Сквозь столетия

– Да, это я, – ответила она, стараясь справиться с внезапным смущением. – А вы?

– Матьё Бернар, – он протянул руку для приветствия. – Я реставратор книг. Ваша свекровь, мадам Дюбуа-старшая, обратилась ко мне с просьбой осмотреть семейную библиотеку. Некоторые издания требуют профессионального ухода.

Селеста пожала его руку, отметив, что пальцы у него длинные, с аккуратными ногтями – руки человека, работающего с деликатными вещами. При прикосновении по её коже пробежала лёгкая дрожь.

– Но мадам Дюбуа уехала в Ниццу, – сказала она, стараясь сосредоточиться на разговоре.

– Да, она предупредила меня. Сказала, что вы разрешите мне осмотреть библиотеку и оценить состояние книг. Если это неудобно.

– Нет, всё в порядке, – быстро ответила Селеста. – Просто я не знала, что она кого-то приглашала.

Матьё улыбнулся, и уголки его глаз морщинками разбежались в стороны.

– Мадам Дюбуа очень переживает за состояние старинных изданий. Особенно после того, как в прошлом году обнаружила следы древоточцев в одном из томов XVII века.

– А откуда вы то есть, как она вас нашла?

– Я работаю с несколькими музеями в регионе, реставрирую старинные рукописи и редкие издания. Ваша свекровь обратилась ко мне по рекомендации куратора музея в Авиньоне.

Люк снова подал голос, и Матьё посмотрел на малыша с неподдельным интересом.

– А это, полагаю, наследник семьи Дюбуа?

– Люк, – сказала Селеста, чувствуя, как щёки заливает румянец. – Ему три месяца.

– Красивый мальчик. И очень внимательный – смотрит, как взрослый.

Действительно, Люк разглядывал Матьё с серьёзным видом, изредка издавая довольные звуки. Обычно с незнакомцами он был более настороженным.

– Что вы читали? – спросила Селеста, кивнув на книгу, оставшуюся на скамейке.

– Стихи Поля Элюара. Я всегда беру с собой что-то лёгкое для чтения, когда работаю с архивами. Это помогает очистить голову между просмотром старых документов.

– "Я написал твоё имя на песке"

– и ветер его унёс, – закончил Матьё, удивлённо подняв брови. – Вы знаете Элюара?

– Я изучала французскую литературу в университете. До замужества работала переводчицей.

– А сейчас?

– Сейчас в декрете, – Селеста невольно вздохнула. – Времени на чтение остаётся не так много.

– Понимаю. Но я заметил, что материнство часто обостряет восприятие поэзии. Может быть, потому что делает нас более чувствительными к красоте мира.

Что-то в его словах и в том, как он на неё смотрел, заставило Селесту почувствовать себя увиденной – не просто как мать или жену, а как человека со своими интересами и переживаниями.

– Хотите, я покажу вам библиотеку? – предложила она импульсивно.

– С удовольствием, если это не доставит вам неудобств.

Они пошли к дому по той же гравийной дорожке. Матьё шёл рядом, неспешно, приспосабливаясь к её темпу. Селеста чувствовала его присутствие всем телом – лёгкий аромат древесного одеколона, звук его шагов по гравию, тепло, исходящее от него.

– Давно живёте в этом доме? – спросил он.

– Три года. С тех пор, как мы с мужем поженились. До этого я жила в Лионе.

– Большая перемена – из города в провансальскую глушь.

– Да, очень большая, – согласилась Селеста. – Сначала казалось романтичным. Старинный дом, лавандовые поля, тишина Но потом понимаешь, что тишина может быть и одиночеством.

Она осеклась, поняв, что сказала больше, чем планировала. Но Матьё не стал комментировать её слова, только понимающе кивнул.

В доме было прохладно и тихо. Селеста провела Матьё в библиотеку, где ещё лежал раскрытый дневник Изабель. Она быстро закрыла его и положила на секретер.

– Семейные документы, – пояснила она, заметив его любопытный взгляд.

– Я понимаю. В моей работе конфиденциальность – это основа основ.

Матьё подошёл к книжным шкафам и начал осматривать корешки. Его руки двигались уверенно, он бережно доставал тома, открывал их, изучал состояние страниц и переплётов.

