Посмертное слово

Джанин, видимо, расчувствовалась.

– Вот здесь я ей обед готовила. Правда, ела она как птичка. Пару картофелин, кусочек рыбки…

– Она ела в столовой? – спросила Мередит.

Джанин потрясла головой; под ухом снова заплясал череп.

– Нет, ела она всегда здесь. Бывало, приготовлю обед и зову ее. Раньше тут у нас стоял большой стол. – Она показала четыре отметины на каменном полу, оставленные ножками стола. – Раз в неделю я что-нибудь пекла – пирожки с вареньем, бисквит, иногда яблочный пирог. Ей хватало… – Домработница помолчала. – Вот и в тот день, когда я дала ей купон на тапки, я тоже пекла. Она сидела вон там… – Джанин указала на пустое место, где раньше стоял стол. – Ну и жара тогда стояла! Солнце так и шпарило, да еще духовка была включена – прямо как в сауне. Я открыла и окно, и дверь, а все равно вся вспотела. Как раз вынимала из духовки последний противень; как сейчас помню, с лимонными меренгами. Поставила на стол, а она вошла и говорит: «Джанин, я бы чайку выпила». Лично я бы в такую погоду охотнее выпила холодного пива! – Джанин засмеялась. – Но я заварила чай, мы сели за стол, и я достала вырезку. «Вот, пожалуйста! – говорю. – Товары почтой. Вам даже не придется никуда ехать, тапки по почте пришлют. Такое старье носить нельзя, – говорю. – Еще поскользнетесь и упадете». Так оно и случилось!

Мередит не сомневалась в том, что Джанин очень жаль покойную хозяйку. Тем не менее о смерти Оливии она говорила с каким-то странным удовлетворением.

Вслух Мередит заметила:

– Наверное, миссис Смитон привыкла к жаре, ведь в молодости она побывала в Африке…

Джанин с сомнением покачала головой:

– Да, говорят… Но сама она никогда ничего не рассказывала. Ни о чем не говорила. – Она покосилась на Уинн. – Только уже под конец, незадолго до несчастного случая, у нее вырвалось кое-что очень чудное.

Домработница как будто не заметила, как замерли все трое гостей, услышав ее слова.

– Да? – едва слышно прошептала Уинн.

– Когда ее пони околел… Она вечно тряслась над ним. Любила своих зверюшек. Говорила, только животные по-настоящему добры. В отличие от людей… Даже стих читала, длинный. Я запомнила только одну строчку. – Джанин набрала в грудь побольше воздуха и продекламировала: «И подл лишь человек!»

– Это гимн! – воскликнула Мередит.

– Я и сама подумала, что слишком сильно звучит, – ответила Джанин уже своим обычным голосом. – И так ей и сказала. Гимн, говорите? Какой-то он не очень бодрый. Хотя, надо признаться, я и сама немало подлецов в жизни встречала.

– Что же она вам тогда сказала? – спросил Алан.

– А вот что: «Джанин, люди могут очень жестоко относиться друг к другу! Я это знаю. Вот почему я почти ко всем повернулась спиной».

– Как по-вашему, кого имела в виду Оливия? – прошептала Мередит, когда они вернулись в холл. – Может, Лоренса Смитона?

– Кто знает? – ответила Уинн. – Может, она вообще имела в виду Маркуса Смитона, своего мужа! На второй этаж пойдете?

– Да, нам, наверное, положено обойти весь дом. Поднимаясь на второй этаж, они снова прошли мимо сломанной балясины. Все остановились, чтобы еще раз посмотреть на нее, а Мередит пошла дальше одна.

Она оказалась на открытой площадке, с которой виден был холл. Галерея расходилась в обе стороны. Мередит постояла на площадке, пытаясь представить себе Оливию Смитон, которая тайно наблюдает сверху за тем, как трудится Джанин.

Жаль, что она не может себе представить, как выглядела Оливия. Единственный снимок запечатлел ее во время войны, когда она, облаченная в форму, возила армейское начальство. Тот облик покойной совсем не подходил к обстановке ее дома, и Мередит оставила всякие попытки воссоздать прошлое.

Она пошла по галерейке налево. Коридор оказался плохо освещенным, длинным, узким, и здесь пахло плесенью. На полу лежала ковровая дорожка со старинным орнаментом – такой называли «турецкие огурцы». Дорожка была такой же старой, как и покрытие на лестнице. Местами она собралась морщинами. Чистая удача, что Оливия не упала задолго до рокового дня. А может, она и падала… Наверное, стоит поподробнее расспросить Джанин.

