Тайная страсть

Но сейчас, в этом душном номере, перед этой девушкой в полупрозрачной майке, которая смотрела на него не усталыми, а горящими глазами, этот фундамент дал чудовищную трещину. Лика говорила что-то важное, ее палец водил по чертежу, но Марк видел только просвечивающую грудь, изгиб бедра, влажные пряди волос на шее. Чувствовал электричество в сантиметрах, отделявших их тела. И внутри поднималась волна чего-то темного, запретного, мучительно сладкого. Не любви. Ни капли. Жажды. Жажды снова почувствовать себя желанным. Не отцом семейства, не надежным добытчиком, а просто мужчиной. Чьи прикосновения вызывают дрожь, а не усталый вздох. Чьи взгляды задерживаются не на растяжках или седине, а на соблазнительных изгибах.

Он обманывал себя все эти месяцы. Обманывал, думая, что ему достаточно благодарности и спокойной любви. Обманывал, убеждая себя, что внимание Лики – лишь досадная помеха. Но здесь, запертый с ней, глядя на ее тело, на ее вызов, он понял страшную вещь. Его душа, его плоть изголодались. Изголодались по азарту, по новизне, по тому, чтобы быть объектом не благодарности, а неконтролируемого желания. Лика была этим воплощенным желанием. Опасным, нездоровым, но невероятно ярким пятном на фоне серой рутины его жизни.

«Марк Сергеевич?» – ее голос вернул его в комнату. Она стояла прямо перед ним, чертеж в руке почти касался его груди. Ее взгляд был уже не деловым. В нем читалась настороженность, смешанная с тем же томительным ожиданием, что висело в воздухе. Она видела его борьбу. Видела, как он смотрит на нее. И, кажется, знала, что он проигрывает.

Он не мог говорить. Ком сдавил горло. Он лишь кивнул, не зная, на что именно. Его рука, не слушаясь разума, дрогнула, едва не коснувшись ее руки, державшей бумагу. Жена, дети, дом – все это вдруг отплыло куда-то далеко, в туман воспоминаний о вчерашнем вечере. Здесь же, сейчас, в этом плену, остались только его неутоленная жажда и она – соблазнительная, запретная, дерзкая разгадка его давней тоски. Замок щелкнул не только в двери. Он щелкнул где-то внутри него, выпуская наружу то, что он так старательно держал под замком. И обратного пути, похоже, уже не было.

9

Тишина в номере стала густой, тягучей, как патока. Лика видела все – тень борьбы в глазах Марка, едва уловимую дрожь в пальцах, сжатых в кулаки у бедер. Она видела, как его взгляд, словно магнит, снова и снова прилипал к просвечивающим контурам ее груди, скользил вниз по линии бедер, упирался в тонкий шелк трусиков. И в этом взгляде не было уже прежнего раздражения или отторжения. Там читалось другое. Голод. Растерянный, виноватый, но неукротимый голод мужчины, слишком долго довольствовавшегося крохами.

Он мой, – пронеслось у нее в голове с ликующим, почти болезненным уколом. Стратегия сработала. Весь этот долгий путь – от навязчивого флирта до ледяной сдержанности, от случайных встреч до этой вынужденной командировки – привел сюда. В эту запертую комнату. К этому мгновению, когда стены его принципов рухнули, обнажив пугающую, желанную пустоту. Она ждала этого с той самой первой встречи у кофемашины, когда он даже не удосужился толком на нее посмотреть. Теперь он смотрел. И в его взгляде была та самая разрядка, та самая потеря контроля, которую она так жаждала спровоцировать.

Внутри нее все горело. Низ живота сжала спастическая волна возбуждения, такая сильная, что она едва не вскрикнула. Голова слегка закружилась, в ушах зашумело. Она чувствовала себя на грани потери рассудка – не от страха, а от предвкушения. Трусики стали мокрыми, пропитанными ее собственной смазкой, горячей и обильной, как будто их действительно окунули в сладкий, кипящий сироп. Тонкая ткань прилипла к коже, каждое микроскопическое движение отзывалось мучительной пульсацией. Она стояла, притворяясь спокойной, опираясь на стол для устойчивости – колени подкашивались.

