Песнь угля и пламени

Эри-Бин

Песнь угля и пламени

-– Дисгармонии в унисон –

***

У сердца довольно странная форма:

То ли водами камень обточенный,

То ли кривой костлявый кулак,

То ли уголь неотшлифованный.

Но кровь – она алая, она само пламя,

Подпирающее небо,

Что опрокидывается в тьму.

А тьма сжимается в аортах,

Прикидываясь, будто не знакома ей

Такая же родная и хрупкая тоска

По бессердечному огню

В росчерках немого неба.

***

Оставит солнце царапины

На матово-белом снегу.

Вальсирующими изразцами

Лягут снежинки, как резь на фольгу.

Последнюю каплю черствеющей крови

Прольёт на залив закат.

Птенцы снегирей в гнездовье

Под крылом у судьбы, одинокие, спят.

На зияющий космосом купол

Устало взирает ночь-вдова.

Засыпают крыжовники в клумбе –

Не к лицу всё равно кружева.

Грядёт смертоносной лавиной

Синева, разметённая в крик.

Для грусти сейчас не нужно причины,

Уцелевший лишь нужен мне черновик.

Мы бы по-новому всё разыграли,

Переписали б на крайность, возможно, два года…

Но что нам тогда исправлять надлежало?

Самим же так жаждалось взлёта.

И мир нас заметил, услышал как будто –

Пусть мир не дальше наших предгорий.

Но мы из родного бежали приюта

В пустыню ночей бело-чёрных.

Где-то боль, что лелеяло молчанье,

Где отрёкся от старых имён

Мой голос. Но снова отчаянье

Приговорило его: ты влюблён.

Чувства едва ли, наверно, дороже

Пакетика сахара, короба чая

За те купюры в сумме ничтожной,

Что я берегла, ни о чём не страдая.

Да, он влюблён, мой голос,

В звуки, закаты, метель, тишину.

Зачем старой любви возрождается образ,

Переигранный сном наяву?

Да, он безумен, мой голос,

И пусть – неумеющий петь.

Я люблю тебя, мой полукосмос,

Хоть и мне до тебя не взлететь.

Бессонницу мой ловец снов

Удушил в запутанный кокон.

Дышат безмолвием сопки снегов,

И наконец отпускают тревоги.

В тех же царапинах матовый снег,

И солнце глядит будто через стекло,

Из тощих вен изливая свет,

Что вьюжными сумерками замело.

Клянусь: мы увидим, как ради всего

И всему вопреки – мир счастлив.

Голос спокоен, настойчив и горд,

Песнью дерзая перед своей казнью.

Его смерть – тишина, отрешенье,

Но в нас неустанен бунт звуков.

В единой поэме – одно их спасенье,

Решенье рассветов, возмездие вьюгам.

Клянусь, мы оставим своё безразличье

И когда-нибудь миром надышимся вволю.

Его голоса так светлы и скрипичны,

Но отчего-то не рвутся на волю.

***

В измятый короб положила

На храненье черновик.

Мыслей табор, и разбойных, и бессильных,

Искал пути к побегу напрямик.

Покоилась белизна на шёлковых страницах,

Но чадный пепел сердце кольцевал,

И тот замок, что никаким ключам не подчинится,

Всего один удар сломал.

А мысли-беженцы бежали,

Вымостив в руины молитвенным огнём

Путь к любви, какую некогда изгнали.

Но отныне позабыли и о том.

Забвение – их неразлучный спутник,

Память их – вспомянутые невзначай слова.

Зачем с руинами сгорала обоюдно

Их душ безмолвная, безоблачная синева?..

Пепел и дым. Чернота.

Вместе с ними и мой черновик,

Где боролась с огнём пустота,

Первый голос являл свой лик.

А моё бессилье сердце скрепя

По тропе из угля побрело босиком,

И очаровательно была слепа

Звезда в небесах, что сгорала живьём.

Когда откопала свой короб

И огонь вокруг погас,

Выгребла спичек огромный ворох.

На один пожар – лишь одну за раз.

Мысли-беженцы не присягнули

Пеплу и жестокой тьме.