– Замечательная коллекция, – сказал он. – Есть несколько очень ценных изданий. Вот это, например, – он показал Селесте книгу в кожаном переплёте, – первое издание "Отверженных" Гюго 1862 года. В отличном состоянии.

– Вы можете определить это так быстро?

– Опыт. После пятнадцати лет работы с книгами начинаешь чувствовать их возраст и ценность интуитивно.

Люк начал капризничать, и Селеста поняла, что пора его кормить.

– Простите, мне нужно – начала она.

– Конечно, не обращайте на меня внимания. Я буду работать тихо.

Селеста устроилась в кресле у окна – том самом, где вчера читала дневник Изабель. Начав кормить сына, она украдкой наблюдала за Матьё. Он работал сосредоточенно, но без спешки, время от времени делая пометки в блокноте. Иногда он что-то тихо напевал себе под нос – мелодию, которую она не могла узнать, но которая звучала очень красиво.

– Откуда вы родом? – спросила она, когда Люк наелся и заснул у неё на руках.

– Из Монпелье. Но много путешествую по работе. Старинные книги разбросаны по всей Европе, и каждая требует индивидуального подхода.

– Это интересная работа?

– Очень. Каждая книга – это окно в прошлое. Когда реставрируешь рукопись XV века, чувствуешь связь с человеком, который писал её шестьсот лет назад. Его мысли, переживания, надежды – всё это оживает под твоими руками.

Селеста подумала о дневнике Изабель. Неужели и там, между строк, можно почувствовать присутствие женщины, писавшей их сто лет назад?

– А как вы то есть, почему выбрали именно эту профессию?

Матьё на мгновение замер, держа в руках старый том.

– Это долгая история, – сказал он наконец. – Но если коротко, то я понял, что прошлое может научить нас понимать настоящее. А иногда и изменить его.

Что-то в его голосе заставило Селесту внимательнее посмотрет на него. В серых глазах промелькнула тень – словно болезненное воспоминание.

– Вы женаты? – спросила она и тут же покраснела от собственной прямолинейности.

– Был, – коротко ответил Матьё. – Развёлся два года назад.

– Простите, не хотела.

– Всё в порядке. Это часть жизни. Иногда люди идут разными дорогами, даже если начинали путь вместе.

Селеста почувствовала, как что-то сжимается в груди. Эти слова слишком точно описывали её собственную ситуацию.

– А вы счастливы в браке? – спросил Матьё, внимательно посмотрев на неё.

Селеста открыла рот, чтобы ответить автоматическое "да", но слова не вышли. Вместо этого она почувствовала, как к глазам подступают слёзы.

– Простите, – тихо сказал Матьё. – Не хотел вас расстраивать.

– Нет, это не вы – Селеста вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Просто я Мы с Антуаном Всё сложно.

Матьё отложил книгу и подошёл к ней.

– Хотите поговорить об этом?

Селеста посмотрела на него – на серые глаза, полные понимания, на доброе лицо, на руки, которые так бережно обращались с хрупкими вещами. И вдруг поняла, что очень хочет поговорить. Очень хочет рассказать кому-то о своём одиночестве, о том, что чувствует себя невидимой в собственном браке, о том, как страшно думать о будущем.

– Я не знаю, с чего начать, – призналась она.

– Начните с того, что болит больше всего.

Селеста глубоко вздохнула.

– Я чувствую себя исчезающей. Как будто меня нет. Есть мать Люка, есть жена Антуана, есть невестка мадам Дюбуа. А где же Селеста? Та, которая читала Элюара и мечтала путешествовать, которая переводила стихи и могла говорить о литературе часами.

– Она здесь, – тихо сказал Матьё. – Я вижу её. Она просто немного потерялась, но её можно найти.

– Как?

– Начать с малого. Читать то, что нравится. Делать то, что приносит радость. Помнить, что материнство – это только одна из ваших ролей, а не вся ваша сущность.

Селеста посмотрела на спящего в её руках Люка, потом на Матьё.

– А если уже слишком поздно? Если я зашла слишком далеко по неправильной дороге?

