Дом. Семья. Могила.

Он не видит твоей усталости. Он искренне удивляется, когда ты говоришь, что у тебя нет сил. «От чего ты устала? Ты же дома сидишь». Он не видит, что твое «сидение дома» – это марафон без финишной черты. Это круглосуточная работа менеджера, повара, уборщицы, психолога, воспитателя, водителя. Работа, за которую не платят и не благодарят. Она воспринимается как данность. Как воздух, которым он дышит. Он не замечает воздуха, пока он есть.

Он не знает тебя. Если бы сейчас ему дали анкету с вопросами о тебе, что бы он смог заполнить? Твой любимый цвет? Возможно, он вспомнит, потому что обои в спальне этого цвета. Твой любимый фильм? Он назовет тот, который вы смотрели вместе лет десять назад. О чем ты мечтаешь прямо сейчас? Что тебя тревожит по ночам? Что заставляет твое сердце биться чаще? Пустые графы. Он не знает ответов на эти вопросы. И самое страшное – он не хочет их знать.

Ты живешь с незнакомцем. С вежливым, прилично одетым, социально приемлемым незнакомцем. Ты знаешь его привычки: как он хрустит костяшками пальцев, когда нервничает, какую музыку он слушает в машине, что он любит на завтрак. Ты знаешь его повадки, как знаешь повадки домашнего животного. Но ты не знаешь его души. И он не знает твоей. Вы – сокамерники в красивой, просторной камере, которую вы сами себе построили. И ключ от этой камеры, возможно, давно заржавел.

Иногда ты смотришь на другие пары. На тех, кто идет по улице, держась за руки. На тех, кто смеется над какой-то общей шуткой в кафе. На тех, кто смотрит друг на друга с нежностью. И ты чувствуешь укол зависти. Острой, как игла. Ты одергиваешь себя. «Это все показуха. Никто не знает, что у них там на самом деле». Возможно. Но у них есть хотя бы иллюзия близости. А у тебя нет даже этого. У тебя есть суровая, честная, оглушающая пустота.

Твой муж, твой сосед, стал для тебя зеркалом. Но не тем, которое отражает тебя. А тем, которое отражает твою пустоту. Когда ты смотришь на него, ты видишь не его, а зияющую дыру в своей собственной жизни. Ты видишь все то, чего у тебя нет: близости, тепла, понимания, общих радостей, общей боли. Он – живое напоминание о твоем провале. Не о том, что ты не смогла сохранить семью. А о том, что ты согласилась на ее имитацию.

Перестань называть его «мой муж». Называй вещи своими именами, хотя бы для себя. Мой сосед по квартире. Мой партнер по воспитанию детей. Отец моих детей. Мужчина, с которым я живу. Сними с него этот сакральный титул, который заставляет тебя чувствовать себя обязанной. Обязанной быть хорошей, удобной, понимающей. Ты не обязана.

Он не враг тебе. Он просто другой. Человек с другой планеты, который волею судеб оказался с тобой на одной территории. Он живет по своим законам, ты – по своим. Проблема в том, что ты забыла свои законы. Ты начала жить по его. Ты подстроилась под его ритм, под его желания, под его комфорт. Ты потеряла себя в попытке создать для него идеальный мир.

И вот ты сидишь в этом идеальном мире, в своем чистом, красивом доме, и чувствуешь себя бездомной. Потому что дом – это не стены. Дом – это там, где твое сердце. А твое сердце давно съежилось от холода и одиночества. Оно бьется еле слышно, как замерзающая птица.

Твой сосед сейчас вернется с работы. Ты слышишь, как ключ поворачивается в замке. Встань. Улыбнись. Спроси, как прошел его день. Подай ужин. Сыграй свою роль. Спектакль должен продолжаться. Зрители – твои дети, твои родители, твои друзья – не должны ничего заподозрить. Главное – сохранить фасад. Даже если за ним уже давно ничего нет, кроме руин.

Но знай. Эта пустота, это молчание, это соседство – это не твоя вина. Ты не одна такая. Ты просто одна из тех, кто однажды осмелился заглянуть за красивую обложку своей семейной жизни и увидел там пустые страницы. Признать это – первый шаг. Шаг из оглушающей тишины склепа навстречу себе. Даже если этот шаг ведет в неизвестность. Любая неизвестность лучше, чем эта предсказуемая, ежедневная, медленная смерть рядом с человеком, который стал тебе чужим. Рядом с твоим соседом. Твоим вечным, молчаливым, хорошим соседом.

