Аналоговая школа

СЕГМЕНТ 02: ПЕРВЫЙ УРОК

Падение.

Не вниз.

Внутрь.

Минута, ставшая вечностью. Секунда, растянутая до разрыва.

Кадр-щелчок.

Я еду в поезде из света, он без рельс и окон мчит сквозь галактические шрамы, где туманности кровоточат фиолетовым, а звёзды – осколки стекла.

Кадр-скрежет.

Они вокруг. Не тела, не лица. Просто неправильная геометрия, собранная из чужой боли. Что-то холоднее вакуума, острое, как скальпель хирурга-психопата, ведёт по моим рёбрам, по спине, чертит на коже карту ада, которую я не чувствую, но ЗНАЮ.

Кадр-бульк.

Чёрная, тёплая, вязкая жидкость забивает рот, нос, лёгкие. Я тону вверх, в бесконечную нефтяную гладь, где нет дна, только давление.

Кадр-хруст.

Меня скручивает. Тело – мокрая тряпка в руках великана. Позвоночник – жгут, который выжимают. Выворачивает наизнанку, я вижу свои пульсирующие органы снаружи, они светятся тусклым багровым светом в ритме воющего шума, а потом с оглушительным щелчком всё вправляется обратно.

И всё кончилось.

Вечность схлопнулась в одно мгновение. С последним оглушительным треском я пробил что-то твёрдое и рухнул на пол. Не на землю. На бетон.

Крик вырвался из моего горла сам по себе – животный, первобытный вопль от нечеловеческой перегрузки. Рядом, в паре метров, на пол рухнул Виталий. Он тут же встал на колени, тяжело, хрипло дыша, его рвало, но изо рта шла только густая слюна. Я, на инстинктах, попытался вскочить, но ноги подкосились, и я лишь смог быстро подняться на четвереньки, схватившись за голову. Разум, как перегретый процессор, пытался перезагрузиться после выполнения невозможной задачи. Боль была не физической. Она была в самой прошивке сознания. Пара минут агонии, пока воющий шум в ушах не сменился ровным, давящим гулом.

Я открыл глаза. И пришёл в ужас.

Мир выцвел, потерял цвета, превратившись в старую, больную фотографию, залитую сепией. Но это было только начало. Изображение дёргалось. По краям зрения пробегали горизонтальные полосы помех, как на зажёванной плёнке VHS. Внезапно всё вспыхивало негативом – чёрное становилось белым, тени сияли больничным светом, а через секунду цвета возвращались в свою блёклую, коричневую палитру. Стены коридора, в котором мы оказались, едва заметно дышали, а углы были то неестественно острыми, то оплывали, как воск.

Эта визуальная какофония вбивала в мозг гвоздь нечеловеческой головной боли. Я зажмурился, пытаясь отключиться. Но это не помогло. Вместо привычной, спасительной темноты веки окутали мои глаза ярким, кислотным, выжигающим синим цветом, который вызвал новый приступ тошноты и помутнения рассудка.

Кое-как свыкнувшись с этим адом, заставив себя открыть глаза и смотреть сквозь глитчи и помехи, я на автомате потянулся к кобуре под левой рукой.

Пусто.

Холодный пот прошиб спину. Пистолет. Я выронил его. Осознание собственной уязвимости ударило сильнее, чем любой визуальный эффект. Я был голый. Безоружный в этом… где бы мы ни были.

Шок начал перерастать в то, чего я не чувствовал уже очень давно. Я посмотрел на Виталия. Он всё ещё стоял на коленях, но уже поднял голову. Его лицо было серым, измождённым, как у человека после долгой пытки, но в глазах горел тот же безумный, одержимый огонь.

– Что это за хуйня?! – мой голос сорвался на хрип. – Где мы? Это сон?!

Я, прошедший через многое, психологически устойчивый и готовый ко всему, впервые за долгие, очень долгие годы почувствовал, как меня накрывает настоящая паника.

Виталий окончательно отдышался. Он медленно, с усилием, опираясь руками о колени, поднялся на ноги. Его шатало.

– Похоже… – неуверенно начал он, оглядывая наш новый мир сквозь пелену помех. – Похоже, мы прошли сквозь Хроносферу. И попали… в мир, куда ушла Лида. Наверное.

Я уставился на него. Разум цеплялся за последнюю соломинку рациональности.

– Слушай, ты, херов волшебник, – прохрипел я. – Та ебучая трава, что ты жёг в школе… это точно была полынь, да?

– Да, – ответил Виталий. В его спокойном голосе проскользнула нотка испуга.