«Вот здесь,» – ее голос прозвучал чуть хриплее, чем она планировала. Она снова ткнула пальцем в чертеж, но бумага дрожала у нее в руках. «Если не исправить… будет критично.» Фраза повисла в воздухе, лишенная всякого смысла. Это была пародия на профессионализм. Маска, которая вот-вот сорвется.

Марк не смотрел на чертеж. Его взгляд был прикован к ее руке, к тонким пальцам, к биению жилки на запястье. Он видел, как быстро она дышит, как поднимается и опускается ее грудь под тонкой тканью. Видел влажный блеск в ее глазах, не скрываемый теперь даже тенью. Он видел желание. Чистое, необузданное, направленное на него. И это зрелище, как раскаленный нож, пронзило последние остатки его сопротивления.

Он сделал шаг. Не к столу. К ней. Еще один. Расстояние между ними сократилось до нуля. Его тело, большое, солидное, заслонило свет лампы, накрыв ее тенью. Лика задрала голову, глядя ему в глаза. Ее губы были слегка приоткрыты, дыхание, горячее и прерывистое, касалось его подбородка. Она не отступила. Не отвела взгляда. Она ждала.

Запах ее – смесь влажной кожи, духов и чего-то глубоко женственного, мускусного, – ударил ему в ноздри, перебивая даже призрачный запах домашнего шампуня Ани, который еще минуту назад маячил в памяти. Этот новый запах был как наркотик. Он почувствовал, как кровь приливает к паху, сжимаясь в тугой, болезненный узел. Рутина, благодарность, долг – все это испарилось, сожженное адреналином и этой всепоглощающей жаждой.

Его рука поднялась сама собой. Неуверенно, будто движимая чужой волей. Пальцы коснулись ее щеки. Кожа под подушечками была невероятно горячей, шелковистой. Лика замерла, только ее веки дрогнули, прикрыв глаза на долю секунды. Губы ее дрожали. Она наклонила голову, едва заметно прижимаясь к его ладони.

Этот едва уловимый жест, этот беззвучный ответ, стал последней каплей. Марк наклонился. Медленно, будто в замедленной съемке, преодолевая невидимую преграду. Его губы нашли ее губы.

Первый поцелуй был не нежным исследованием. Он был грубым, почти звериным, взрывом долго сдерживаемой энергии. Голод встретился с голодом. Лика ответила сразу, яростно, вцепившись пальцами в его рубашку, притягивая его ближе. Ее язык встретил его, горячий и требовательный. Звук, похожий на стон, вырвался из ее горла. Она прижалась всем телом, чувствуя его твердость через тонкую ткань своих трусиков и его брюки. Волна жара накрыла ее с головой, смывая последние мысли. Была только эта жажда, это соединение, этот вкус его губ – смесь кофе и чего-то неуловимо мужского.

Он обхватил ее за талию, прижимая к себе так сильно, что она почувствовала ребра. Его руки скользнули вниз, сжимая ее ягодицы через шелк, поднимая ее, прижимая к себе еще плотнее. Она обвила его шею руками, теряя опору под ногами, полностью отдавшись его силе, его порыву. Чертежи со стола полетели на пол бесшумно, погребенные под тяжестью момента.

Он оторвался от ее губ, его дыхание хрипело. Он смотрел на нее, на ее запрокинутое лицо, полуоткрытые губы, на грудь, вздымающуюся под мокрой от пота майкой. В его глазах не было больше сомнений. Была только тьма желания и осознание того, что точка невозврата осталась далеко позади. Крепость пала. Стратег победил. И платой за эту победу стало все, что он считал своей незыблемой опорой. Но в эту секунду, в этом пыльном номере с щелкнувшим замком, цена казалась ничтожной по сравнению с огнем, пожиравшим его изнутри.