Глава 2. Твой муж, мой сосед

Секс как супружеский долг.

Ты лежишь в темноте и притворяешься спящей. Это представление, которое ты отточила до совершенства. Дыхание ровное, тело неподвижно, ресницы не дрожат. Ты – изваяние, высеченное из мрамора ожидания. Но внутри тебя все сжимается в ледяной комок. Ты чувствуешь его. Не его присутствие в комнате – к этому ты давно привыкла, как привыкают к тиканью старых часов или шуму холодильника. Ты чувствуешь его намерение. Оно витает в воздухе, сгущает темноту, делает тишину тяжелой, как мокрая земля. Оно еще не облеклось в прикосновение, но ты уже знаешь. Тело знает.

Вот оно. Рука на твоем бедре. Она не спрашивает. Она не ласкает. Она заявляет о своих правах. Как рука собственника, проверяющего, на месте ли его вещь. Она лежит на шелке твоей пижамы, и ты чувствуешь не тепло его кожи, а вес. Вес обязательства, которое сейчас обрушится на тебя. В этот момент весь твой тщательно выстроенный мир – мир хорошей жены, заботливой матери, хозяйки идеального дома – трещит по швам. Потому что здесь, в этой темноте, ложь становится невыносимо очевидной.

Ты не хочешь этого. Это не просто отсутствие желания. Это активное, глубинное, клеточное отторжение. Твое тело, которое ты так долго заставляла молчать, кричит. Оно сжимается, пытается стать меньше, плотнее, непроницаемее. Оно хочет возвести барьер, но не может. Потому что ты сама, твой разум, твоя воля, натренированная годами «мудрости», сейчас предаст его. Ты заставишь его подчиниться. Потому что так надо. Потому что отказ – это скандал. Это разговор. Это необходимость признать то, что вы оба так старательно игнорируете: корабль давно на дне, а вы просто сидите в каюте, полной воды, и делаете вид, что все еще плывете.

Он переворачивается к тебе. Ты слышишь скрип матраса, его дыхание становится ближе. Оно пахнет зубной пастой и чем-то неуловимо чужим. Ты столько лет спишь рядом с этим человеком, но его запах больше не кажется тебе родным. Это просто запах другого человека. Соседа. Ты заставляешь себя расслабить мышцы. Медленно, с усилием, словно поворачиваешь заржавевший вентиль. Разожми кулаки. Расслабь плечи. Не задерживай дыхание. Это ритуал, который ты проделываешь каждый раз. Подготовка к спектаклю.

Его рука скользит выше. Снимает бретельку пижамы. Движения отработанные, знакомые до тошноты. В них нет ни капли нежности, ни намека на исследование. Он знает эту дорогу наизусть. Он проходит ее на автопилоте, как водитель, который едет с работы домой по одному и тому же маршруту двадцать лет. Он не замечает пейзаж. Он не видит тебя. Он взаимодействует с функцией, с телом, которое ему принадлежит по праву, скрепленному штампом в паспорте и совместной ипотекой.

Ты закрываешь глаза еще плотнее. Не для того, чтобы усилить ощущения. Для того, чтобы сбежать. Твой разум, этот гениальный, отчаявшийся фокусник, начинает свое представление. Он уносит тебя прочь из этой кровати, из этой комнаты, из твоего собственного тела. Куда угодно.

Так, что нужно купить завтра? Молоко, хлеб, курицу для супа. У младшего завтра физкультура, нужно не забыть положить в рюкзак форму. Надо позвонить маме, она просила. Оплатить счет за интернет, пока не отключили. Ты составляешь списки, планируешь, решаешь бытовые задачи. Твой мозг работает с лихорадочной точностью компьютера, производящего сложные вычисления, в то время как его оболочку используют для чужих нужд. Это твой механизм выживания. Твоя диссоциация. Твоя внутренняя эмиграция.

Он целует тебя. Губы сухие, требовательные. Этот поцелуй не о страсти, не о близости. Это кнопка «старт». Сигнал к началу механического процесса. Ты отвечаешь. Вяло, покорно, как научили. Как хорошая, понимающая жена. Ты помнишь другие поцелуи? Да, ты помнишь. Память – жестокий палач. Она подбрасывает тебе картины из прошлого, яркие, как стеклышки в калейдоскопе.

