земляника, что прячется в лесной глуши: не та, дикая, безвкусная, что ярко алеет на солнце, маня к себе, а та, что таится под густыми листьями, требуя, чтобы ты нагнулся, раздвинул ветки и вгляделся – чтобы найти её скромную, но настоящую сладость. Лисса пообещала себе присмотреться повнимательнее и разобрать по крупицам собственные эмоции.

Занявшись этим, она вдруг заметила, как он держится – не выпячивая себя, но с той стойкой, невидимой уверенностью, от которой становилось чуть спокойнее.

У него была немного старомодная красота: русые волосы, аккуратные черты лица, серо-голубые глаза, чуть опущенные книзу, с тенью усталости – и при этом с какой-то внутренней силой. Голос – глубокий, немного бархатный, будто он привык говорить вполголоса, но так, что его всегда слушали.

Он держался просто, но за этой простотой угадывалась выучка. Среднего роста, с рельефным телом и спортивной осанкой, он излучал энергию человека, который встаёт рано, тренируется и не позволяет себе раскисать. В разговоре он был увлечённым и внимательным – рядом с ним легко терялось ощущение времени. Архитектор по профессии, он казался тем, кто умеет возводить не только здания, но и внутренние миры – словами, идеями, самим своим присутствием.

Лисса шла вдоль домов, стараясь дышать ровно. Ветер вырывал волосы из-под капюшона.

Каждый шаг был как маленькая победа – она снова вышла пройтись, чтобы не утонуть в себе.

– Лисса?

Голос заставил её обернуться. Саша стоял чуть поодаль с пакетом из магазина в руках. Внутри была химия для уборки – такое же средство она помнила по тем дням, когда они с мужем ещё до переезда отчаянно отмывали кровь с её кухни. Воспоминания усилили тревогу, но она взяла себя в руки.

Свет фонаря ложился на его лицо неровными бликами. Он слегка улыбнулся, будто и сам не ожидал заговорить первым.

– Здравствуй, – произнёс он тихо, с той нежностью, с которой говорят только любимому человеку.

Лисса улыбнулась в ответ.

– Часто гуляешь одна? – спросил он, делая шаг ближе.

– Нет, – коротко ответила она. – Иногда. Когда надо продышаться. А ты?

– А я тут с химией не разберусь, – Саша приподнял пакет, показывая её содержимое.

Она чуть усмехнулась.

– Только не проси решать задачки.

– Пока не буду, – мягко ответил он, и в его голосе прозвучал явный подтекст.

Он взглянул на неё – спокойно, открыто, словно между ними уже всё сказано без слов.

Лисса покрылась мурашками и убедилась, что ей не показалось – они действительно ходят в один кружок химии.

Они шли близко, не касаясь друг друга. В тот вечер им обоим стало ясно – между ними искрит. За обычными словами, слетающими с его губ, Лисса улавливала взгляды, которые, словно касания, ложились на открытые части её тела – и каждый из них отзывался лёгким разрядом под кожей, и убегал вниз живота.

Часть вторая

Два года назад они сбежали в Батуми.

Илья, как всегда, всё просчитал: деньги, заработанные в IT, позволили ему купить квартиру в новом жилом комплексе – с подземным паркингом, видеонаблюдением и красивым фасадом.

Две спальни, просторная гостиная, балкон с видом на горы и тонкую полоску моря вдали. Всё выглядело идеально – по крайней мере, снаружи.

Лисса так и не захотела обживаться в этой квартире. Не потому что не умела – наоборот, она обожала создавать уют, играть с цветом, фактурами, подбирать детали.

Но после одной фразы Ильи внутри всё будто застыло. Он, как бы между прочим, заметил: по местным законам он может продать квартиру, оформленную на себя, без её согласия – так же просто, как и купил.

В этих словах было что-то, что выбило у Лиссы почву из-под ног. Она вдруг почувствовала себя бесправной, словно гость на чужом празднике жизни.

Илья, похоже, этого даже не заметил. Он всё сделал по-своему: светло-серые стены, брутальная мебель из каталога, строгий минимализм. Да, всё было безупречно – но в квартире словно не было души. Она казалась холодной и чужой.

Лисса не пыталась ничего менять. Жила по накатанной, будто каждый день был последним.

В первые годы их совместной жизни ей не приходилось отчитываться за потраченные деньги. Она училась, подрабатывала и тратила заработанные средства по своему усмотрению. Однако спустя несколько лет она осознала, насколько сильно Илья погрузил её в пучину кошмара. Теперь она жила по его правилам и за его счёт, но это не означало, что он предоставлял ей деньги для личных нужд. Ей приходилось просить даже на предметы личной гигиены и отчитываться за каждую потраченную копейку. Она не могла, прогуливаясь, купить мороженое, потому что дома, в холодильнике, уже было мороженое, купленное Ильёй – низкокалорийное и безлактозное. Он был одержим правильным питанием и здоровьем, и ей приходилось следовать этим строгим правилам.

Она не чувствовала себя хозяйкой ни в доме, ни в собственной жизни. Всё было искусно переплетено: забота, контроль и снова забота. Этот порядок, эта «надёжная» система стали клеткой, которую она не сразу заметила. Всё выглядело так, будто делалось для её блага, но на деле оказалось обманом. Он незаметно лишил её самостоятельности, и, когда она это осознала, было уже поздно – внутри стало слишком темно, чтобы выбраться самой.