10

Мгновение было сладким. Она была готова. Более чем готова. Ждала этого, как изголодавшийся зверь.

И вдруг – как удар ножом в темноте. Не звук, не образ – вспышка.

Глаза Ани. Не усталые, не привычно-спокойные, а какими он видел их много лет назад, на их свадьбе (в загсе, под дождем). Широко открытые, смеющиеся, полные такого безудержного счастья и доверия, что ему тогда стало страшно – как бы не подвести, не разочаровать.

Затем – улыбка старшей дочери. Они смеялись вчера вечером, дочь показывала фокус с исчезнувшей монеткой, в ее смехе была лёгкость и детская наивность. Чистый, беззащитный восторг.

Потом – Катя. Маленькая Катя, ее ручонка, крепко сжимающая его палец, когда он читал ей сказку на ночь. Ее абсолютная уверенность в том, что папа – самая надежная гора на свете.

Картины вспыхнули в сознании не как мысли, а как физическая боль. Ярче, реальнее, чем Лика, задыхающаяся у него в руках. Ярче, чем жар ее тела. Они обожгли его изнутри ледяным пламенем стыда.

Он отпрянул так резко, словно коснулся раскаленного металла. Его руки, только что сжимавшие Лику с грубой силой, разжались, оттолкнув ее. Он не видел ее лица – только мелькнувшее выражение шока, замешательства, а затем – стремительно нарастающей ярости и унижения. Он не слышал ее хриплого возгласа: «Марк?!»

Его тело действовало само. Он рванулся к двери, к этому щелкнувшему замку, который минуту назад казался входом в запретный рай, а теперь был единственным выходом из ада собственного предательства. Пальцы скользили по скобе, не слушаясь. Он дернул. Дверь распахнулась с глухим стуком о стену.

Он выскочил в коридор, не оглядываясь. Как слепой. Темнота коридора плыла перед глазами, полосатый ковер под ногами казался зыбким. За спиной оставалось все: ее тяжелое дыхание, запах ее возбуждения, горечь почти случившегося падения и… гулкая, всепоглощающая тишина за хлопнувшейся двери ее номера. Тишина, в которой звенело все: его собственное прерывистое дыхание, бешеный стук сердца, готового вырваться из груди, и… леденящий внутренний вопль. Что он наделал? Что он почти наделал?

Он не побежал к своему номеру. Он прислонился к холодной стене напротив, лоб прижался к шершавым обоям. Тело трясло мелкой дрожью, как в лихорадке. В горле стоял ком, мешающий дышать. Он сжал кулаки, пытаясь загнать обратно волну тошноты и невыносимого стыда. Глаза жены, улыбка детей – они снова были перед ним. Но теперь в них читался немой вопрос. Упрек. Разрушенное доверие. Он не переступил последнюю черту, но шагнул так близко к краю пропасти, что земля уже осыпалась у него из-под ног.

За дверью номера Лики царила мертвая тишина. Но он чувствовал ее ярость, ее унижение сквозь тонкую стену. Он обманул не только Аню и детей в этот миг. Он обманул и ее. Дал хрупкую надежду и выбил опору. И этот второй слой вины, острый и жгучий, смешивался с основным, превращаясь в ядовитую смесь, разъедающую его изнутри. Крепость не пала. Она дала чудовищную трещину, из которой теперь сочилась не кровь, а яд сомнений, стыда и осознания того, что его «точка опоры» – его семья – уже никогда не будет прежней в его собственной душе. Он стоял в темном коридоре, дрожа, как осиновый лист, и понимал, что обратной дороги к невинности вчерашнего дня больше нет. Только вперед, в неизвестность, с этим грузом.