Хотя Джанин может и не знать. Она ведь не бывала здесь целыми днями, а старики, как хорошо знала Мередит, не очень-то любят рассказывать другим о своих оплошностях. Если человек падает, значит, его небезопасно оставлять одного. Тем, кто падает на ровном месте, прямая дорога в дом для престарелых. Оливия, наверное, ненавидела саму мысль о том, чтобы жить с чужими людьми и соблюдать заведенный режим. Но какой же большой, оказывается, этот дом для одной пожилой дамы! Внешний вид оказался обманчивым. В «Грачах» свободно разместилась бы гостиница с завтраком для состоятельных туристов.

Мередит принялась бродить по комнатам, расположенным с правой и левой стороны коридора. Первые два раза, повернув большую медную ручку, она оказывалась в спальнях среднего размера. Окна здесь тоже были заложены ставнями, но в полумраке вполне возможно было разглядеть прямоугольники на стенах – на тех местах, где раньше стояли платяные шкафы и комоды. Пол покрыли линолеумом – видимо, несколько десятилетий назад, когда этот материал вошел в моду. Сейчас линолеум потрескался и в некоторых местах отставал от пола. Тоже довольно опасно для одинокого пожилого человека – как, впрочем, и для любого другого. Может быть, когда-нибудь здесь лежал ковер, который сняли и продали вместе со всей обстановкой. Жаль, что отсюда вынесли всю мебель!

За третьей дверью оказалась ванная. Должно быть, на ее месте раньше тоже была спальня, потому что в то время, когда строился дом, о ванных комнатах и не слышали. Какой-нибудь прогрессивный владелец, живший в конце Викторианской эпохи, распорядился внести сюда огромную чугунную ванну на гнутых львиных лапах. Кроме ванны, здесь имелась раковина и чудесный викторианский унитаз, расписанный букетиками голубых незабудок. В прочном старинном держателе из латуни и полированного дерева, несомненно старинном, красовался рулон современной туалетной бумаги. Стены портили уродливые трубы, которые, видимо, поставили позднее. Пыльные сверху, они покоились на больших кронштейнах.

Мередит дошла до конца коридора и очутилась перед дверью, которая, возможно, раньше вела в главную спальню. Комната оказалась просторнее остальных. Она распахнула дверь. Ей не терпелось проверить, так ли это, – и застыла на месте, ослепленная ярким солнечным светом, и даже попятилась.

На секунду она ослепла. Потом глаза привыкли, и она увидела: хотя бывшая главная спальня такая же пустая, как остальные комнаты, ставни открыты и все помещение заливает яркий свет. А в окне маячит смертельно бледное человеческое лицо с вытаращенными глазами и разинутым ртом.

Вопль, который испустила Мередит, заставил остальных поспешить на помощь. Все неуклюже столпились на пороге, задавая вопросы одновременно.

– Из-звините, – выдохнула Мередит. – Но я увидела лицо – очень страшное, уродливое… Вон там, в окне.

– Мы на втором этаже, – напомнил ей Алан.

– Ну и что? Говорю тебе, я видела лицо – вон там, оно смотрело сюда!

– Не твое отражение? – бестактно осведомился он.

– Я же сказала, лицо было уродливое! Спасибо за намек! Оно было очень бледное, почти белое, как у клоуна, и выражение такое… немного дурацкое. Может быть, он тоже удивился и испугался, когда увидел меня!

– «Он»? Ты уверена, что это был мужчина? – Алан направился к окну, не дожидаясь ответа.

– Да… и ставни кто-то сложил.

Многочисленные вопросы начали ее раздражать, они говорили о том, что ей никто не поверил.

– Ставни-то сняла я, – подала голос Джанин. – Я время от времени проветриваю комнаты. Должно быть, в последний раз забыла здесь закрыть.

Алан не без труда отодвинул засов и высунулся наружу.

– Между прочим, ты права! С той стороны к стене прислонена лестница! – Он развернулся лицом к остальным.

– Разумеется, я права, – заносчиво ответила Мередит. – Я ничего не выдумала!

– Господи, неужели сюда пытался забраться грабитель? – вскричала Уинн. – Взломщик?

– Сейчас выясним…

Все во главе с Аланом спустились на первый этаж, выбежали на улицу и обежали дом кругом. С той стороны их ждало разочарование. Под окном действительно стояла лестница, прислоненная к карнизу. Но других признаков жизни не было.

