Сон Эртугрула: Закон и Меч Книга II

Он посмотрел на соратников – одни глаза полны ярости, другие тревожны, некоторые вовсе опустили взор – будто бы сомневаются в правильно выбранной цене.

Долго Осман молчал. А потом, холода в голосе больше, чем на ветру за стенами:

– Ты мудр, Акче-ага… Но нынче мудрость слишком скупа. Сегодня нам нужна сила, – выдохнул он, и зало наполнилось тенью войны. – Страх – тоже часть закона, если речь идет о спасении сотен. И ради этой сотни… пусть один заплатит завтра. Рассвет. Главная площадь. Казнить.

Слова его раскололись эхом, и даже у самых уверенных дрогнуло сердце: не слишком ли высока эта "цена справедливости"?

Казнь на рассвете и молчаливый упрек

Рассвет выдался безжалостно серым и холодным – словно сам небосвод не решался смотреть на то, что вот-вот произойдёт на главной площади Биледжика. Город разбудили раньше обычного: суровый голос стражи не оставил никому шанса остаться дома. На площади стоял эшафот – кривой, деревянный, словно сколоченный в спешке. Люди сбились в хмурую, тревожную толпу, пряча глаза и кутаясь в плащи.

Когда вывели ассасина, прозванного Скорпионом, в толпе прокатился шёпот. Кто-то кусал губы, кто-то крестился, кто-то откровенно отворачивался. Но сам Юсуф шёл прямо, расправив плечи – и в каждом его шаге было столько дерзости, сколько может вынести человек перед лицом смерти. Он не просил пощады. Не умолял. Не торопился с последними словами. Лишь остро глядел вдаль – на Османа, стоявшего выше всех, на ступенях цитадели.

– Ты можешь убить меня, щенок… – процедил он, голос звучал глухо, словно камень об лед. – Но за мной придут другие. Орёл никогда не прощает…

Договорить ему не дали. Всё произошло стремительно: палач не искал пафоса, быстро выполнил волю бея. Смерть пришла так же, как рассвет – буднично, холодно, неумолимо.

Осман долго смотрел в лица тех, кого звал теперь своим народом. Он ждал увидеть облегчение или гордость за нового властителя… Нет, он ждал страха – пусть. Пусть хоть страха, чтобы их единство держалось крепко, на крови и трепете, если не на вере в справедливость.

Но ответ был иным. Особенно у византийцев. Их взгляды чёрствели, погружались внутрь себя – и в этих глазах Осман увидел то же, что было при Константине: привычку бояться, покорность перед очередной безликой властью.

Не суд. Не закон. Не "adelat", не спасение – а цепь. Очередной тиран.

Взгляд Елены выхватил его из небытия. Та самая девушка, чью жизнь недавно спасли, стояла среди толпы. И в её глазах… Нет ни благодарности, ни почитания. Лишь испуг и тихий, выжидающий укор. Словно она невидимо шептала: "Ты такой же, как они. Ты не наш, ты их продолжение".

Когда крики замолкли и площадь опустела, Осман остался недвижим на ступенях. Угроза устранена. Город – в безопасности. Но… нет ни радости, ни облегчения. Только холодное, свинцовое чувство на душе. В этот рассвет, выбирая жёсткий путь Меча, он вдруг понял: великая битва за Закон проиграна на глазах молчащего города.

И самое страшное слово прозвучало беззвучно – в взгляде нового народа.

…Этот молчаливый упрёк всегда звучит громче любых речей. Как часто мы – неизвестно кому – кажемся героями, когда на самом деле в чьих-то глазах становимся лишь их очередной тенью?

Глава 4. Эхо на площади: Молчание города и гнев Орла

Город, который затаил дыхание

Биледжик замолчал. Не как после обычной бури – нет, тут воцарилось неестественное затишье, словно само время здесь внезапно решило сбиться с ритма. Казнь на городской площади… Она не принесла покоя. Наоборот – принесла тяжесть. Гнетущую, холодную, липкую тишину, от которой не спрячешься ни за дверями, ни за привычными словами.

Стало меньше людей на улицах. Вчера еще рынок бурлил – торговцы с улыбкой перебрасывались шутками с воинами Кайы. Сегодня? Смотрят мимо, глаз не поднимают. – Сколько стоит, ага? – спрашивает кто-то из всадников. – Три акче, – бормочет торговец, и ни улыбки, ни невербального понимания. Только коротко, быстро, по делу – и всё.

Старейшины из византийцев, что были позваны на совет, теперь вежливы как никогда: кивают, соглашаются буквально со всем. Но в их глазах – ни искорки, ни жизни. Один лишь глубокий, въевшийся вековой страх. Согласие без сопротивления – это не уважение уже, это только бессилие.