Вот вы целуетесь под дождем, на пустой улице, после первого свидания. Ты смеешься, вода стекает по лицу, а тебе все равно, потому что внутри тебя горит солнце. Его губы тогда были исследованием, открытием, обещанием целого мира. Вот вы в вашей первой съемной квартире, на старом скрипучем диване. Вокруг коробки с вещами, пахнет краской и пылью, но вы не замечаете ничего, кроме друг друга. Секс тогда был продолжением разговора, смеха, спора. Он был языком, на котором вы говорили о любви, о нежности, о доверии. Он был соединением, слиянием, когда границы между «ты» и «я» на мгновение стирались.

Где это все? Когда оно умерло? Ты не можешь назвать точную дату. Это была не внезапная смерть. Это было медленное угасание. Как костер, в который перестали подбрасывать дрова. Сначала исчезли высокие языки пламени – страсть. Потом он перестал давать яркий свет – ушли долгие разговоры, общие мечты. Остались только тлеющие угли – привычка, общие обязательства. А теперь… теперь это просто кучка холодного пепла. И вы оба по очереди приходите, чтобы поворошить этот пепел в надежде найти хоть искорку тепла, но находите только пыль и холод.

Процесс идет. Ты знаешь все его стадии. Ты можешь предсказать каждое его движение, каждый вздох. Твое тело стало для него картой, которую он изучил и больше не находит на ней ничего интересного. Он просто движется от точки А к точке Б. Его цель – разрядка. Твоя цель – чтобы это поскорее закончилось. Вы – партнеры в этой странной, безрадостной сделке. Он получает физическое удовлетворение. Ты получаешь право поставить галочку в графе «супружеский долг исполнен» и надежду, что следующей «просьбы» не будет еще неделю. Или две, если повезет.

Ты смотришь в потолок, на котором пляшут тени от уличного фонаря. Они складываются в причудливые узоры, и ты цепляешься за них взглядом, как утопающий за щепку. Ты – не здесь. Ты – там, на потолке, вместе с этими тенями. Ты – безмолвная наблюдательница. Ты смотришь со стороны на эту сцену. Двое в кровати. Мужчина и женщина. Они так близко, что ближе не бывает. Их тела соединены. Но между ними – космос. Ледяная, безвоздушная пустота. Ты видишь женщину. Ее лицо бесстрастно, глаза открыты и смотрят в никуда. В них нет ни боли, ни удовольствия. Ничего. Пустота. И тебе становится страшно от этого узнавания. Это ты. Это то, во что ты превратилась.

Иногда, в самые темные минуты этого ритуала, ты позволяешь себе задать вопрос. Почему? Почему ты соглашаешься? Страх. Да, это страх. Страх его недовольства. Страх холодного молчания, которое последует за отказом и будет еще гуще и тяжелее, чем обычно. Страх скандала, в котором он обязательно вывернет все так, будто это ты – холодная, бесчувственная эгоистка, которая отказывает ему, «хорошему мужу, который все для семьи делает», в такой малости. Ты заранее знаешь все его аргументы. Ты слышала их в своей голове тысячу раз. Легче перетерпеть пять, десять, пятнадцать минут физического дискомфорта, чем несколько дней или недель эмоционального ада. Это прагматичный выбор. Выбор заключенного, который решает не злить охранника.

А еще есть вина. Коварная, въедливая, как ржавчина. Вина, которую в тебя вложили с детства. Голосом мамы, статьями в глянцевых журналах, общественным мнением. «Мужчине это нужно». «Надо быть мудрее». «Секс – важная часть брака, его надо поддерживать». «Долг». Какое уродливое, бухгалтерское слово. Долг. Как будто ты взяла у него взаймы, а теперь возвращаешь по частям. Чем ты платишь? Своим телом. Своим достоинством. Своим правом на собственное желание. Ты платишь своей душой, стирая ее по кусочкам каждой такой ночью.