– Странно! – Джанин подбоченилась и широко расставила обутые в ботинки ноги.

Алан первым услышал шорох в кустах и бросился туда. После короткой погони и схватки он вернулся, толкая перед собой извивающегося юнца лет восемнадцати – девятнадцати.

– Он самый! – тут же воскликнула Мередит.

– Я ничего не сделал! – захныкал пленный.

– Ох ты, – с облегчением произнесла Уинн. – Всегонавсего парень Берри.

– Эй, ты, Кевин! – крикнула Джанин. – Ты зачем залез на лестницу?

Увидев, что незваного гостя опознали, Маркби отпустил его. Парень Берри, или Кевин, потирая плечо, смерил Маркби угрюмым взглядом. Судя по всему, он прикидывал, не сбежать ли ему снова. Он сделал шаг в сторону, затравленно глядя на всех. Он был тощий, но мускулистый, с нездорово бледным прыщавым лицом и торчащими ушами. Когда он говорил, становились видны крупные зубы; один передний был обломан. На нем были грязные джинсы и футболка. Мередит подумала: хотя ее предыдущий эпитет «урод» и являлся некоторым преувеличением, бедняга и правда не красавец. Когда она увидела его лицо в ореоле яркого света на уровне второго этажа, она испытала шок. Похоже, у парня все же не в порядке с головой.

– Меня мистер Кромби прислал, – срывающимся голосом объяснил Кевин, словно оправдываясь, и всплеснул длинными тонкими руками – то ли от огорчения, то ли показывая, за каким делом его сюда послали. – Вы, миссис Картер, идите и спросите его сами.

– Крышу, что ли, починить? – спросила догадливая Джанин.

Юнец просветлел:

– Вот именно! Мистер Кромби велел слазить наверх и посмотреть кладку вокруг окна. Раствор-то сырость разъела.

Все задрали голову, следя за указующим перстом Кевина. Вокруг некоторых кирпичей в самом деле виднелись темные пятна, что служило явным доказательством наличия сырости.

Парень приободрился и воинственно продолжал:

– Откуда мне знать, что вы все в доме? Я лез по старой лестнице и как раз поравнялся с окном. Заглянул внутрь и увидел вот ее. – Он кивнул в сторону Мередит. – Ну и струхнул же я! Ведь в старухином доме никого не должно было быть! Чуть с лестницы не свалился, – все более обиженным тоном продолжал он.

– Извини, Кевин, – сказала Мередит. – Но и я тоже испугалась.

Кевин пропустил ее извинение мимо ушей и устремил свой взгляд на Уинн, которую, видимо, считал главной.

– Мистер Кромби велел мне тут все проверить.

– Да, Кевин, ты так и сказал.

– А я-то не проверил, – упрямо повторил парень.

– Все понятно, Кевин, продолжай. – Уинн ободряюще улыбнулась ему.

– Нечего пугать людей, когда они стоят на лестнице, – продолжал Кевин. – Что бы сказал Эрни, если бы я брякнулся оттуда и сломал ногу или еще что-нибудь? – Смерив их последним угрюмым взглядом, он зашаркал прочь.

Мередит невольно задумалась: уж не падая ли с лестницы в прошлый раз, парень сломал себе зуб? Она наблюдала, как Кевин быстро и ловко взбирается по приставной лестнице, хватаясь руками за перекладины.

Джанин вдруг оживилась:

– Если хотите купить дом, вам надо будет, чтобы кто-то здесь все чинил и поддерживал порядок – мистер Кромби, я и Эрни Берри.

Маркби и Мередит заверили ее, что все поняли.

Но Джанин не желала сворачивать с избранной темы:

– Мистер Кромби занимается строительством. Он денег много не берет. Эрни берется за любую работу, ну а я бы охотно продолжала здесь убирать.

– Учту, – виновато пообещала Мередит.

После того как «Грачи» лишились хозяйки, экономика деревни явно оказалась подорвана. Джанин осталась без места, Эрни со своим парнем, которые занимались садом, тоже. Правда, подрядчик Кромби вряд ли обанкротился, но все же лишился надежного источника постоянного дохода.

Маркби буркнул что-то насчет сада и побрел по дорожке между кустами. Мередит поспешила за ним, не дожидаясь, пока Джанин начнет обсуждать условия трудового договора. Она наблюдала, как Маркби время от времени наклоняется, дергает цветы, вытирает ноги о сухую землю. Наконец он остановился перед замшелой статуей дамы в складчатом плаще.

