Парадоксы локальной идентичности: как молодежь ищет место под солнцем

Политическим институтом с высокой значимостью идентичности выступают политические партии: анализу подвергались соотношение идеологии с пониманием идентичности [Richardson, Wodak, 2009], стратегии конструирования идентичности [Алексеев, Фомин, 2020], их воздействие на электоральное поведение [Campbell et al., 1960]. Отдельную академическую традицию получило рассмотрение «национальной идентичности» с конструктивистским уклоном, то есть понимания нации как «дискурсивной формации», которую объединяет особый взгляд на мир [Малинова, 2008]. Среди исследований национальной идентичности отдельно стоит отметить анализ «воображаемых сообществ» Бенедикта Андерсона [Anderson, 2010], конструктивистские истоки нации Эрнеста Геллнера [Gellner, 1983], классификацию идентичностей Лии Гринфельд [Greenfeld, 1992], историческую роль идентичностей в XIX–XX веках Эрика Хобсбаума [Hobsbawm, 1995].

В подобной дискуссии важную роль играет механизм формирования и изменения «идентичности» в политической сфере. Текучесть и границы феномена исследовались Зигмунтом Бауманом и Энтони Гидденсом [Гидденс, 2010; Бауман, 2019] в отношении к современности; Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф [Laclau, Mouffe, 2014] – в контексте процесса установления гегемонистского дискурса.

Современные исследования идентичности во многом определяются тенденциями и общественными трансформациями. Мануэль Кастельс [Castells, 2006] провел анализ изменения идентичностей в зависимости от цифровой трансформации, Джордж Лакофф [Lakoff, 2014] делает акцент на отношении индивида к ценностям общества.

Отдельно исследователями предпринимаются попытки дать общую характеристику новых тенденций: предлагаются концепции «эры популизма» [Katz, Nowak, 2017], «политики страха» [Дуткевич, 2020], «политики блефа» [Капустин, 2020]. Подобные проблемные наблюдения порождают важные исследования, нацеленные на анализ практической плоскости: например, Сэмюэл Филлипс Хантингтон обращается к изучению американской самоидентификации, которое Фрэнсис Фукуяма [Фукуяма, 2019] завершает диагнозом «инструментализации» и «политизации» идентичности, а Зигмунт Бауман [Бауман, 2019] анализирует кризис «гражданской идентичности» и рост индивидуализированности.

В результате идентичность в политологии рассматривается в довольно разных контекстах, зачастую связывается с национальными государствами, электоральным процессом, международными отношениями. Также можно отметить превалирование институционального подхода в изучении идентичности, что не позволяет в полной мере охарактеризовать всю возможную палитру ее проявления на пространственном уровне.

Территориальная идентичность

Территориальная идентичность – важный аспект коллективной идентичности, являющийся прежде всего результатом осознания индивидом себя принадлежащим к какой-либо территории или членом того или иного территориального сообщества. Свое начало территориальная типологизация социальной идентичности берет также из труда П. Л. Бергера и Т. Лукмана «Социальное конструирование реальности» [Berger, Luckmann, 1966], в котором авторы постулируют наличие пространственной и временно́й структур повседневной жизни. Однако в самостоятельном рассмотрении концепт территориальной идентичности является достаточно молодым для социальных наук. В современной академической мысли территориальная идентичность часто разделяется на следующие уровни [Shao, Lange, Thwaites, 2017, p. 28]: национальная идентичность – самый высокий и обширный уровень, наибольшим образом завязанный на символической составляющей и при этом включающий в себя остальные уровни; региональная идентичность, ориентирующаяся в большей степени на формальные рамки, в том числе на институциональную систему; локальная идентичность, по поводу которой нет консенсуса ни в западной, ни в отечественной науке. Если на Западе выделяют городскую идентичность как отдельный уровень территориальной идентичности, оттесняя локальную идентичность на уровень районных и других общностей, то в российской науке принято совмещать два данных уровня под общим термином «локальная идентичность».