Иногда, очень редко, в тебе просыпается крошечная, жалкая надежда. А вдруг в этот раз что-то будет иначе? Вдруг он посмотрит на тебя, действительно посмотрит? Вдруг его прикосновение станет нежным? Вдруг это механическое действие, как запуск старого, заглохшего мотора, вернет хоть что-то из того, что было раньше? Ты цепляешься за эту мысль, заставляешь себя «включиться», попытаться ответить. Но это все равно что пытаться зажечь мокрую спичку о мокрый коробок. Ничего не происходит. Его ритм не меняется, его дыхание все так же сосредоточенно-деловое. Он в своем мире, поглощенный процессом, а не тобой. И твоя маленькая надежда гаснет, так и не разгоревшись, оставляя после себя только горький привкус разочарования.

Ты думаешь о том, как это унизительно. Не сам секс. А то, во что он превратился. В обязанность. В повинность. В налог, который ты платишь за право жить в этом «стабильном», «правильном» браке. Ты чувствуешь себя вещью. Дорогим, ухоженным, но неодушевленным предметом. Как та дизайнерская ваза, что стоит в гостиной. Он любуется ей, когда принимает гостей. Он смахивает с нее пыль. Но он никогда не спрашивает вазу, хочет ли она, чтобы в нее ставили цветы. Он просто ставит. Потому что для этого она и предназначена.

Твое тело давно начало бунтовать. Оно умнее и честнее тебя. Оно посылает тебе сигналы, которые ты упорно игнорируешь. Головные боли, которые появляются вечерами, когда ты чувствуешь, что этот «разговор» может состояться. Внезапная усталость, которая наваливается так, что хочется просто провалиться в сон. Напряжение в плечах и шее, будто ты все время носишь невидимый хомут. Твое тело не хочет притворяться. Оно не хочет быть использованным. Оно помнит, что такое настоящая близость, и отказывается принимать эту дешевую подделку. Но ты – его хозяйка и его тюремщица. Ты заставляешь его. И с каждым разом предательство становится все горше.

Вот оно. Финал. Он замирает, его дыхание сбивается. Несколько секунд, и все кончено. Он отстраняется, почти сразу. Поворачивается на свой бок, спиной к тебе. Иногда он говорит «спасибо». Вежливое, короткое, как говорят кассиру в магазине. Иногда он не говорит ничего. Просто отворачивается и почти мгновенно засыпает. И вот этот момент – самый страшный.

Тишина, которая наступает после. Она оглушает. Пока длился процесс, был хотя бы шум. Движение. Теперь – абсолютная, звенящая пустота. Ты лежишь на своей половине кровати, на своей стороне этого огромного ледяного поля. Ты чувствуешь липкость на коже и еще более отвратительную липкость в душе. Ты чувствуешь себя грязной. Использованной. Опустошенной. Это чувство не имеет ничего общего с гигиеной. Это грязь от самоотречения. От того, что ты позволила пересечь свои границы. От того, что ты сама открыла ворота крепости, которую должна была защищать.

Ты хочешь встать и пойти в душ. Стоять под горячими струями воды, стирать с себя не только его следы, но и это ощущение. Тереть кожу мочалкой докрасна, будто можно смыть с себя память об этих минутах. Но ты не двигаешься. Ты боишься его разбудить. Снова. Все твои действия подчинены этому страху. Не потревожить. Не вызвать недовольства. Быть тихой. Быть удобной.

И ты лежишь, глядя в темноту. И в этой послеполуночной тишине к тебе приходит осознание, холодное и острое, как осколок стекла. Это не просто плохой секс. Этого не существует в вакууме. Это – симптом. Самый верный индикатор того, что ваш брак мертв. Не болен, не в кризисе. Мертв. Потому что секс без близости, без нежности, без желания – это некрофилия. Это попытка получить что-то от мертвого тела. И самое страшное, что ты не можешь понять, чье тело в этой могиле мертво. Ваших отношений? Его чувств к тебе? Или твое? Может, ты уже давно умерла, а это просто конвульсии, которые он по привычке принимает за жизнь?

Ты вспоминаешь, как когда-то фантазировала. Не о других мужчинах. Нет, твой разум, верный страж твоей тюрьмы, не позволял себе такого. Ты фантазировала о другом. О том, что он подойдет, обнимет тебя сзади, когда ты моешь посуду, и просто уткнется носом в твои волосы. И ничего больше. О том, как вы будете сидеть на диване, смотреть фильм, и он возьмет твою руку и будет просто перебирать твои пальцы. Без цели. Без подтекста. Просто так. Из нежности. Эти фантазии о простой, бесхитростной нежности ранят тебя сейчас сильнее, чем самое изощренное насилие. Потому что ты понимаешь, что именно этого у тебя нет. И именно это – настоящая близость. А то, что только что произошло в этой постели, – ее уродливый, бездушный суррогат.