11

Утро было тяжким похмельем без алкоголя. Марк встретил ледяную вежливость Лики, ее безупречный костюм и взгляд, скользивший сквозь него, как сквозь стекло. Они отработали полдня как два робота: подписали акты, согласовали вчерашние экстренные решения, отдали чертежи на доработку. Марк чувствовал себя выжженным, механически ставя подписи, ловя лишь краем глаза ее собранный профиль и холодную отстраненность. Мысль о скором отъезде домой была единственным лучом в этом мраке стыда и растерянности.

Он уже собрал свой потрепанный портфель, мысленно представляя дорогу, ворота своего дома, лицо Ани – пусть усталое, но родное, когда в дверь кабинета главного инженера ворвался взволнованный прораб. Лицо его было землистым.

«Проблема. Большая,» – выпалил он, едва переводя дух. – «На третьем ярусе подземки, там, где вчера правили узлы… бригада сняла опалубку с новой секции колонн. А там… там арматура.»

Он умолк, глотая воздух.

«Что с арматурой?» – Марк почувствовал, как похолодели пальцы. Предчувствие беды сжало горло.

«Не та марка стали. Совсем. Та, что в спецификации после ваших вчерашних правок – С500. А смонтировали… С400. И сечение прутьев меньше. Это же…» – прораб развел руками, не решаясь назвать катастрофу вслух.

Главный инженер подрядчика вскочил как ужаленный. «Бред! Спецификация была изменена, чертежи у бригады новые! Они должны были…»

«У них был старый комплект чертежей в бумаге, с утра,» – мрачно пояснил прораб. – «Электронную версию с правками они не смотрели. Работали по старинке. Я только что проверил.»

Тишина повисла гробовая. Марк закрыл глаза. Ошибка. Грубая, идиотская, но чудовищная по последствиям. Колонны, рассчитанные под одни нагрузки, были усилены арматурой, не способной их выдержать. Это был не просто брак. Это был будущий обвал. Нужно было срочно останавливать работы на всей секции, демонтировать свежий бетон (если он еще не набрал прочность), вырубать неправильную арматуру, заказывать новую, монтировать… Сроки проекта, и без того горящие, превращались в пепел. Бюджет улетал в трубу. И вина ложилась не только на нерадивого прораба и бригаду, но и на них – архитекторов, которые не обеспечили должный контроль после своих экстренных правок.

«Нам нужно задержаться,» – голос Лики прозвучал неожиданно громко в тишине. Марк вздрогнул, открыв глаза. Она смотрела не на него, а на главного инженера, ее лицо было каменным. – «Минимум на три дня. Нужно немедленно разработать методику безопасного демонтажа свежего бетона на этих колоннах, не повредив соседние конструкции. Просчитать временное усиление. Составить новый график работ и заказа материалов. Координировать все это на месте. Уехать сейчас – значит подписать приговор объекту и репутации нашей компании.»

Ее слова были точны, как скальпель. Неоспоримы. Главный инженер, бледный, лишь кивнул. Прораб смотрел в пол.

Марк почувствовал, как пол уходит из-под ног. Еще три дня. Три дня в этом городе, рядом с ней. С этим ледяным взглядом, который игнорировал его существование. С вчерашними тенями, которые теперь казались не кошмаром, а лишь первым актом пьесы под названием «Ад».

Он попытался найти возражение. Любое. «Может, я останусь один? Ты… ты могла бы вернуться, координировать с офиса…»

Лика повернула к нему голову. Впервые за день ее взгляд встретился с его глазами. Не холодным, а… каменным. Беспощадным.

«Это невозможно, Марк Сергеевич,» – произнесла она четко, без интонаций. – «Методику демонтажа и усиления нужно разрабатывать здесь, на месте, с учетом реальных условий. Мне потребуется ваш опыт и ваша подпись на всех решениях. Как ведущего архитектора проекта. Разделение ответственности в такой ситуации недопустимо. Мы остаемся. Оба.»