Ладони пламя протянуло

Костра большого к синеве –

То небо спящее переродилось

После клятвы мраком и пожаром

Земли, что кровью исцелилась

Слов, ставших выкупленным даром

Их, этих беженцев и воинов.

Их вернуться никогда не позову.

Но их именем, как ласковой мольбою,

Заклинаю мир, не властный

Ни молчанию, ни злу.

Прогорела спичка-первенец моя,

А горсть других молитвенно храню

На случай, если захлебнётся ядом тьмы земля

– Ей огонь под кожу снова запущу.

И не раз с тех пор мне говорили: –

Не играй со спичками, юница!

О, вы не знали: эти огнивушки были

Лишь малым из того, чего земля боится.

***

Где встретимся – неважно.

И когда – неважно.

Андрей Ширяев

Как ветер, странствующий в предзимье,

Живёт во мне какой-то танец.

Чёрный сон, ты не кради меня

И всё, что от ран моих осталось.

Новым шрамом сердце краше,

Но чёрствым камнем бременит

Пустота какая-то, не сон и не тревога даже.

Глупая память – просто треснувший гранит.

Как промчится звонкий танец

Пируэтами дождя,

Тишину твою великую крадя,

На крылатые аккорды разрываясь,

Я с тобой, тоскою календарной,

Пошёл бы на роскошный маскарад,

Ты б улыбкой милой, странной

Одарила мой давно потухший взгляд.

Луна состарится по новой,

Успеет вновь оскал прорезать.

Я буду счастлив и предчувственно взволнован,

Позову тебя на танец, моя поэтесса.

Юность – твой чудесный недостаток,

Влюблённость – малый мой изъян.

Ты – ответ абсурднейших загадок,

Ответ любви, и музыке, и сладостным слезам…

Но какой заманчивою песней

Нас ни звала ночная пустота,

Тебя не будет… танцевать ты не умеешь,

А кровь твоя… не ради танца пролита.

Меня покинешь? Улетишь?

А я вновь один останусь?

За всё прости ты. Жизнь хотел я лишь

Вселить в этот безнадёжно мёртвый танец.

Но смысл в этом, если в нём

Не будет твоей сумеречной красоты?

Когда мы сном холодным промелькнём,

Я заручусь другим календарём.

Но будешь ли в нём снова ты?

***

Всё кажется, что я

Влюбилась в эту осень.

Лечит воздух ядовитая хвоя.

Я приду, не беспокойся.

В сумраке проулков

Я миную светофоры.

Она сыплет из шкатулки

Дождя жемчужные узоры.

Не узнаешь ты, наверное,

Как созвучны мне её элегии,

Бессонных мыслей листопадное преддверие,

Где печаль сковала дышащие реки.

Усеян светлыми тенями

Высокий купол пятен голубых –

Лишь изредка по нём кричали

Птицы в сумерках седых.

Мгла ползла. Рябинок ветви

Будто бы пробрал озноб.

Найдём в задворье изгнанного ветра

Памяти твоей калейдоскоп.

На осколки разобьём всё

И разбудим свет во мраке.

Осушай октябрьское солнце

Томными, тягучими глотками.

Вздрогнет, развернётся флюгер,

Словно компаса копьё.

И снова с осенью в разлуке,

Как склонит землю в забытьё…

Обронит осень посох ржавый,

Сбросят рюши сонные рябины,

Лишь хвойный полк остался вправе

Ждать смятений новых смирно.

Встретилась здесь наша росстань,

Как стали мы не одиноки, а – одни.

Ведёт дорога через осень

К чертогу белокудрой предвесны.

Забудем слёзы, как листву,

На грудь опавшую степям прозябшим.

Зовёт осень предвесну

На станции со старым саквояжем.

Молча воротник поправит,

Затянет в клетку шарф потуже.

Вечер взгляд её туманит,

Бурое пальто, повитель кружев…

И в скорби, друг мой, ты живи,

Молись о завтрашнем, пой о вчерашнем.

Штрих внезапный издали

Самолётиком бумажным, –

Это осень провожает

Нас вместе к остановке той,

Откуда безвозвратным уезжает

Рейсом поезд, беспилотный и пустой.

В шкатулку спрячь дубовую

Обескровленные сухоцветы.