– Хотя никто здесь ни за чем не следил, место красивое, – задумчиво проговорил Алан.

Мередит, которую снова кольнуло дурное предчувствие, возразила:

– Верно… но дом такой большой!

В ответ он буркнул что-то неразборчивое и зашагал прочь. Они подошли к бывшему огороду, который нежился под солнышком за краснокирпичной стеной. Напротив в стену была врезана арочная калитка. Маркби толкнул ее, и они очутились в загоне.

Сюда как будто не проникало ни дуновения ветерка. Листья красивого каштана, стоящего посреди загона, уныло повисли. Алан молча указал вперед. Они вместе зашагали по дерну, еще не совсем зеленому после летней засухи, и очутились у большого прямоугольника земли, вскопанной не очень давно. Правда, холмик уже осел, и из земли полезла сорная трава. Крошечные ростки обещали превратиться в основном в крестовник и крапиву. Хотя прямоугольник был слишком велик для человеческого места упокоения, все же перед ними была могила.

Мередит отбросила со лба непослушную каштановую прядь.

– Раз среди людей у нее друзей не было, – заметила она, – она должна была очень привязаться к своему пони. – На жаре она вся взмокла: лоб покрылся испариной, голова зудела.

Алан, сунув руки в карманы, пристально рассматривал земляной прямоугольник.

– Хуже было бы, если бы она умерла первой, – возразил он. – Кто бы взял себе ее пони? Скорее всего, скотинка попала бы в неподходящие руки. Не забывай, он ведь уже состарился и много лет не трудился. Отправили бы его на бойню, и он окончил бы свои дни в виде собачьих консервов.

– Не надо! – воскликнула возмущенная Мередит. Такие слова, произнесенные над могилой животного, звучали кощунственно.

Алан посмотрел на нее с улыбкой:

– Мередит, ты только представь, что бы мы с тобой могли сделать с домом и садом!

– Так я и знала! – воскликнула она. – Ну и что бы мы сделали? Парк огромный, дом большой и ветхий: пять или шесть спален, две комнаты для прислуги в мансарде, а еще сад, огород, загон…

– Тебе ведь дом понравился, – не сдавался Алан.

– Да, очень понравился. О таком доме можно только мечтать, но… – В ее голосе зазвучали не менее упрямые нотки. – Но именно мечтать! Отсюда и на работу не выберешься!

– Я могу досрочно выйти в отставку. Я уже много лет служу в полиции. Пожалуй, слишком давно.

– Ну и что? И потом, а как же я? Ты представляешь, сколько придется тратить времени, чтобы каждый день утром ездить в Лондон на работу, а вечером возвращаться обратно? Нет, это совершенно невозможно!

– Ты тоже можешь досрочно выйти на пенсию. Ты не набрасывайся на меня, а подумай хорошенько. Почему бы и нет? Ты терпеть не можешь бумажную работу в Лондоне. Тебе всегда нравились лишь зарубежные командировки, жизнь в чужих странах и работа в консульстве. И ты ведь сама не помню сколько раз говорила, что больше за границу в командировку не поедешь. Так что… подавай в отставку!

– Летом я ездила в Париж! – напомнила Мередит.

– Только потому, что проклятый Смайт сломал ногу. Командировка была краткосрочная и одноразовая. Разве что Смайт сделает тебе одолжение и начнет ломать конечности через равные промежутки времени.

– Ничего смешного! – отрезала Мередит. – Ты просто не любишь Тоби!

– А за что его любить? Тридцать три несчастья…

Оба замолчали. Теплый ветерок навевал сон; какая-то мошка опрометчиво уселась на нос Мередит. Мередит сердито смахнула ее.

– Не знай я тебя, я бы решила, что ты ревнуешь к бедняге Тоби!

Ответом ей послужило глухое ворчанье. Мередит решила поскорее сменить болезненную тему Тоби Смайта, хотя ведь не она первая заговорила о нем! С досады она нанесла ответный удар, заговорив на не менее болезненную тему:

– Ты говорил, когда ты был женат на Рейчел, у тебя уже был большой старый дом, который тебя чуть не доконал.

– Наш брак он, возможно, и доконал. Но все потому, что в том доме я жил с Рейчел! А здесь я намерен жить с тобой.

– Алан, прекрати сейчас же! Чем мне заниматься целыми днями, если я уйду с работы и буду жить здесь с тобой растительной жизнью?

