Гром и Молния

И в конце он услышал нелепый вымысел – часы точно никто не крал. Но как рассказывала бабушка, возлюби ее Фадель на небесах, такие мелочи наполняют историю жизненными случайностями и заставляют слушателя верить в то, что ему просто не могут рассказывать столь плохо выстроенную ложь.

Если бы Марку хватало усидчивости, концентрации и внимания, он бы обязательно написал книгу об этой системе и привел сотни рекомендаций, как можно ее усовершенствовать. По собственному опыту.

– Ага-а, – протянул он, аккуратно выворачиваясь из-под руки отца.

– Теперь ты знаешь одну из корпоративных тайн, – Натан даже усмехнулся и выпрямился, позволив сыну отступить на шаг назад и прийти в чувства.

Марк неоднозначно помотал головой.

– А Эль?

Бровь Натана поднялась. Он скрестил руки. Эль начала работать в компании незадолго до рождения Марка, тогда ей было всего двадцать шесть лет.

– Понял-понял. Ответ очевиден, она в курсе, – Марк закатил взгляд к потолку и развернулся на пятках.

Его внимание наконец-то вновь заслужил пленник, который почему-то именно сейчас решил дернуться в руках Френка и замычать полузадушено. Казалось, его рот был чем-то забит.

– Мы пытались с ним поговорить, заманивали «чаем», но он отбивался, – Натан ответил на неозвученный вопрос.

Марк закатил глаз снова – тот уже начинал ныть от стольких манипуляций. Его принимали за малого ребенка. В очередной раз. Пытались они поговорить с беднягой, ага, как же.

– Ясно-понятно, не продолжай, – с тяжелым выдохом проговорил Марк, отмашкой убирая со своего плеча фантом тяжелой отцовской руки, тепло которой все еще неприятно ощущалось сквозь рубашку, и вновь поглядел на непрошеного гостя у порога. – Вы с него хоть веревки снимите. Слышишь, Френк?

Френк слышал. Но не подчинялся. И даже не смотрел на Марка. Предатель.

– Он выглядит слабаком, так что против вас не попрет! – решив прибегнуть к аргументам, Марк суетливыми жестами указал на все увечья пленного, обошел его по кругу и под хмурый взгляд всех шестерых охранников подергал веревку.

Туго. Так, словно его связывали не для того, чтобы избить и отпустить – пусть и прямым рейсом в реанимацию, но живым, – а чтобы вывезти в лес и закопать. Но почему тогда он оказался здесь? Передумали в процессе? Слишком странно, чтобы не желать разгрызть эту тайну зубами.

– Ну что ж вы так! Это ведь неудобно. Пап, не ожидал от тебя грубой силы. Это же не располагает к разговорам.

Он подыгрывал Натану почти навеселе. Кожей Марк ощущал, как сильно тот уже устал от него за это утро и теперь желал просто отвязаться всеми возможными способами. Да и охранники затоптались на месте – значит, давление и на них уменьшалось в геометрической прогрессии. Но вот к удивлению, пленник снова затих.

– Давай же, Френни! – Марк вновь подергал за веревку и второй рукой попытался отвести дуло пистолета от перевязанной спины мужчины. – Облегчи его страдания милосердным способом. Грабеж и шантаж еще не повод для смертной казни.

Френк, державший под локоть узника, уставился сначала на Марка, а затем на своего непосредственного начальника. Его сковало замешательство, кого стоило слушать в этой ситуации: Натана, потому что отмены приказа не прозвучало, или же его сына, за публичное неповиновение которому всей его охранной группе может прилететь нешуточно?

Однако пока тот тупил, Марк уже успел разобраться с незамысловатым узлом на затертых запястьях, и только крепкая хватка отца прервала его и отшатнула в сторону на полметра. Марк взвыл, всплеснув руками.

– Ну что? У него уже пальцы синеют, развязывай его! – на сей раз он обращался к отцу, который выхватил у Френка пистолет и поставил на предохранитель.

Марк знал, как это делается, ведь половину своего детства провел на стрельбище. Натан старался почаще отправлять его туда, совмещая полезное с приятным: так не приходилось следить за сыном, что вечно путался под ногами и доставлял неприятности, одновременно лелея надежду обучить его хоть чему-то полезному. Марк воспринимал эти поездки на несколько недель за детский лагерь, и надо отметить, довольно сильно преуспел в обращении с оружием и собственным телом. Присущая от рождения неловкость таяла на глазах, стоило ему поднапрячься на тренировках. Но, к сожалению, радовался итогу только сам Марк и его наставник. Натану же всегда было недостаточно.

– Ты снова не думаешь о последствиях, Марк, – ну конечно, теперь начались нарочитые отцовские наставления, которыми разбрасывался Натан исключительно в присутствии посторонних; мол посмотрите, я воспитываю сына, а не плюю на него с высокой башни, потому что моей наследницей станет старшая дочь. – Любое преступление должно быть наказано. Именем Святой Фадель.

– Но ты же тоже совершаешь преступление, – возражение было воспринято тычком ствола в грудь Марка, на что он опешил и выставил руки, в которые после этот пистолет и упал.