Осман, который недавно провозгласил себя защитником всех своих подданных – независимо от их веры, будь то мусульмане или христианские zimmî (зимми – иноверцы, находящиеся под защитой исламского государства), – теперь отчетливо чувствует разделение. Он мечтал стать для них гарантией adalet (адалет – справедливость), хотел быть опорой и оплотом. А стал… В их глазах просто еще одним господином, для которого его же воля – закон и предел.

Он особенно остро ощущал это в простых взглядах прохожих. Ни открытого страха, ни преданности, только вежливая нейтральность. Почтение осталось. А доверие? Совсем исчезло. Как будто его даже и не было никогда. Только легкий холодок за спиной да тяжелый воздух между встречными глазами.

Город будто затаился, задержал дыхание на выдохе. Все ждут – какой будет следующий шаг этого нового, непредсказуемого господина. И никто теперь не рискует предугадать, будет ли этот шаг дорогой вперед или обрывом в темноту.

Разговор в тени цитадели

Тишина в Биледжике давила на Османа сильнее любой битвы. Однажды вечером он нашёл своего старого наставника Акче Коджу в тени цитадели, среди запущенного сада. Акче неспеша обрезал увядшие розы.

– Они боятся меня, наставник, – сказал Осман прямо. – Я дал им безопасность, но, кажется, отнял надежду на справедливость. Я ошибся.

Акче не сразу повернулся к нему. Его нож чисто отделил очередной засохший бутон.

– Ты сделал так, как считал нужным, чтобы защитить свой народ, – тихо ответил он. – Иногда правителю нужно быть волком, чтобы сохранить стаю. Это путь воина.

– Но я больше не хочу быть только воином! – воскликнул Осман с сожалением. – Мой отец учил меня другому!

– Верно, – наконец, старик посмотрел на него. В его глазах было много усталости и грусти. – Помнишь, как Эртугрул-бей поймал византийского шпиона? Все требовали смерти. Но твой отец устроил суд, выслушал всех, даже шпиона, и приговорил его к каторге вместо смерти. Многие считали это слабостью.

Но через год жители соседней греческой деревни, услышав о такой справедливости, предупредили нас о нападении. Они поверили не в силу, а в закон.

Старик смотрел Осману в глаза.

– Страх заставляет подчиняться, Осман-бей. Но только справедливость рождает верность. Волка остерегаются и при первой возможности предадут. Но за пастухом идут сами.

Осман слушал, и каждое слово отзывалось в его душе. Да, он понял – своей жестокостью он создал тот страх, который хотел убрать от своих людей. Это был горький урок, но нужный. Он медленно подошёл к Акче и обнял его, как в детстве.

– Спасибо, отец.

Весть из змеиного гнезда

Пока Осман только учился быть настоящим правителем, враги не теряли времени зря. Глухой ночью в Биледжик пробрался гонец – истощённый, тревожный, будто на его плечах сидел весь страх мира. Он протянул Осману небольшой свиток и едва заметно поклонился.

В письме стояли поспешные строки:

– Осман-бей, будь начеку! – писал под печатью Садык-бей. – Смерть Скорпиона потрясла всё братство. Ты сделал неслыханное: не просто убил их человека, а подверг его публичной казни – как простого harami (харами – разбойник). Для них это оскорбление, которое не забудут. Это удар по самой тайне их сообщества.

Гонец переминался с ноги на ногу, пока Осман перечитывал каждое слово.

– Мои люди в Бурсе передают: Орел в бешенстве. Он понял, что ты знаешь о нём больше, чем он предполагал. Отныне он не будет играть с hassasin (хассасин – ассасины) в тени. Всё становится на своих местах: он собирает силы.

В письме было сказано, что Орел поднял на ноги всех верных tekfur (тэкфур – византийский наместник) в округе. Более того, он уже тайно встречается с тюркскими беями, суля им altın (алтын – золото) и власть в обмен на голову Османа.

В конце письма стояла последняя, тревожная фраза:

– Он готовится к настоящей savaș (саваш – война). Он хочет стереть тебя и твой народ с лица земли.

Осман стиснул пергамент так, что чуть не разорвал его. Всё, что было раньше – лишь тень, предупреждение, проба сил. Его выбор, призванный навести ужас, обернулся другой стороной – и только разозлил зверя. Теперь скрываться было негде. Впереди ожидала открытая схватка с могущественным, наконец-то явившимся противником.

Новый план и неожиданный гость

Осман не терял времени – сразу после тревожной вести собрал своих беев. В его голосе звучала необычная для них решимость.

– Грядет savaş (саваш – война), – сказал он твердо. – Великая война. Но в этот раз мы будем сражаться не только мечом. Мы должны воевать за умы и сердца людей.