Уровни территориальной идентичности: национальная идентичность

Понятия «нация» и «государство» тесно взаимосвязаны. Нация выступает как историческая общность людей, складывающаяся в процессе формирования общности их территории, экономических связей, языка, особенностей культуры, нравов, которые составляют ее признаки, то есть в процессе формирования государства. Нация необязательно моноэтнична, и это не является препятствием для формирования единого для нее национального государства. В этом процессе важнейшую роль играют осознание гражданами своей причастности к этому государству и идентификация ими других членов общества как «своих», то есть их национальная идентичность.

Такая парадигма в области исследования идентичности называется примордиалистской и рассматривает нацию как изначальную социобиологическую характеристику общества. Одним из теоретиков примордиализма является Энтони Смит, для которого нация есть «группа людей, разделяющая историческую территорию, общие мифы и воспоминания, массовую, публичную культуру, общую экономику и общие права и обязанности для всех членов, определяемые законом в рамках государства» [Smith, 1999, p. 35]. Нация при таком рассмотрении всегда обладает определенными характеристиками: самоназванием, мифом об общем происхождении, сформированными историческими воспоминаниями и традициями, общей культурой, исторической территорией, средствами групповой солидарности.

Однако не всегда можно утверждать, что осознание национальной идентичности является таким естественным процессом. Существуют и другие концепции идентичности, которые предполагают, что идентичность может быть искусственной и, скорее, навязываемой государством. Так, противоположным примордиализму считается конструктивистский подход к изучению природы идентичности.

В политической науке во второй половине XX века исследователи проблем этничности предложили новую, отличную от примордиалистской, концепцию, названную конструктивизмом. В основе этой концепции лежали взгляды западных ученых Эрнеста Геллнера, Бенедикта Андерсона и Эрика Хобсбаума на природу идентичности. Согласно их позиции, конструктивизм предполагает непосредственное «конструирование» государством идентичности у членов общества. Кроме того, получила распространение идея инструменталистской парадигмы, где нация играет роль социального инструмента, используемого для достижения тех или иных целей.

Тем не менее сама идея конструирования идентичности была описана еще Жан-Жаком Руссо в трактате «Об общественном договоре, или Принципы политического права»: «Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу, должен чувствовать себя способным изменить, так сказать, человеческую природу, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которого этот индивидуум в известном смысле получает свою жизнь и свое бытие; переиначить организм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физического и самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существование частичное и моральное. Одним словом, нужно, чтобы он отнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые были бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия других» [Руссо, 1998, с. 230]. Именно этими принципами руководствовались, например, французские короли, которые и начали конструирование идентичности в тесной привязке к концепту нации, объединяющей в себе множество населявших государство этнических групп.

Наиболее полно идеи конструктивизма изложены в книгах «Нации и национализм» Э. Геллнера и «Воображаемые сообщества» Б. Андерсона, а также в сборнике статей под редакцией Э. Хобсбаума и Т. Рэйнджера «Изобретение традиции» и книге Э. Хобсбаума «Нации и национализм после 1780 года».

Эрнест Геллнер [Gellner, 1983] рассматривал нацию как конструкт индустриальной культуры, идеологический продукт, создаваемый властными, экономическими и интеллектуальными элитами, а выделение стран по национальному признаку в мире считал порождением перехода от «низкой» культуры аграрного общества к «высокой» культуре общества индустриального, характеризующегося всеобщим образованием, высоким уровнем грамотности и гражданского самосознания подавляющего большинства его представителей.

Бенедикт Андерсон [Anderson, 1983], обращаясь к понятию «воображаемые сообщества» в одноименной книге, рассматривал нацию не как объединенную общность людей в силу объективных причин (таких, как семья или община), а, скорее, как объединенную своим «воображением», то есть своими представлениями о принадлежности к единой нации, своей самоидентификацией. Однако эти представления у членов общества возникли неслучайно: их появление было ускорено деятельностью государства по унификации школьного образования и переводу его на единый язык, а также выпуском общенациональных газет и другой печатной продукции, которые задали языковую норму для всех граждан государства. Таким образом, согласно Андерсону, самоидентификация индивидов как членов общности, названной нацией, происходит под влиянием государства.