Она не улыбалась. Не злорадствовала. Она просто констатировала факт. Рабочую необходимость. Но в ее глазах Марк прочитал нечто большее. Это была ловушка. Ловушка, захлопнувшаяся с тихим, но отчетливым щелчком. Ее месть началась. Не криками, не скандалом, а этой безупречной, железной логикой профессионала, который знает, что прав, и использует эту правоту, чтобы держать его здесь. Рядом. В аду собственной вины и ее ледяного презрения.

Главный инженер засуетился, заговорил о срочном созыве совещания, о вызове специалистов по демонтажу. Шум голосов заполнил кабинет. Марк стоял посреди этого хаоса, глядя в окно на серые корпуса стройки. Дом, Аня, дети – они снова уплывали в недостижимую даль. Перед ним были только пыль, бетон, грохот машин и… она. Его новоявленная тюремщица в строгом синем костюме. Три дня. Они казались вечностью.

12

Тяжесть дня давила на плечи, как бетонная плита. Марк сидел на краю дешевой кровати в своем номере, сжимая телефон. Трубка была теплой после долгого, странно отстраненного разговора с Аней.

«Да, Ань, задерживаюсь… Нет, не знаю пока на сколько. Очень серьезные проблемы на объекте… Колонны… Арматура не та… Да, все в порядке, просто устал… Нет, не беспокойся…»

Фоном – смех и спор детей о мультиках, звук падающей ложки. Аня перебила его: «Марк, прости, тут каша на плите, а они… Доброй ночи. Береги себя.» Щелчок отбоя прозвучал как приговор. Он представил ее лицо: усталое, доброе, доверчивое. Глубокая волна стыда накатила с новой силой, сжимая горло. Он был предателем, сидящим в этой убогой комнате, пока она тушила кашу и разнимала детей.

Телефон задребезжал в руке. Сообщение. От Лики.

Марк машинально ткнул в уведомление. Экран вспыхнул.

Жар. Резкий, обжигающий жар ударил в лицо, растекаясь по всему телу, сжимаясь в тугой узел ниже пояса.

…фото

Не просто откровенное. Изнанка ночи. То, что он едва нащупал в темноте, прежде чем сбежать.

Лика лежала на животе на своей гостиничной кровати. Камера – сверху, под углом. Голова повернута вполоборота, губы чуть тронуты намеком на улыбку. Ее спина – гладкая, беззащитная арка. Грудь, полная, упругая, примерно третий размер – была придавлена весом тела, мягкие формы расплющены о постель. Волосы были влажными и спадали темной пеленой на ее хрупкие плечи и немного на грудь. Фокус был на другом. На ягодицах. Приподнятых, округлых, почти наглых в своем совершенстве. Они доминировали в кадре. И на них – узкая полоска черных кружевных трусиков. Минимум ткани, максимум обещания. Ткань была темной, но он знал, что под ней, представлял ту самую «горячую, сладкую жидкость». Точка невозврата, запечатленная в пикселях.

Подпись: «Малыш, прости, сегодня не получится приехать, я остаюсь на несколько дней для решения серьезных вопросов… Но мое тело очень скучает и ждет твоих ласк.»

Слова «малыш», «тело», «ласки» ударили по сознанию, как молотом. Нежность, смешанная с откровенным животным призывом. Это был не холодный стратег. Это была та самая Лика из запертого номера – страстная, жаждущая, его. Сомнений не оставалось. Никаких. Она помнила. Хотела. Ждала. И теперь, зная, что он заперт здесь с ней на неопределенный срок, наносила удар на поражение.

Марк задыхался. Рука, сжимавшая телефон, дрожала. Кровь гудела в висках. Он не мог оторвать взгляд от экрана. От этих линий, этого наглого предложения. Вчерашний стыд, вина перед Аней – все растворилось в шквале чистой, неконтролируемой похоти. Он хотел быть там. Сейчас. Стереть эту наглую улыбку с ее губ своим поцелуем, вставить в рот свой ствол и упереться им в гланды, что б Лика понимала свое место… Сорвать дурацкие кружева, вдавить ее в матрас…