Мы решили осмотреться. Решили – это громко сказано. Инстинкт выживания заставил нас повернуть головы. Перед нами расстилался длинный и широкий коридор. По левую руку – сплошная, гладкая бетонная стена без единого окна или двери. По правую – бесконечный ряд дешёвых, обшарпанных деревянных дверей. Над каждой висела табличка, но надписи на них были нечитаемы. Это были не буквы, а хаотичные, больные закорючки, словно первые, кривые попытки нейросети сгенерировать кириллический текст.

С высокого потолка свисали круглые стеклянные плафоны, из-под которых вырывался противный, больничный оранжевый свет. Пол – голый бетон, усеянный мелким строительным мусором. И что хуже всего – из этого мусора местами, как клыки, торчали заточенные, ржавые металлические прутья. Один неверный шаг, и нога насажена на вертел.

Помимо и без того изуродованного зрения, видимость была херовой. Густая темнота впереди сжирала коридор, позволяя видеть максимум метров на пять. В оранжевом свете лениво кружились мириады белых частичек. Слишком ровные и одинаковые для пыли. Словно пепел, который не был пеплом. Я обернулся. Сзади была та же картина. Бесконечный коридор, уходящий в такую же тьму. Мы были в середине ничего.

Быстро осмотрев местность, я снова уставился на Виталия. И успел произнести лишь одно слово:

– Глаза.

Он ответил незамедлительно, не спрашивая, что я имею в виду.

– Да. У меня тоже.

Я сжал виски, пытаясь унять боль. Потом вспомнил про кобуру – пусто. Паника снова ударила в грудь.

– Я потерял пистолет. В том… разломе.

Виталий кивнул. Полез в рюкзак, достал свой потрёпанный ПМ и протянул мне.

– Возьми мой.

Я схватил его, проверил обойму – полный. Сам он вытащил тот самый нож с чёрной рукоятью, которым чистил яблоки. Вооружился.

– Где мы? – спросил я, загоняя пистолет в свою пустую кобуру.

– Я не знаю, – честно ответил Виталий, его взгляд блуждал по нечитаемым табличкам. – Я по сути открыл ящик Пандоры. По идее, в это место попала Лида.

– Это какая-то хуйня, – выдохнул я. – Так не бывает.

И в этот момент из темноты впереди послышались шаги. Быстрые. Приближающиеся. Не бег, а частая, шлёпающая, неровная поступь. И она неслась прямо на нас.

Мы не успели даже насторожиться. Тьма выплюнула силуэт.

Он нёсся прямо на нас. Голый человек. Его тело было сплошной картой свежих и застарелых царапин, будто его протащили через колючую проволоку. Руки были отрублены ровно по локоть. Но лицо… лицо не стыковалось с этим растерзанным телом. Оно было ухоженным. Идеальная, гладкая кожа, а короткие тёмные волосы уложены назад, блестя воском, словно он только что вышел из барбершопа. Лишь гнилые, чёрно-зелёные зубы, оскалившиеся в безумной улыбке, портили эту картину. И ещё одна деталь. Из его пупка торчало нечто тонкое, похожее на бечёвку или нитку, и эта нитка свисала до самого пола, волочась за ним.

Завидев нас, мерзкое существо улыбнулось ещё шире, и из его глотки вырвался оглушительный, пронзительный визг, который тут же сложился в навязчивую, ритмичную фразу:

– РУБИМ РУКИ! РУБИМ РУКИ! РУБИМ РУКИ!

– Не подходи! – крикнул я, вскидывая ПМ. Красная точка мушки заплясала на его гладком лбу. Виталий рядом напрягся, держа нож перед собой.

Но существо не остановилось. Оно не атаковало. Оно начало бегать. Быстро, семенящими шажками, оно забежало в сторону и начало носиться по кругу, очерчивая вокруг нас невидимую арену. И всё это время оно не замолкало, напевая свою жуткую мантру: «Рубим руки, рубим руки, рубим руки…»

Мы тут же прижались друг к другу, став единым оборонительным центром в этом безумном хороводе. Я вёл стволом по бегущей фигуре, но не мог поймать её в прицел надолго. Существо размахивало своими обрубками, словно курица, которая отчаянно пытается взлететь. Движения были нелепыми и от того ещё более жуткими.

– Блять, может мне его застрелить?! – крикнул я Виталию через плечо.

– Я не знаю! – донеслось в ответ.

В его голосе была та же растерянность, что и у меня. Он, со всеми своими знаниями о культах и мирах, был так же охуевшим, как и я.