Он – твой муж, твой сосед. И сегодня он в очередной раз напомнил тебе, что у него есть права на эту общую территорию. Включая территорию твоего тела. И ты, как послушная сожительница, не стала возражать. Ты заплатила свою арендную плату за этот месяц. Ты можешь спать спокойно. До следующего раза.

Но что-то меняется. Сегодня, лежа в этой липкой тишине, ты чувствуешь не только привычное опустошение и отвращение. Ты чувствуешь злость. Тихую, холодную, глубинную ярость. Ярость не на него. Он просто берет то, что, как он считает, ему положено. Он действует в рамках той системы, которую вы оба молчаливо приняли. Ты злишься на себя. За то, что позволяешь. За то, что соглашаешься. За то, что так боишься последствий отказа, что выбираешь это медленное самоубийство по частям.

Эта злость – новое чувство. Оно пугает тебя. Оно не похоже на привычное раздражение или усталость. Это что-то живое. Что-то сильное. Это твоя душа, которую ты считала давно похороненной под плитой «надо» и «должна», подает признаки жизни. Она больше не хочет лежать смирно в этом склепе. Она больше не хочет, чтобы по ней ходили чужие ноги, даже если у них есть на это законное право.

Ты все еще лежишь неподвижно. Твое дыхание все еще ровное. Для него, спящего рядом, ничего не изменилось. Он получил свое и спит сном праведника. Но для тебя изменилось все. Сегодняшняя плата была последней. Ты еще не знаешь, как ты это сделаешь. Ты еще не знаешь, какими будут последствия. Тебе все еще страшно. Но ты знаешь одно. Этого больше не будет. Ты больше не будешь платить своим телом и душой за иллюзию семьи. Ты больше не будешь экспонатом в музее мертвого брака, который можно трогать.

Супружеский долг. Нет. Это не долг. Это грабеж. И сегодня ты впервые осознала, что у тебя есть право запереть дверь. Даже если эта дверь – твое собственное тело. Ты лежишь в темноте, и впервые за долгие годы вместо списка покупок в твоей голове звучит одно-единственное слово. Нет. Тихое. Твердое. И от этого слова, еще не произнесенного вслух, по твоему телу впервые за много лет пробегает не дрожь отвращения, а дрожь силы. Силы, о которой ты забыла. Силы, которую ты только начинаешь себе возвращать.

Глава 3. Секс как супружеский долг

Ты лежишь в темноте и притворяешься спящей. Это представление, которое ты отточила до совершенства. Дыхание ровное, тело неподвижно, ресницы не дрожат. Ты – изваяние, высеченное из мрамора ожидания. Но внутри тебя все сжимается в ледяной комок. Ты чувствуешь его. Не его присутствие в комнате – к этому ты давно привыкла, как привыкают к тиканью старых часов или шуму холодильника. Ты чувствуешь его намерение. Оно витает в воздухе, сгущает темноту, делает тишину тяжелой, как мокрая земля. Оно еще не облеклось в прикосновение, но ты уже знаешь. Тело знает. Твое тело, твой древний, мудрый зверь, которого ты заперла в клетку «хорошего воспитания», уже чувствует приближение охотника и забивается в самый дальний угол. Оно скулит беззвучно, но ты научилась не слышать его.

Вот оно. Рука на твоем бедре. Она не спрашивает. Она не ласкает. Она заявляет о своих правах. Как рука собственника, проверяющего, на месте ли его вещь. Она лежит на шелке твоей пижамы, и ты чувствуешь не тепло его кожи, а вес. Вес обязательства, которое сейчас обрушится на тебя. В этот момент весь твой тщательно выстроенный мир – мир хорошей жены, заботливой матери, хозяйки идеального дома – трещит по швам. Потому что здесь, в этой темноте, ложь становится невыносимо очевидной. Здесь, в интимной тишине спальни, не работают декорации чистого пола и дизайнерской кухни. Здесь есть только ты, он и огромная, зияющая пустота между вами, которую он сейчас собирается пересечь, не замечая ее.