Острое ощущение опасности заставило внутренние сирены завопить во всю силу.

– Преступление против нашего Дома, – с грозной настойчивостью пояснил Натан и поправил свой пиджак. – Переговоры с шантажистами не проводят, воровство не прощают, а беспросветная глупость наказуема в первую очередь.

Марк тяжело сглотнул и посмотрел на пистолет. Он уже понимал, к чему отец вел этот монолог.

– В этом преступлении повинны двое. И его информатор уже получил по заслугам, – Натан выразительно посмотрел на Френка, и тот выпустил из хватки локоть пленника. – Я не верю в случайности и совпадения, Марк. И раз ты здесь, значит сама Фадель хочет, чтобы ты проявил себя.

Его грубая рука с глухим звуком хлопнула пленника по хребту, и тот едва не потерял равновесие, шатнувшись в сторону Марка. Теперь Марк мог слышать его сиплое дыхание и высматривать вкрапления крови в грязевых пятнах на мешке и одежде. Он был избит сильнее, чем казалось ранее.

– Ого. Не слабо вы его, – но голосу Марк не позволил и дрогнуть.

Не то чтобы он испытывал сочувствие или жалость. Скорее его не прельщала возможность добивать висевшего на волоске человека. Он чувствовал, словно ему на пол кинули огрызок сказали, что это королевский обед. Марк ненавидел глотать подачки Натана. И самого Натана он тоже ненавидел.

– Только не говори, что я должен…

– Ты должен, Марк, – Натан был непреклонен. – Избавь свою семью от проблем, стань полезен своему Дому.

Марк поморщился, а его спину покрыли мурашки. Раньше он убивал лишь дичь. А тот максимум, что приказывал ему отец сделать защиты Дома – это наладить связи с детьми из других шести Домов. Но и то Марк не всегда справлялся с последним.

– Ты серьезно? – глупый вопрос.

И Марк не получил ответа. Ожидаемо.

– Ты сказал, что это вед. И судя по его покорности, ты прав, – звучало почти как похвала, но Марку глубоко плевать; он крутил в руках пистолет, привыкая к его весу, и растерянно смотрел на того, кто не мог увидеть ничего из-под мешка. – Простое поручение.

– Но ведь… – он хотел бы сказать что-нибудь в духе «это убийство» или «это низкое поручение», а может быть даже «и это все, что ты можешь мне доверить?», однако жесткий черный взгляд соскаблил с его языка все прямые возражения, кроме одного. – Не на этом же ковре!

Марк видел свое отражение в отцовских глазах и понимал молчаливое одобрение. Взгляд смягчился, но только на долю секунды. Редкое зрелище, если честно. Вот только… Марку и на это было плевать. В нем он видел лишь одно – возможность выйти из коттеджа и сделать глоток свежего воздуха, пока в него не просочились кислые металлические нотки с примесью чего-нибудь зловонного и разлагающегося. А после – свалить куда-нибудь подальше, чтобы уже завтра все забыть.

– Я сам его сюда привез. Он стоил мне кучу карманных! – Марк акцентировал внимание на ковре под их ногами, заставив охрану и отца склонить головы.

Ковер немного кривой формы, созданный на заказ от известного регионального мастера. Он был символом, что хотя бы в этом коттедже не все решал Натан, а желания Марка имели хоть какое-то значение.

– Ты можешь сделать это на улице. Сам, – сама благосклонность. – Используй Голос.

Марка покоробило. Казалось, отец возлагал на него сегодня большие надежды. Даже слишком. От этого было странно и даже чуточку мерзко. Он поежился, поперекидывал пистолет из одной руки в другую, а после подхватил взмычавшего пленника под руку и повел, словно старого приятеля, к выходу. Охрана учтиво расступилась, освобождая проход.

– Обязательно, папочка, – налегке отозвался он, чувствуя, как за порогом свежий, свободный ветер заласкал его лицо и позволил сделать долгожданный глубокий вдох. – Только когда буду один на один вот с этим. А то вдруг еще твоих прихвостней задену.

Вместо ответа за его спиной захлопнулась дверь. Надо же. За ними действительно никто не пошел. Складывалось впечатление, будто Натан поручил Марку не убить человека, а купить в ближайшем киоске буханку хлеба. Странно. Стремно. И одновременно просто прекрасно! Обычно Марк только рад вниманию со стороны, но в таком деле… Лучше обойтись без него.

Он дотолкал – или дотащил – пленника до той самой машины, в багажнике которой его, видимо, привезли, и упер его спиной к кузову. Верхняя часть автомобиля немного скрывала их обоих от выходящих во двор окон. Что ж, теперь, если Марк облажается, это увидит минимум непрошенных зрителей, если за ним вообще наблюдали. Однако все наверняка просто ждали заветного хлопка от выстрела. А желательно – нескольких, чтоб наверняка.

Искусственное солнце слепило, приходилось щуриться. Марк пистолетом поддел край мешка и уперся дулом в горло, но мужчина никак не отреагировал, словно вновь растерял способность мычать и дергаться.