– Никогда не поздно свернуть на другую дорогу, – сказал он. – Главное – найти в себе смелость это сделать.

Они смотрели друг на друга в тишине библиотеки, где между книжными полками витал аромат старой бумаги и кожи. За окном пели птицы, и солнце освещало лавандовые поля, где когда-то гуляла другая женщина, тоже стоявшая перед сложным выбором.

– Мне нужно закончить осмотр коллекции, – сказал наконец Матьё. – Но если хотите если вам нужен кто-то, с кем можно поговорить Я буду работать здесь ещё несколько дней.

– Да, – быстро ответила Селеста. – То есть, да, мне бы хотелось поговорить ещё.

Он улыбнулся – той же мягкой улыбкой, которая впервые привлекла её внимание в беседке.

– Тогда до встречи завтра. Если, конечно, ваш муж не будет возражать против моего присутствия в доме.

– Антуан редко бывает дома, – сказала Селеста и почувствовала, как эти слова обнажают всю её жизнь.

После того, как Матьё ушёл, Селеста долго сидела в кресле с дневником Изабель в руках. Встреча с этим человеком всколыхнула что-то глубоко внутри неё – чувство, которое она думала навсегда утратила. Интерес к жизни, любопытство, желание узнавать и быть узнанной.

Точно так же, наверное, чувствовала себя Изабель, когда встретила Фридриха. Внезапное понимание того, что жизнь может быть другой. Что есть люди, которые видят в тебе не роль, а личность.

Она открыла дневник на том месте, где остановилась вчера. Слова Изабель теперь звучали по-новому, более остро и понятно:

Я больше не могу притворяться, что это просто сострадание к раненому. То, что я чувствую к Фридриху, сильнее всего, что я испытывала к Жаку. Это ужасно, это неправильно, но это правда.

Селеста закрыла глаза. Неужели история повторяется? Неужели спустя сто лет она идёт по тем же дорогам, что и её предшественница?

За окном солнце клонилось к закату, окрашивая лавандовые поля в золотистые тона. Где-то там, на этих же тропинках, когда-то гуляла влюблённая женщина и мучилась теми же вопросами, которые терзали Селесту сейчас.

Что делать, когда сердце хочет одного, а разум диктует другое?

Как выбирать между долгом и счастьем?

И есть ли право у женщины менять свою судьбу, если цена этого – разрушение привычного мира?

Ответы были где-то в дневнике Изабель. И Селеста была готова их найти.

Глава 4. Запретная встреча.

Из дневника Изабель Моро, май 1917 года.

Селеста не могла заснуть. Мысли о Матьё не давали покоя – его серые глаза, понимающая улыбка, то, как он сказал, что видит в ней настоящую Селесту. Когда в последний раз кто-то видел её такой? Не жену, не мать, а её саму?

Она встала и прошла в библиотеку. Дневник Изабель лежал на секретере, словно ждал её. Устроившись в кресле у окна, она открыла его там, где остановилась, и погрузилась в мир столетней давности.

*15 мая 1917 года*.

*Сегодня случилось то, чего я так боялась и одновременно ждала. Фридрих достаточно окреп, чтобы ходить по саду. Доктор Дюма разрешил ему короткие прогулки на свежем воздухе, но под присмотром. Мама категорически отказалась сопровождать «этого немца», как она его называет, а сестра Маргарита была занята с другими ранеными. Поэтому эта обязанность легла на меня.*.

*Мы шли медленно по дорожкам между лавандовыми кустами. Фридрих ещё слаб, иногда останавливался, чтобы перевести дух, но ни разу не пожаловался. Я видела, как он наслаждается солнцем на лице, ароматом трав, пением птиц – всем тем, что мы, здоровые, воспринимаем как должное.*.

*«Как прекрасно просто идти, никого не убивая», – тихо сказал он, когда мы остановились возле старой беседки, увитой диким виноградом. В его голосе была такая боль, что у меня сжалось сердце.*.

*«Не говорите так», – попросила я. «Война кончится, и вы сможете вернуться к мирной жизни.»*.

*Он посмотрел на меня с горькой улыбкой. «Думаете, можно просто забыть? Стереть из памяти лица тех, кого убил? Крики раненых? Запах крови и пороха?»*.