Я шаль тебе отдам лиловую

И охрипшие десятилетние кассеты.

Во́роны покинули уж гнёзда.

В твоё тоскливое окно

Скребёт когтями мёрзлый воздух.

Будет солнце или нет – уж всё равно.

Комет разбившихся осколки,

Как фонари, подвесишь на ветвях.

Закрой шкатулку на защёлку,

Схорони в ней бывший страх.

Благословенье – эта осень

В наш разлучный путь пуститься.

Стихла дрожь в листве, и слёзы

В счастье ждут переродиться.

Все дары свои храни,

Жди семян восхода спящих.

Плывут по лужицам огни,

По улицам – зонтов поток пестрящий.

Что на солнце, что на дождь

Ношу я тоже зонтик,

Что утром кофе, что под ночь,

Тоска нарядна – по погоде.

Как полосатый зверь, сгибается шлагбаум,

Железный путь двоится.

По лету больше не скучаем?..

Как в осень так могли влюбиться?..

Расставаниям молниеносным –

С простуженной душой навстречу.

Тает синева, и снова осень

Расцвести бывалым чувствам шепчет.

Мёртвую охапку нелекарственных ромашек

Заверни в кулёк и больше не пои водой.

Песнь разлуки запоздалой нашей

Сохрани до встречи с солнечной весной.

***

Простишь ли мне эти ноябрьские дни?

Анна Ахматова

1

Ноябрь словил мой взгляд

В заиндевелой витрине.

Свершил конец будней обряд

И исчез в ледяные пустыни.

Голые поручни, торит троллейбус

Маршрут по сырым развилкам.

Пока ни на что, ни зачем не надеюсь,

Согреваюсь вином и жду новой посылки.

Рябит в лужах свет и мелькает

На площадях и по трассам.

Пусть ныне здесь никто не узнает,

Как молчанию снова сдалась я.

Это фирменный бред, это самовнушенье:

Не поднимет судьба на тебя свой жезл,

Каждая тень – лишь мыслей смятенье,

Твой форменный хаос – каждая песнь.

Ты же сам возводил им храмы,

О покровитель святейшего ада.

За все изумруды, что стали углями,

Справедливая будет плата.

Для всех, кто разграбил наивное сердце –

Закрой его на бойкот.

Дикарям этим только б согреться,

Ведь костры их огонь не берёт.

Но хватит для всех быть приветливым маем,

Бери пример с ноября.

На хвойных вершинах за обрывистым краем

Как сухарь, очерствела заря;

Как режут битый асфальт

Стеклянные слёзки ливня.

Свою грусть покрой в эмаль,

Свою радость отлей в кубок винный.

Я подкину тебе записку –

На чай зайдёшь завтра в полдень.

Кто тебе был настолько близким,

Что так долго гостил в твоей несвободе?

Но окрылились ветра к расставанью,

Календарь состарился почти на год.

Уж не страшит ничьё непониманье,

И кажется даже: жизнь в незаметном изгнанье

Успокоенье тебе и мне принесёт.

2

Угрюмый ноябрь сотрёт

Бронзы деревьев облезлый налёт,

И нам не подскажет суфлёр,

Куда сей трагифарс повернёт.

Но промозглая будничность будней

Не страшит моего эстета.

На свете всего бесприютней

Душа перехандрившего недопоэта.

Скоро проснётся белая вьюга.

В леденистых сетях кислород.

Но не знаю, не знаю такого недуга,

От какого бы мир через век или год

Не поправился – всё поправимо…

Ты уже знаешь, друг мой воображаемый.

Земля, знойным летом долго томима,

Осенится осенней нежной прохладой.

Потом же чертоги лазурного снега

И света, прокалывающего глаз,

Вырастут ввысь, и обширным разбегом

Не похвалятся реки. На связь

Я не выйду, незачем ждать.

Я тебе не нужна – и меня не ищи.

Не буду зимой во дворах гулять,

Где взвиваются мрака плащи.

Этот побег только мой – и ничей,

Беги от меня и от всех – разрешаю.

Не жди завтра прихода весенних лучей,

Пока наледь на солнце растает.