– Боишься? – ответа не последовало. – Знаю, что боишься. Вообще-то я тоже волнуюсь, потому что никогда этого не делал. Типа знаешь, для меня это в новинку. Нет, конечно, я уже убивал, но только птиц или оленей на охоте. Не всегда получалось с первого раза, но если ты не будешь дергаться, думаю, что у меня получится доставить тебе меньше неудобств. Ты же умнее оленя? Точно умнее.

Язык развязывался сам собой. Так было всегда – от накала нервной системы Марк начинал нести чушь в два раза обильнее и постепенно терять контроль над своими реакциями. Зачастую неуместными.

– Надеюсь, ты настолько умен, что написал завещание прежде, чем полезть к моему отцу. Хотя то, что ты вообще к нему полез, не выставляет тебя гением, но все же я верю в тебя, чувак. Ты хоть кивни, ну!

И снова молчание. Ни единого движения. Если бы пленный не стоял на собственных ногах, Марк бы подумал, что тот уже умер.

– Тебя накачали что ли чем-то? Чего притих? А как же последнее слово? Ничего сказать не хочешь?

И тут же Марк ударил себя по лбу.

– Ай, точно. У тебя что-то со ртом. Или во рту. Забыл совсем, прости-прости.

Конечно, Марк мог бы представить на месте человека какого-нибудь кролика или фазана в мешке. Вспомнить их предсмертные возгласы и отработанным движением пристрелить без всяких сожалений. Конечно, потом бы убитого не подали на стол за ужином, но Марк бы точно это пережил. Но… Он разумен. Он человек. Его цель – человек! И как бы в его Доме ни относились к ведам, Марк видел в нем жизнь, равноценную собственной. У него было право посмотреть на солнце в последний раз. Да и убивать того, кого не видел сам, и кто не видел тебя, как-то… Неприлично, что ли.

Хмыкнув, Марк поправил волосы и повязку на глазу, чтобы не выглядеть совсем непрезентабельно, а после принялся разматывать завязки от грязного мешка.

– Да будет свет! – выкликнув, он сорвал мешок с головы пленника и… Замер, не в силах вымолвить ни слова.

На него уставились две стальные радужки с простреливающей полоской по радиусу ярко-желтого цвета. Взгляд был ясным и незамутненным. Злым, холодным, точным и прицельным, как острейшая бритва в руках искусного мастера убийств. Такие глаза могли принадлежать только тому, кто не понаслышке знал запах вражеской крови и вкус предательства. Они точно не принадлежали простому веду. Не принадлежали даже тому, кто был схвачен и хорошенько избит. А все эти раны, ссадины и грязные разводы на бледном, таком же холодном и молодом лице совершенно не вписывались в открывшуюся картину. Они красовались на нем несуразными наклейками, совершенно неестественными. Марк почувствовал холодок вдоль позвоночника и то, как испарялась его вера в жалкое положение пленника. Будто бы они только что махнулись местами.

Разве что… Изначально все было спланировано.

– Погоди-ка… – взгляд Марка упал ниже.

Скотч отклеился от его рта. И только Марк дернулся, чтобы приклеить край обратно, как в его грудину прилетел удар, и он едва не упал, потеряв в мгновение весь воздух из легких. Невероятно – неужели Марк так сильно успел ослабить узел веревки на его руках, что узник распутал ее по пути во двор?

Боль медленными волнами поползла по телу, разнося немоту по рукам и ногам. Марк открыл рот, отчаянно силясь вызвать Голос, но не успел. Спустя секунду его переломило пополам от нового удара – на сей раз тяжелым походным сапогом в живот. И все, что он мог сделать – лишь хрипло застонать вместо отдачи приказа.

– Ах ты!.. – слова оборвались от умелого удара по хребту.

Пистолет выпал, так и не издав ни единого выстрела. Этот гад был слишком быстрым.

– Стой! – Марк рваными отрывками все же смог выдать Голос, уже лежа на траве и ошалело глядя на присевшего на корточки мужчину.

Тот вытолкнул языком тряпичный комок из своего рта, подержал в руке, хмуро размышляя над чем-то. А после бесцеремонно схватил Марка за челюсть, открыл уже его рот и грубо затолкал кляп.

Да. Вот теперь они точно поменялись местами.

Клейкая лента залепила губы. Марк барахтался в траве и земле, отбиваясь от мужчины и в панике совершенно забыв про все приемы самообороны. Сердце бешено колотилось, кровь шумела в ушах, а по телу раздавались все новые и новые толчки болезненной агонии.

Марк знал, что идея с его бракованным Голосом изначально обречена на провал. Но даже если так, о Фадель, он все же был доминантом третьего звена! И даже те жалкие обрывки, которые он смог прорешетить сквозь глотку как приказ, обязаны были возыметь хоть какой-то эффект над ведом или доминантом низших звеньев. А этот гад точно был кем-то из них! Ведь он реагировал на приказы Натана и наверняка на приказы Френка, иначе бы Френк не вел его под руку, пусть и связанным.

Марк сам видел! Он был убежден!

Левую половину лица обожгло очередным ударом, и все оборвалось – солнце, боль, трава. Марк погрузился в темноту, в которой впервые в жизни его не жалили собственные мысли.

Глав