*Мы сели на каменную скамейку в беседке. Рядом с ним я чувствовала себя странно – одновременно спокойно и взволнованно. Как будто наконец нашла то место в мире, где должна быть.*.

*«Расскажите мне что-нибудь красивое», – попросила я. «О вашей жизни до войны.»*.

*И он рассказывал. О студенческих годах в Мюнхене, о том, как зачитывался Гёте и Шиллером до глубокой ночи. О маленькой комнате под крышей, где он писал свои первые стихи. О профессоре Вебере, который говорил, что у него талант к литературе. О планах написать диссертацию о влиянии французской поэзии на немецкий романтизм.*.

*«Ирония судьбы», – сказал он. «Я изучал вашу культуру, восхищался ею, а теперь должен был убивать её носителей.»*.

*«Вы не убийца», – сказала я с такой убеждённостью, что сама удивилась. «Я вижу это в ваших глазах.»*.

*Он взял мою руку – просто взял, без спроса, и я не отдёрнула её. Его пальцы были тёплыми, несмотря на прохладный майский день.*.

*«Изабель», – произнёс он моё имя так, словно это была молитва. «Что мы делаем?»*.

*«Не знаю», – честно ответила я. «Но знаю, что не хочу останавливаться.»*.

*Мы сидели, держась за руки, и смотрели на лавандовые поля. Кругом была война, смерть, ненависть, а мы нашли островок покоя в этом хаосе. Неужели это грех? Неужели любовь может быть грехом?*.

*20 мая 1917 года*.

*Каждый день теперь мы гуляем по саду. Каждый день я нахожу новые причины проводить с ним время. Помочь спуститься по лестнице, проверить повязку, принести книгу из библиотеки. Мама косится на меня подозрительно, но пока молчит.*.

*Сегодня Фридрих попросил меня почитать ему вслух. Я выбрала Верлена – «Осеннюю песнь». Когда дошла до строк «И я иду, куда ветер несёт меня, туда и сюда, как мёртвый лист», он закрыл глаза, и по щеке скатилась слеза.*.

*«Простите», – сказал он. «Эти стихи они так точно описывают то, что я чувствую. Как будто я действительно мёртвый лист, которого носит ветром войны.»*.

*Я не думала, просто наклонилась и поцеловала эту слезу. Его кожа была солёной и тёплой. Он замер, не дыхнул даже, а потом медленно открыл глаза и посмотрел на меня.*.

*«Изабель» – начал он, но я приложила палец к его губам.*.

*«Не говорите ничего», – прошептала я. «Не объясняйте, почему это неправильно. Я знаю. Но в этом мире, где всё рушится, разве не имеем мы права на немного счастья?»*.

*Он поцеловал мой палец, всё ещё лежащий на его губах. Лёгкий, нежный поцелуй, но я почувствовала, как по всему телу разливается огонь.*.

*«Вы играете с огнём», – тихо сказал он.*.

*«Знаю», – ответила я. «И не собираюсь останавливаться.»*.

*25 мая 1917 года*.

*Письмо от Жака. Он пишет, что скоро получит отпуск и приедет домой. Две недели дома, первый раз за восемь месяцев. Я должна радоваться, мечтать об этой встрече, готовиться принять мужа. Вместо этого чувствую панику.*.

*Как я смогу лежать рядом с Жаком, зная, что думаю о другом? Как смогу принимать его ласки, когда моё тело жаждет других рук? Как смогу смотреть ему в глаза и говорить о любви?*.

*Фридрих заметил моё состояние.*.

*«Плохие новости?» – спросил он, когда я сидела на скамейке в беседке, держа письмо в дрожащих руках.*.

*Я показала ему письмо. Он прочёл его молча, и я видела, как напрягается его лицо, как сжимаются челюсти.*.

*«Когда?» – коротко спросил он.*.

*«Через неделю.»*.

*Мы молчали долго. Вокруг пели птицы, шелестели листья, жизнь продолжалась, а у нас не было будущего. Через неделю вернётся мой муж, а Фридриха переведут в лагерь для военнопленных. Наша история закончится, не успев по-настоящему начаться.*.