Не скорби – ещё будет весна,

Из кудрей не успеешь снежинки встряхнуть,

Как симфонией гроз вспыхнет голубизна,

И вспомнишь, о чём вздохнуть…

Мне б эти вздохи скорей променять

На безмолвный и светлый покой

И морозный ноябрь… В контрастах играть

Мы случайно привыкли с тобой.

Вниманье не трать на меня,

Когда ускользаю долой от сейчашнего.

Не будет такого потом ноября,

Но, может, останется что-то из важного…

И что это быть может? Лишь холодные плитки

На кухне в квартире непокидаемой.

Погода рисует на оборванном свитке

Дождь и безлюдие под облаками.

***

Не борозди прозрачный наст,

Не шелохни на ветках снег.

Кто на душерасточительство горазд –

Не подходи, о юный новомученник, ко мне.

Я душеед, поэтому ловлю я вас

На каждом чувстве,

Что лишь погребенья ждёт.

Я его забеспокою, ничуть не побоясь,

Брошу его в пламя и его снедавший лёд.

И в этом нет романтики –

Это сплошь всё душеедство.

Отчаянье и страсть – мои наставники;

И гордость: в чём-то преуспела наконец-то!..

Одной метельной одинокой ночью

Заточен будешь в беззащитном сером сне.

Пусть в нём не увидишь золотой апрель воочию, –

То пустячная потеря для нас с тобою наравне.

***

Сталкивает в пропасть

Ранний вечер мрак.

Чуть знакомая истомность,

Уют, разорванный в сквозняк.

От чего же одинокость

Свою ты не проклятуешь?

За какую же особость

Против грусти протестуешь?

Ну причём тут снова солнце,

Обляпанное в демонскую кровь,

И метель, что от дверей к дверям метётся,

И безучастный пульс часов?

Мне б хотелось просто верить,

Что для тебя полсолнца светит

Там, где мирный чужедальний берег

Маякам обманным безответен.

Достаточно: и благоденствий безмятежных,

И горестей, взлелеянных в груди, –

Голод мой стал не таким, как прежде,

И больше нечему коснеть уж взаперти.

Любовь, тоску, тревогу, радость –

Что ты ищешь в ящике закрытом?

Лучше бы твоя неидеальность,

Чем молчанье в отрешении забытом.

Полчаса ищу лишь рифму,

Но не прикрутить к неповоротливым строфам запчасти.

Непрошенно, бездумно, бережливо

Пакую по конвертам никому не адресованное счастье.

Пропасть та, куда соскальзывает вечер,

Кажется в пожаре угасшим миражом.

И жизнь, за которую хватается покрепче

Сердце говорливое, бумажным маленьким комком

Стеснилась в ящике, от глаз чужих долой,

Ей соседом угнездился в угол сумрак.

Смотри, уют, с конверт величиной,

Не спугни случайной глупой думой.

***

Почему-то я в этом бредовом году

Ждала первого нежного снега

Так, как даже любовных открыток не жду,

Как дня до прощанья, что снова избегнут…

***

Ночью плакала звезда,

Но потеряла я свою слезницу.

Ни серебристого следа

Снег не выжег на ресницах.

Если сердце возмутится,

Что бунтует против страсти,

Запри разбойника в темнице,

Перерыдает дикое ненастье.

Слёзы ртутным ядом

В угольный впитались мрак.

Утихла ночь, и снежным маскарадом

Промчались тени, и в сквозняк

Зашатались дымные завесы,

К мятежным вьюгам нейдут сны.

Но кто такой изящной резью

Начертал как будто со спины

Такой знакомый символ,

Какого мне не разгадать?..

Восхищаюсь этим стилем,

Но не смогу искусно подражать.

Ты думаешь, я зря держу

Кумирню музы на замке?

Или каким слащавым миражом

Я подменяю пустошь на туманном островке?

Куда девается избыток пыла?

Было бы, из-за чего хандрить…

Спросишь, я отвечу: было

И нет того, что мы доверием могли клеймить.

***

1

Танец метелей и фонарей

И солнца декабрьского самоубийство.

В белом потопе безбрежных ночей

Свет фонарей неуютный, пятнистый.

Холод вонзает когти

В пустые глазницы окон.