– Не обязательно жить растительной жизнью. Ты, например, можешь открыть в Парслоу-Сент-Джон книжный магазин…

– Книжный магазин?!

– Почему бы и нет?

– Но я не сумею управлять книжным магазином!

– Научишься. Вряд ли это так уж трудно.

– Для меня – трудно. Я в таких делах ничего не смыслю. – Мередит замолчала. Перед ее мысленным взором всплыла картинка – не самой себя в окружении книг, а запыленной витрины под вывеской «Все, что душе угодно». – Во всяком случае, процветать мой магазин вряд ли будет, – заметила она.

– Хотя бы подумай об этом серьезно.

Она собиралась гневно парировать: «Уже подумала!» – но осеклась. Алан стоял, слегка наклонив голову; челка небрежно упала на лоб, на лице застыло напряженное выражение, а в глазах появился знакомый взгляд, который говорил, что он уперся и так легко не уступит. Такой взгляд и такое выражение она прекрасно знала. Мередит подумала: упрямство очень помогает Алану в его работе. Он не сдается. Его никто не собьет – ни коллеги, которые отказываются идти ему навстречу, ни упрямые свидетели, которые ходят вокруг да около, ни отсутствие улик. Если уж он решил, что напал на след, вышел на правильную дорогу, он будет идти по ней до конца, несмотря ни на что.

Но черта характера, которая очень полезна сыщику, в личной жизни создает немало трудностей. Мередит с грустью подумала: она ведь и сама бог знает сколько раз из-за своего характера попадала в затруднительное положение. И пусть Алан держится со всеми, даже с самыми закоренелыми преступниками, безупречно вежливо, а с ней часто откровенно робеет, он становится прочным, как скала, если речь заходит о его убеждениях. А сейчас, в мирном загоне, обвеваемом легким ветерком, который принес с луга аромат сена, он вбил себе в голову, что они могут поселиться в «Грачах» и вести гармонический образ жизни. Подумать только – они вдвоем в глуши, в Парслоу-Сент-Джон!

– Алан. – Мередит старалась говорить спокойно и рассудительно. – Я понимаю, в чем дело. В этом году у тебя не было нормального отпуска. На новой должности тебе приходится очень много работать. Естественно, тебе все слегка поднадоело и хочется обосноваться здесь. Но через две недели, поверь мне, ты эту идиллию возненавидишь. И я тоже. И тогда конец нашей любви. Один из нас наверняка убьет другого. И можно лишь гадать, кто из нас первым схватится за хлебный нож!

Должно быть, думала она потом, последние слова вырвались у нее из глубины подсознания. Оба они думали об убийстве – не сознаваясь в этом даже себе. Здесь так мило и тихо, так мирно… Откуда же мысли о зловещем преступлении?

После долгого молчания Алан покорно ответил:

– Ладно, но, по-моему, ты забегаешь вперед. Ты еще ничего не обдумала как следует. Я прошу тебя лишь об одном: прикинь все за и против. – Он зашагал по траве. – Пора возвращаться, не то Уинн вышлет за нами спасательный отряд.

Мередит медлила над свежей могилой.

– Может, ты все же сходишь к ветеринару? Как там его зовут – кажется, Рори… Спроси его, отчего издох пони. Как его отравили…

– Да, наверное, схожу, – кивнул Алан. – Может быть, завтра утром. Только чтобы сделать приятное Уинн, понимаешь?

– Конечно понимаю.

Они зашагали назад, миновали огород, прошли по обсаженной кустами тропинке, мимо статуи дамы в складчатом плаще. Джанин и Уинн они нашли на садовой скамейке. Бывшая домработница и их соседка оживленно беседовали.

– Что ж, мы все посмотрели, – неосторожно обронила Мередит.

– И как, покупаете? – спросила Джанин.

– И как, займетесь расследованием? – спросила Уинн.

Глава 6

– Вам незачем сообщать нам, сэр, что сказал солдат или кто-то другой, – перебил судья. – Это не относится к свидетельским показаниям.

Чарлз Диккен[2]

– Нечего здесь расследовать, Уинн, – кротко, уже в который раз, убеждал Алан Маркби. – Совершенно нечего!

– Ну, не знаю, – задумчиво сказала Мередит.

Алан наградил ее красноречивым взглядом: сейчас ему, как никогда, требуется ее поддержка, а она перебегает на сторону противника!