Эрик Хобсбаум отказывается от идеи исторической преемственности процесса формирования и развития нации: «Традиция – это парик, мантия и другие внешние атрибуты и ритуализованные практики, окружающие основную деятельность обычаев» [Hobsbawm, 1983, р. 3]. Для него нация – это продукт изобретения, а не естественного развития.

Обобщенный подход конструктивистов к вопросу природы идентичности можно сформулировать так: идентичность выступает в качестве интеллектуального конструкта элиты, транслируемого на потенциальных представителей нации при помощи различных средств массовой информации, системы образования, политической риторики и т. д.

Конфликт в академической литературе между двумя обозначенными подходами до сих пор существует и не был до конца преодолен, так как использование эмпирических доказательств и реальных кейсов позволяет частично поддержать каждый из этих подходов. Консенсусным является тезис о том, что людей в группе должно связывать что-то ценное для них [Lenard, Miller, 2018, p. 23], следовательно, на национальном уровне мы говорим преимущественно про расу, национальность, язык, кровные узы, религию и т. д.

В целом, если рассматривать национальную идентичность в качестве системы, можно выделить четыре конституирующих ее компонента [Rollero, Piccoli, 2010]: оценочный, когнитивный, эмоциональный и деятельностно-поведенческий. Все названные аспекты национальной идентичности находятся в тесном и постоянном взаимодействии и, как следствие, не являются константами, несмотря на то, что в любом случае присутствуют в схеме осознания индивида в качестве члена территориального сообщества.

Оценочный компонент идентичности связан в первую очередь с восприятием человеком территориальной общности, к которой он чувствует свою принадлежность, с пониманием и оценкой контекстуальных особенностей и социокультурной среды. Оценочный аспект – способность индивида прямым образом дать ответ на вопрос «кто ты?», который обычно используется для выявления коллективной идентичности, или «откуда ты?», более подходящий для идентичности территориальной [Valera, Guàrdia, 2002]. Во многом, говоря про оценочный компонент идентичности, мы рассуждаем об образе той общности, принадлежность к которой мы изучаем [Rollero, Piccoli, 2010].

Когнитивный аспект национальной идентичности предполагает осознание индивидом специфики группы, к которой он чувствует свою принадлежность (это ощущение как собственной самости, особенности, так и характерных отличий референтной группы), а также построение внешних границ, определяющих, где заканчивается общность его принадлежности и начинается другая, чужая по определению [Ibid.].

Эмоциональный аспект территориальной идентичности – наиболее выраженное проявление национальной идентичности, так как восприятие индивидом собственной принадлежности к стране зачастую носит нерефлексируемый характер, подкрепляясь в большей степени эмоциональными откликами [Winkler, 2020]. Эмоциональный аспект в наиболее наглядном виде позволяет говорить о значимости референтной группы для индивида, а также о приемлемости и важности идентификации с данной общностью.

Важно заметить, что деятельностно-поведенческий аспект идентичности прямым образом указывает на наличие определенной взаимосвязи между чувством принадлежности и повседневными практиками индивида, что в очередной раз демонстрирует релевантность микросоциологического подхода к рассмотрению идентичности.

Таким образом, все указанные компоненты так или иначе присутствуют в структуре территориальной идентичности, однако для разных ее уровней они могут складываться в различные комбинации, а также наделяться различающейся смысловой нагрузкой.

Уровни территориальной идентичности: региональная идентичность

Национальная идентичность способна консолидировать население вокруг какой-либо государственной идеи или программы. При этом в ситуации внутриполитической или внешнеполитической дестабилизации граждане регионов могут оказаться оторванными от конвенциональных ценностей, и в итоге региональная идентичность может войти в противоречие с национальной. Более того, регионы по причинам разного статуса, этнического и конфессионального состава, социально-экономических характеристик могут обладать разными идентичностями как позитивного, так и негативного характера. Следовательно, изучение региональной идентичности представляется не только интересным в исследовательском плане, но и необходимым шагом в понимании формирования локальной идентичности.