Мрака потёк как разводы дёгтя

У оледеневшего водостока.

Точит об стёкла кинжал

Хромоногий бродяга-мороз

И помнит, как здесь дышал

И плакал ноябрь – без стонов, без слёз.

А я всё бумагомарака,

Мелкий безбожный я графоман;

На окраине сгоревшего мрака

Потерял где-то свой талисман.

Не пускаюсь я в поиск никчёмный

И хочу только с твёрдостью знать:

Будет ли мир мой, фантомный и тёмный,

Былую влюблённость к жизни питать…

«Что мне вся жизнь, не будь во мне страсти?

А иллюзии эти – ничто ни про что!»

Но прекрасный венец разломив лишь на части,

Лишь дотла спалив всё то,

Что не измерялось ценой

Ни чьей-то свободы, ни чьей-то любви, –

Поймёшь, лишь облегчась слезой:

Твои страданья кругом не новы.

2

Никчёмные выплюнь, словно жвачку,

Мысли, что убивают твой сон.

Снаружи фонарь, как чёрная мачта

В парусе света; среди око́н

Моря из сияния ледяного.

Плед тёплый накинут на твои плечи.

Не веришь? За этой гранитной стеною

Сумрак всё тот же, что не увековечен

Ни эпитафией, ни мадригалом,

Ни сердцем тоскливым, ни вальсом ветров.

Гребень изящный буранного вала

Исчезнуть, как истощённый мираж, готов.

Увы! Миражам уж не верю,

Хоть и лелею их ласковый шарм.

Пред тишью и звуками благоговею,

Но не плачется этим стеклянным глазам.

Словно сердце на мраморном ложе,

И призрак бесслёзно и нежно шепчет:

Скучаю… – И ты ведь скучаешь тоже

По танцу, где были метель и вечер?

***

Смолкли без сил за стенами

Жалобы колоколов.

Несколько улиц меж нами,

Несколько слов!

Марина Цветаева

Ты помнишь изумрудную зиму,

Холод тот изголодавшийся,

Приникнувший к разбитому стеклу,

Нас у дома ждать оставшийся?

Мир рассыпался обломками

Леденистых изумрудов.

Прочитаешь между строками,

Мою тональность перепутав,

Прочитаешь эту песню –

Ни бемоля не поймёшь.

О, эта музыка неравновесна

С тем, что свободой ты зовёшь.

Как ни глянь – всё тот же строй,

Такты отмерены, устойчивы ключи.

Разбужу ли голос твой?

Но ты упрямишься, молчишь.

Изумрудист голос вьюги.

У его элегии нет имени.

Я услышу: в каждом звуке

Звенит тоска, весь век хранимая.

С чего взяла, что это пенье?

Что это чьи-то голоса? –

Меня ты спросишь в изумленьи,

Снова глядя искоса.

Может, в свой счастливый год

Мелодию забытую вспомню, сохраню.

Жаждет слух порезче нот,

Сердце голодает по огню.

Его холод кормится огнём,

Застывшим в потемневших венах.

Плачет под твоим окном

Мрак, у света ставший пленным.

Помнишь ломкий изумрудный свет,

Стекленевший в белой тьме?

Твоё молчание – всегда ответ

И протест неясный мне.

Из заметок о севере

1

Это – обледенелые трассы

Под кружевными шатрами вьюг,

Это – день, что мраку сдался,

Где солнце на привычный крюк

Не поймать никак сначала,

А потом пробьёт оно немые черепа копьём,

Вопьётся свирепым жалом

И проглотит улицы живьём.

Это – отречение весны

От своей урочной службы,

Это – сад сверкающих жемчужин,

Что бездне тьмы задаром отданы.

2

У нас здесь весны не бывает:

После морозов – затишье – и лето.

Здесь несколько зим в год бывает,

А песен о них до сих пор не спето.

Здесь послезимье длится до мая,

А там – сразу в цвет, без предлетья.

И светлый ветер, по тучам хромая,

Остаётся блуждать в нескончаемом рассвете,

Рассвете холодного белого дня,

Как по аллеям своей прошлой жизни,

А помнит он: в той прошлой жизни

Он вьюгой суровою был

И цветы те, что нежил теплом сейчас,

Под капканами льда казнил.