Ты не хочешь этого. Это не просто отсутствие желания. Это активное, глубинное, клеточное отторжение. Твое тело, которое ты так долго заставляла молчать, кричит. Оно сжимается, пытается стать меньше, плотнее, непроницаемее. Оно хочет возвести барьер, но не может. Потому что ты сама, твой разум, твоя воля, натренированная годами «мудрости», сейчас предаст его. Ты заставишь его подчиниться. Потому что так надо. Потому что отказ – это скандал. Это разговор. Это необходимость признать то, что вы оба так старательно игнорируете: корабль давно на дне, а вы просто сидите в каюте, полной воды, и делаете вид, что все еще плывете. Отказ – это камень, брошенный в гладкую, застоявшуюся поверхность вашего болотца. Он поднимет волны, он всколыхнет ил со дна, и смрад правды отравит ваш уютный, безжизненный мирок. А ты боишься этого запаха больше всего на свете. Поэтому ты молчишь. Ты терпишь. Ты становишься соучастницей.

Он переворачивается к тебе. Ты слышишь скрип матраса, его дыхание становится ближе. Оно пахнет зубной пастой и чем-то неуловимо чужим. Ты столько лет спишь рядом с этим человеком, но его запах больше не кажется тебе родным. Это просто запах другого человека. Соседа. Ты заставляешь себя расслабить мышцы. Медленно, с усилием, словно поворачиваешь заржавевший вентиль. Разожми кулаки. Расслабь плечи. Не задерживай дыхание. Это ритуал, который ты проделываешь каждый раз. Подготовка к спектаклю. Спектаклю для одного зрителя, который даже не смотрит на сцену. Он просто пользуется реквизитом.

Его рука скользит выше. Снимает бретельку пижамы. Движения отработанные, знакомые до тошноты. В них нет ни капли нежности, ни намека на исследование. Он знает эту дорогу наизусть. Он проходит ее на автопилоте, как водитель, который едет с работы домой по одному и тому же маршруту двадцать лет. Он не замечает пейзаж. Он не видит тебя. Он взаимодействует с функцией, с телом, которое ему принадлежит по праву, скрепленному штампом в паспорте и совместной ипотекой. Это его территория. Его собственность. И он пришел собрать урожай. Или, скорее, налог.

Ты закрываешь глаза еще плотнее. Не для того, чтобы усилить ощущения. Для того, чтобы сбежать. Твой разум, этот гениальный, отчаявшийся фокусник, начинает свое представление. Он уносит тебя прочь из этой кровати, из этой комнаты, из твоего собственного тела. Куда угодно. Так, что нужно купить завтра? Молоко, хлеб, курицу для супа. У младшего завтра физкультура, нужно не забыть положить в рюкзак форму. Надо позвонить маме, она просила. Оплатить счет за интернет, пока не отключили. Ты составляешь списки, планируешь, решаешь бытовые задачи. Твой мозг работает с лихорадочной точностью компьютера, производящего сложные вычисления, в то время как его оболочку используют для чужих нужд. Это твой механизм выживания. Твоя диссоциация. Твоя внутренняя эмиграция. Ты уходишь в этот серый, будничный мир списков и дел, потому что он безопасен. В нем нет чувств. В нем нет боли. В нем нет унижения. Там есть только задачи и их решения. Это твоя крепость внутри тюрьмы, твой последний оплот, куда не может проникнуть его присутствие.

Он целует тебя. Губы сухие, требовательные. Этот поцелуй не о страсти, не о близости. Это кнопка «старт». Сигнал к началу механического процесса. Ты отвечаешь. Вяло, покорно, как научили. Как хорошая, понимающая жена. Ты помнишь другие поцелуи? Да, ты помнишь. Память – жестокий палач. Она подбрасывает тебе картины из прошлого, яркие, как стеклышки в калейдоскопе. Вот вы целуетесь под дождем, на пустой улице, после первого свидания. Ты смеешься, вода стекает по лицу, а тебе все равно, потому что внутри тебя горит солнце. Его губы тогда были исследованием, открытием, обещанием целого мира. Они спрашивали, они слушали, они отвечали. Вот вы в вашей первой съемной квартире, на старом скрипучем диване. Вокруг коробки с вещами, пахнет краской и пылью, но вы не замечаете ничего, кроме друг друга. Секс тогда был продолжением разговора, смеха, спора. Он был языком, на котором вы говорили о любви, о нежности, о доверии. Он был соединением, слиянием, когда границы между «ты» и «я» на мгновение стирались. Он был праздником, открытием, приключением.