Они сидели в пабе «Королевская голова» за шатким столиком у широкого старинного камина. Все трое наклонились вперед, и их головы почти соприкасались. К тому времени как они вернулись из «Грачей», наступило обеденное время, и Уинн предложила продегустировать здешнее меню.

– Мервину Полларду не терпится поставить дело на широкую ногу. Отдельного ресторанного зала у него нет, есть приходится прямо в баре, но народу здесь, как правило, немного. Зато меню отличается иногда… чрезмерным честолюбием, – загадочно закончила Уинн.

Мередит и Алан ожидали найти в деревенском пабе простые, проверенные временем, сытные блюда. Они изрядно удивились и смутились, когда им предложили наси горен – жареный рис по-индонезийски – и треску по-бордоски в винном соусе. Они испытали облегчение, увидев в меню и традиционный для английского паба «обед пахаря». Его предлагали в двух вариантах: с сыром и паштетом.

– Уинн, теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда говорили о здешнем меню, – сказал Маркби, прочитав список блюд. – Вот именно – честолюбивое.

Чуть позже Мередит сдвинула лист салата на край тарелки и задумчиво оглядела красновато-коричневую лужицу соуса чатни – все, что осталось от ее «обеда пахаря». Экспериментировать на себе она не любила и жареный рис в середине дня предпочитала не есть, поэтому выбрала самое простое блюдо в меню.

К столу, шаркая ногами, подошел сам Мервин Поллард, владелец паба, который лелеял честолюбивые планы. Он принялся собирать грязную посуду.

– Дать вам карту десертов? – предложил он. – Сегодня у нас на сладкое иностранный десерт, тирумозо.

– Что это такое, Мервин? – спросила Уинн.

– Тирумозо-то? Итальянская сладость. Похоже на наш шоколадный бисквит со сбитыми сливками.

Владельца паба поблагодарили, но от тирамису вежливо отказались. Мервин как будто удивился и спросил, не хотят ли гости еще выпить. Судя по выражению его лица, не выпить еще значило бы кровно его обидеть, тем более они отказались от дежурного десерта, поэтому все трое поспешили повторить заказ.

– Сейчас принесу, – пообещал он.

Мередит смотрела, как Мервин Поллард пробирается по переполненному бару. Крыша была низкая, с дубовыми балками, а владелец паба отличался очень высоким ростом и длинными руками и ногами – настоящий великан. Казалось, ему не пристало заниматься черной работой, например убирать со столов. Тарелки в его лопатообразных руках выглядели маленькими и хрупкими. Взгляд Мередит упал на объявление у входа, напоминающее посетителям о низкой притолоке. Как в нем остроумно объявлялось, «пригнитесь, чтобы потом не жаловаться». Сам Мервин, чтобы каждую минуту не ударяться головой, двигался весьма любопытно. Он ходил, склонив голову набок и задрав одно плечо выше другого, отчего очень напоминал Игоря, слугу Франкенштейна, каким его изображали в старых фильмах. Он скрылся за дверью, за которой, видимо, находилась кухня. Вскоре послышались добродушные шутки, которыми он обменивался с обладательницей визгливого женского голоса.

Дождавшись, когда Мервин скроется из вида, Уинн возобновила атаку. Она раскраснелась – отчасти от переживаний, а отчасти от выпитого джина-тоника. Прическа у нее снова растрепалась. Казалось, сейчас все шпильки попадают на стол.

– Послушайте, Алан! – пылко заговорила она. – Я изо всех сил старалась не выдать всего, что я думаю. Мне хотелось, чтобы вы пришли к тому же выводу, что и я, самостоятельно. Вот почему я изложила вам голые факты и дала время на размышление. Как у вас говорится, я изо всех сил старалась не задавать свидетелю наводящих вопросов. Мне показалось, что вы, страж порядка с огромным опытом работы, тут же поймете, что я имею в виду! – Из прически выбилась седая прядь и повисла у нее перед носом. Уинн сердито отбросила ее назад.

– Но ведь вы не даете мне прийти к собственному выводу, – заметил Алан. – Вы всячески пытаетесь навязать мне свою точку зрения!

– Я много лет проработала в журналистике! – парировала Уинн. – Нюхом чую, когда дело нечисто. И вы, полицейский, должны чувствовать то же самое!

– Уинн, вы всегда отдавали материал в печать, не проверив предварительно все факты?

– Нет, конечно! – обиделась Уинн.

Шпильки снова угрожающе задрожали; одна высунулась из пучка под очень опасным углом. Мередит как завороженная наблюдала за шпилькой: упадет – не упадет?