По причине множественных проявлений в различных территориальных единицах и государствах региональная идентичность имеет большое число трактовок и определений. В качестве наиболее конвенционального в зарубежных источниках используется понимание региональной идентичности как интерпретации процесса институционализации региона, который, в свою очередь, состоит из определения территориальных границ субъекта, сопутствующего символизма и развития местных политических и социологических институтов [Paasi, 2003]. В этом контексте региональная идентичность зачастую воспринимается как уровень территориальной идентичности, высшим звеном которой является национальная идентичность.

Региональная идентичность может использоваться в качестве повода для проведения эффективной политической мобилизации оппозиционно настроенных граждан или исключающей политики со стороны государства по отношению к тем или иным этничностям. При этом в случае гармонизации проводимых национальной и региональной политик число этнических и религиозных конфликтов может снизиться [Pratt, 1999; Mackenzie, 2002; Harner, 2001; Graham, Shirlow, 2002]. Также некоторые исследователи сходятся во мнении, что для выявления региональной идентичности необходимо концентрироваться на системном рассмотрении экономических коннотаций, культурных особенностей, а также способах распределения политической власти в территориальных единицах посредством изучения сформированных дискурсов и нарративов [Giordano, 2000; Keating, 2001; Tomaney, Ward, 2017].

Региональная идентичность рассматривается учеными при проведении исследований, нацеленных на выявление путей формирования фольклорных практик [Allen, Schlereth, 1992; Wrobel, Steiner, 1997], изучение политики памяти и влияния исторических мест на эффективность ее реализации [Crang, 1999; Bialasiewicz, 2002], использование региональной риторики в нарративах политиков и политических партий [Gren, 2002; Painter, 2002]. Помимо этого, в некоторых исследованиях региональная идентичность определяется как альтернатива глобализации в экономическом, культурном, языковом контекстах [Nijman, 1999; Sletto, 2002; Schumann, Fowler, 2002].

Иным важным сюжетом является ее сравнение с другими типами идентичности, выявление степени их противоречивости и связности. Так, Анна Бригевич [Brigevich, 2016] на примере Франции заключает, что граждане с высоким уровнем региональной идентичности в меньшей мере будут поддерживать общеевропейские ценности и членство государства в Европейском союзе; при этом региональный эффект зависит от типа идентичности: культурная региональная идентичность снижает поддержку европейских институтов, политическая региональная идентичность, напротив, способствует росту общеевропейских настроений. В свою очередь, Сара Рэдклифф и Салли Вествуд [Radcliffe, Westwood, 2005], изучив специфику Эквадора, утверждают, что сильная региональная идентичность снижает возможности для общенационального единения. Более того, авторы подчеркивают конфликтную природу взаимоотношений между этими типами идентичности. Некоторые исследователи указывают на нелинейность взаимоотношений между региональной и национальной идентичностями по причине различий в региональном строительстве, культурных особенностях, разного понимания целей государственной политики в территориальных единицах [Johnson, Coleman, 2012].

Отечественное научное поле также широко представлено исследованиями, направленными на изучение региональной идентичности, по нескольким причинам: 1) широкое этническое разнообразие; 2) различный административно-территориальный характер субъектов Российской Федерации; 3) разные социальные, экономические, политические характеристики регионов; 4) большое число регионов, граничащих с другими государствами.

Российский политолог и регионалист Р. Ф. Туровский [Туровский, 2003], рассматривая «самость» субъектов Российской Федерации, при проведении анализа региональной идентичности определяет три ключевых измерения: региональная символика, региональная самоидентификация, региональные политические движения. Автор приходит к выводу, что символы регионов России не всегда подчеркивают уникальность их культуры, не отражают индивидуальность территориальных образований. Региональная самоидентификация зачастую проявляется в спорах с «соседями», посредством которых регионы извлекают свои исконные формы идентичности. При этом фиксируется тенденция объединения региональных ценностей с общероссийским сознанием.