В этой квартире даже воздух казался чужим. Но другого выхода у неё не было. Если ей удавалось выйти наружу – что случалось нечасто – возвращаться приходилось именно сюда, в это чуждое ей пространство, которое, казалось, не принимало её.

Зайдя в квартиру, Лисса тут же наткнулась на прожигающий взгляд Ильи. Он стоял в полумраке прихожей, скрестив руки на груди, словно часовой у вражеского лагеря.

– Опять этот отец семейства к тебе подходил? – тихо, но угрожающе спросил он.

– Он просто шёл из магазина, а я гуляла. Мы перекинулись парой фраз, вот и всё.

– Ты знаешь, как я отношусь к такому общению. Я никому не доверяю. Каждый встречный захочет себе такую куклу.

– Успокойся, Илья. Зачем я ему нужна? У него жена – красавица, умница, дочка. Ты вечно всех подозреваешь. Надо уметь хотя бы нормально здороваться с соседями.

– Ты уже когда-то поздоровалась. И мы оба помним, чем это закончилось. Теперь ты мне говоришь, что я отношусь к такому общению с подозрением? У тебя вообще память отшибло? Ты забыла, почему мы здесь?

– Илья, ты кричишь. Это уже переходит все границы. Держи себя в руках. Не дай бог кто-то услышит нас.

Он шагнул ближе. Лисса невольно отступила.

– Я просто хочу, чтобы ты, прежде чем разговаривать с другим мужиком, вспоминала, что я убил ради тебя…

– Ты убил не ради меня, – тихо, но чётко произнесла она. – Ты убил, потому что ты такой. Потому что не умеешь решать вопросы иначе. Иногда я сама удивляюсь, как ещё жива.

Илья замер. Его лицо исказила тень – не просто гнева, а чего-то более дикого: остервенения, злобы, глубокого негодования.

Он стоял напротив неё и с высоты своего роста, от которой она ощущала себя крошечной, почти как Дюймовочка, смотрел ей прямо в глаза.

Широкие плечи, крепкие руки – его тело было словно высечено из камня. Коротко стриженные тёмные волосы подчёркивали строгие черты лица. В карих глазах поначалу мерцало тепло, но стоило всмотреться внимательнее – и в них начинала проступать холодная беспощадность, от которой хотелось укрыться и отвести взгляд.

На людях он был обаятелен: улыбался, держался уверенно, умел расположить к себе. Но дома всё менялось.

Голос становился громким, холодным – и всегда с оттенком приговора. В нём не было ни капли нежности: только требование, только контроль. Он мог прижать к стене или швырнуть, а затем стоять, молча наблюдая, как ты дрожишь.

Он был не психом и не истериком – он был спокойным, требовательным, беспощадным хищником. Всё должно было быть по его правилам. Даже любовь.

Она медленно сползла по стене, села на пол, обняла колени – будто так было безопаснее. Он стоял слишком близко, навис, не отводя взгляда. Слова были лишними – Лисса чувствовала угрозу кожей.

– Неужели ты и его убьёшь? – прошептала она. В комнате повисло молчание. – Я всё чаще вспоминаю Пашу, – продолжила она. – Не перестаю задаваться вопросом: «Почему?» Почему ты убил моего лучшего друга? Мне так не хватает его поддержки. Он был единственным, с кем я могла говорить по-настоящему. Чем он тебе угрожал? Он ведь никогда не претендовал на меня.

Если бы между нами что-то и было – мы были бы вместе с самого начала. Зачем тогда мне было начинать отношения с тобой?

– Не выходит из головы тот момент, когда я нашла его в крови, – её голос срывался. – Я пыталась вернуть его к жизни, но… Господи, ты понимаешь, что ты изуродовал всё моё существование? Теперь у меня посттравматическое стрессовое расстройство, и я никак не могу начать жить заново… Постоянная тревога, невозможность просто выйти из дома без страха. И эти провалы… Если бы ты только знал, как я устала от этих провалов…

Он склонился над ней и тихо сказал:

– Я понимаю… Прости… Не плачь, моя куколка. Так вышло, я не собирался его убивать.

– Не собирался? Не делай из меня дурочку. Давай ещё раз вспомним, кто ты на самом деле… – Она залезла в телефон и открыла статью, зачитывая:

– Неуловимый серийный убийца и его ритуалы.

– На запястьях – крестообразные надрезы.

– На груди – выцарапан знак, похожий на стилизованное пламя, древний символ, означающий “очищение огнём”.

– Тела были уложены на белую ткань.

– Руки сложены крест-накрест.

– Я уже сотни раз говорила, что всё поняла. Просила – убей и меня тоже. Почему ты не сделал этого?

– Люблю… – ответил он спокойно.

Она обхватила голову руками:

– Откуда в тебе столько ненависти и желания ломать чужие жизни? Зачем эти ритуалы? Кто тебя так обидел в детстве что ты превратился в чудовище?

Он вздохнул, глаза потускнели.

– Ты в последнее время слишком акцентируешь на всём этом внимание. Я уже говорил тебе. Этот ритуал… Мы с ребятами в части придумали его ещё на войне, чтобы справиться с ужасом и смертью вокруг. Это был способ сохранить контроль, очистить души тех, кто погибал. Потом я довёл этот ритуал до совершенства здесь, на гражданке. Он стал частью меня.

Она внимательно смотрела на него, будто пытаясь осознать, хоть что-то новое, что позволит ей посмотреть на него как на человека.