План, который Осман предложил, был смелым – даже дерзким. Вместо того чтобы закрыться за стенами, он решил первым протянуть руку: разослал послов в каждую окрестную köy (кёй – деревню), и к тюркам, и к грекам, предлагая им сотрудничество и защиту.

Он взялся формировать настоящее halk milisleri (халк милислери – народное ополчение), чтобы противопоставить тайному братству Филарета свое общее, открытое братство – birlik (бирлик – союз) свободных людей. Союз, в котором не страх правит, а общее желание мира и справедливости.

Они ещё обсуждали детали, строя в голове картину будущего, когда в тронный зал бегом вошел стражник – сбивчивый, как будто сам не верил своим словам.

– Бейим, простите, что отвлекаю… К воротам города прибыла misafir (мисафир – гостья). С ней небольшой караван, несколько слуг и охрана. Она велела передать: её прислал её отец – великий шейх Эдебали. Ее имя… Бала-хатун.

В зале почти мгновенно стало тихо, как перед грозой. Имя шейха Эдебали вызывало уважение во всей Анатолии, ведь он был не только проповедником, но и gerçek bilge (герчек билге – настоящий мудрец), чьё слово стоило дороже золота. А его дочь славилась не только красотой, но и умом.

Что она искала здесь, в их неспокойных землях? Зачем приехала именно сейчас, когда Осман строил новое государство не на страхе, а на справедливости и доверии?

Осман почувствовал, как внутри всё замерло – словно сама судьба подала знак. В этот момент его вера в новое обретала невидимую поддержку. Это не могло быть просто случайностью.

Глава 5. Нежданная гостья из обители мудрости. Что ожидает Османа завтра

Встреча у ворот: меч и чётки

Осман, только услышав имя гостьи, не стал посылать за ней кого-то из беев – это было бы делом обыденным. Нет, он решил встретить её лично. Подобное внимание означало глубокое уважение: не только к ней, но прежде всего к её отцу, великому шейху Эдебали. В сопровождении Тургута и Бамсы он спустился к главным воротам города.

У самых ворот уже ждал небольшой караван, возглавляемый Бала-хатун. Всё, что происходило дальше, разительно отличалось от того, к чему привык Биледжик в последние месяцы.

Никаких звенящих доспехов, ни грохота копыт, ни мрака воинских знамен. Только несколько повозок, гружённых скромными тюками, пара слуг и четверо охранников – мрачные дервиши с посохами. Даже без оружия эти люди производили впечатление людей опасных.

Бала-хатун уже спешилась и теперь стояла, спокойно и с достоинством глядя на грозные стены завоёванного города. Осман подошёл – и их взгляды встретились. Он увидел перед собой не просто красивую девушку: в её больших, тёмных глазах отражались ум, глубокая по-взрослому мудрость и та внутренняя сила, которую ни меч, ни время не могут сломить.

Она не опустила взгляд перед вождём, а наоборот – встретила его уверенно. Только слегка склонила голову в знак уважения, сохраняя собственную стойкость.

– Бала-хатун, – произнёс Осман, и голос его звучал непривычно мягко, – добро пожаловать в Биледжик. Для нас большая şeref (шереф – честь) принимать дочь великого шейха Эдебали.

– Мир твоему дому, Осман-бей, – её голос был тихим, чистым, словно журчание ручья. – Мой отец шлёт тебе своё благословение. Мы привезли целебные травы и мази для раненых – и для твоих воинов, и для жителей города, ибо перед лицом боли все равны. А ещё… я привезла для тебя его личное mesaj (месаж – послание).

Разговор, что ценнее золота

Для разговора Осман выбрал не тронный зал – слишком много там власти, слишком мало доверия. Нет, он пригласил Бала-хатун в тихий внутренний сад цитадели, где всего несколько дней назад советовался с Акче Коджой. Здесь, у скамьи возле небольшого фонтана, они присели напротив друг друга.

Тургут и Бамсы остались у входа в сад, спутницы Бала-хатун – в стороне. Впервые за долгое время Осман ощущал не напряжение битвы, не тяжесть решений, а почти забытую – и потому хрупкую – тишину.

– Мой отец следит за твоими деяниями, Осман-бей, – первая нарушила молчание Бала-хатун. – Он говорит, что ты смел, как лев, и хитер, как лис. Но с этим приходит и опасность, которая поджидает каждого, кто получает власть.

– Какую опасность? – спросил Осман, прямо, без лишних слов.

Голос Бала-хатун стал глубже, в нем зазвучала непривычная серьёзность – будто она читала строки из древней книги:

– Он велел передать тебе: «Тот, кто строит самую высокую башню, рискует ослепнуть от солнца и забыть о тех, кто живет в её тени. Государство, стоящее лишь на силе меча – как колосс на глиняных ногах. Истинная kuvvet (куввет – сила, мощь) – в справедливости, что скрепляет камни, и в милосердии, что делает их нерушимыми».