В вопросе приграничных территорий исследователи прежде всего уделяют внимание изучению специфики идентичности регионов, находящихся в непосредственной близости к странам постсоветского пространства, в частности на границах с Украиной и Беларусью [Крылов, Гриценко, 2012; Колосов, Вендина, 2011], странами Балтии [Кувенева, Манаков, 2003; Манаков, 2003]. Результаты таких исследований показывают, что региональная идентичность в приграничных районах тесно связана с локальной идентичностью, граждане зачастую не разграничивают сопричастности разного уровня, при этом ощущают более выраженную принадлежность к конкретному месту (городу, селу, деревне) и региону, чем к общероссийскому контексту.

Также для российских исследований свойственно рассмотрение характерных черт региональной идентичности на уровне национальных республик. В частности, М. В. Назукина [Назукина, 2018] приходит к выводу, что фактор этничности может рассматриваться в качестве ресурса развития территории в виде уникального регионального сообщества, благодаря культивированию идей многосоставности и мира достигается внутриполитическая стабильность в национальных республиках. О. В. Цветкова [Цветкова, 2017] подчеркивает, что для полного понимания региональной идентичности крайне важно акцентировать внимание на этническом компоненте, особенно в контексте национальных республик, а Л. М. Дробижева [Дробижева, 2008] приходит к выводу, что национально-гражданская и этническая (в том числе региональная) идентичности зачастую могут конкурировать друг с другом, приводить к формированию образа врага и враждебности.

Деление общества на «своих» и «чужих» характерно и для других регионов Российской Федерации. Многолетнее исследование А. А. Анисимовой и О. Г. Ечевской [Анисимова, Ечевская, 2012], проведенное в трех городах Сибири (Иркутск, Новосибирск, Омск), показывает, что региональная идентичность сибиряка («сибирскость»), как правило, актуализируется в ситуациях взаимодействия с «чужими», с представителями других регионов. При этом такое позиционирование имеет и политическую подоплеку: устойчивое выражение «Я – сибиряк» является обращением к федеральному центру, которое несет в себе содержательные сообщения о запросах и проблемах граждан, проживающих в сибирских регионах. На формирование региональной идентичности, по мнению авторов, оказывает влияние целая совокупность факторов макроуровня: природа, климат, удаленность от центра России, экономическое положение, инфраструктура. Микроуровень представлен историей семьи, этническим происхождением, личной мобильностью индивида. В итоге общая структура сибирской региональной идентичности представляет собой комбинацию территориальных, климатических, исторических и деятельностных компонентов.

Г. С. Корепанов на основе анализа «периферийных» областей Российской Федерации (Тюменская область, Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа) обозначает отстраненность от столицы и государства как важный фактор формирования региональной идентичности [Корепанов, 2009]. На степень выраженности такого фактора прежде всего влияет уровень социально-экономического самочувствия населения (грубо говоря, чем хуже живут граждане, тем больше они чувствуют свою отстраненность). Данный вывод показывает, что на региональную идентичность помимо географической отдаленности также могут распространяться экономические факторы, которые формируют определенную сопричастность населения к региональному контексту. О негативном характере региональной идентичности в вопросе взаимосвязи с общегосударственным уровнем писала и Е. С. Крестинина [Крестинина, 2008]. Результаты изучения репрезентации образа жителей Москвы в региональных СМИ показали, что в подавляющем большинстве регионов москвичи выступают объектом противопоставления, довольно часто характеризуются в негативном ключе. В итоге формируется социальная дистанция, которая разграничивает жителей столичного региона и граждан, проживающих во всех других субъектах Российской Федерации.

Таким образом, региональная идентичность зависит от целой совокупности факторов, состоит из большого числа признаков и критериев, что делает данный феномен довольно размытым в терминологическом плане. Крайне часто региональная идентичность входит в сущностное противоречие с национальной идентичностью, что может приводить к ситуации внутриполитической дестабилизации. В то же время региональная идентичность имеет ряд позитивных черт: она способна улучшить моральное самочувствие граждан, упрощает реализацию региональных программ, позволяет снизить отток населения в другие регионы. Однако, как демонстрируют исследования, граждане гораздо чаще определяют себя в качестве жителей конкретных городов, сел, деревень, что позволяет характеризовать локальную идентичность как более оправданный концепт для понимания специфики идентичности в современной России.