3

Первую песню, что дорога сердцу,

Не посвящай нашей здешней зиме.

В дисгармонии избитой утонет терция,

Недосказанной нотой занозит в уме.

Звёзд самоцветных бледный пунктир

Прошивает высокую пустошь насквозь.

А метели воюют за северный мир,

Не хотят, чтобы солнце сбылось.

Оно тут – и так редкий гость.

Даже летом меж небом и сопками

Выбирает дожди, облака посредниками;

Но вдруг если протянет

Лучей золотистую гроздь –

Мы вкушаем их все до последнего.

4

Здесь календари нам солгали –

Белый прах снега не скоро растает.

Мои часы от суток отстали –

Так в ночи полярные часто бывает.

Небо, как оспой, тьмой заболело,

В утробе своей звёзды похоронив, –

Так насмехнулась ехидно зимцерла,

Даже взглядом своим их не одарив.

И с каждой ночью всё неизбежней

Слепнет луна, белоснежной фатою укрытая,

И с каждой вьюгой всё безбрежней

Снедает её тоска ядовитая.

5

Мы вернёмся туда к запоздалой весне,

Мы оставим бесцельные странствия.

Вышагивай лигой по тонкой струне,

За стеклом промелькни метельными танцами.

У меня есть прививка от тьмы и печали,

У тебя есть неспетый этюд.

Тот свет, что мы раньше не замечали,

Пусть хоть ноты твои сберегут,

Увлекут на невидимых крыльях,

Иглами яркими небо пронзят –

И симфоническим рухнут бессильем,

По инею стёкол, вдоль линий окон скользя.

И сияющим девственным снегом

Вымощен будет на мраморе троп

В окружении молчанья и диких трущоб

Их мятежный побег пламенеющим следом.

По случаю нового года

Когда календарь предсмертно вздохнёт,

Когда ночь расставит над всем своё ритардадно, –

Буду ждать весь следующий год

И десяток ещё, если надо,

Ждать буду чуда, ждать конца света.

Больше незачем будет за что-то держаться,

Как на орбитах не станут держаться планеты,

По галактикам новым решив разбежаться.

Когда всех декадансов иссякнет реприза,

Некуда станет взлетать и падать,

Переживём мир напыщенного драматизма;

Забудется горесть и прежняя радость.

Вот бы начисто всем урокам,

Усвоенным якобы, скорей разучиться.

Я бы изменилась для них… Но что толку?

За дураков не могу поручиться.

Когда новый год спиртами

Всех сортов мы справим…

Что дальше останется?

Далёкость вновь странная между нами.

Снова с кем-то сойдёмся,

С кем-то расстанемся.

Когда календарь изнурённо вздохнёт…

***

А в троллейбусном окне

Скучнеет небо предзакатное.

Это сердце не во мне –

В кучу скомканное, смятое.

Не сонливый равнодушный темп

Бьётся жилкой тощею в наушниках.

Не исчезновение эмблем

Милой жизни, ещё скорбью не осушенной.

Не беглый взгляд в холодном отраженье,

Не дорога, словно в старой киноленте…

Нет, не в этом совершенном изможденье,

Не в транспортной суетной эстафете

Мельком ты завидел ту потерю,

Что назойливо тебя дразнила!

Скажешь – канет в атмосферу

Тучей светлой и унылой,

Растворится в сизой дымке,

Сгорит в большом закате.

Так, давно уж мы привыкли

Забывать о малой и большой утрате.

Но подчас ты волен

Спастись от наведения мостов,

От бури мыслей, от нежданной боли,

Снять великодушье со счетов…

Но оглянись: всё замкнуто сейчас

В многолюдное и одинокое движенье.

Навострило солнце глаз

В наше обездвиженное отраженье.

Ты абстракциями мыслишь,

Видишь – словно сквозь калейдоскоп.

Тебе не страшно: ты додумаешь и ты напишешь

О том, что вынуждает плутать среди дорог.

«Путь становится важней

Того, зачем в него пустился!» –

Помню, говорили мне.

Обнадёжился? Воспрянул? Ободрился?

Верить в то или не верить –

Отвлечённый выбор. Нам одно – идти.