Последний архив

Волков шагнул внутрь, чувствуя, как холод пробирает даже сквозь утеплённый комбинезон. На ближайшем модуле была выгравирована эмблема проекта "Мнемозина" – стилизованное ухо, прислушивающееся к звёздам.

– Смотрите на маркировку, – позвала Гремлин, освещая фонариком ряды модулей. – "Архив 001-100. Первичный контакт". "Архив 101-200. Лингвистический анализ". "Архив 201-300. Попытка коммуникации".

– А вот это интересно, – Моряк указал на дальний ряд. – "Архив 1001-1100. Трансформация экипажа". "Архив 1101-1200. Протоколы сохранения сознания".

– Что за чертовщина? – пробормотал Волков.

Он взял один из модулей – "Архив 1247. Финальная передача". Модуль был неожиданно тяжёлым, словно внутри находилось нечто более плотное, чем данные.

– Шеф! – голос Герца в коммуникаторе звучал взволнованно. – У нас изменения!

– Какие изменения?

– Сигнал станции… он отреагировал на вскрытие контейнера. Частота и интенсивность растут. Будто станция… проснулась окончательно.

– Что это значит?

– Не знаю. Но структура сигнала меняется. Появляются новые слои данных. И Кадет… он начал что-то писать. Быстро. Говорит, что должен записать, пока не забыл.

– Возвращаемся, – скомандовал Волков. – Гремлин, запечатай контейнер. Но сначала…

Он сунул модуль "Финальная передача" в карман.

– Шеф? – удивился Моряк.

– Хочу знать, чем всё закончилось для них. Быстро, закрывайте и пошли.

Они выскочили из контейнера. Гремлин быстро активировала замки, восстанавливая защиту. В коммуникаторе уже звучали новые голоса – встревоженные, напряжённые.

– …не могу остановиться! Оно само льётся!

– Держи его, чтобы не навредил себе!

– Да он не буйный, просто пишет как одержимый…

Волков ускорил шаг. Холод грузового отсека остался позади, но другой холод – холод предчувствия – сковал сердце.

На мостике собралась вся команда. Кадет сидел за навигационным пультом, его пальцы летали по виртуальной клавиатуре с невероятной скоростью. На экране появлялись строчки символов – некоторые напоминали те, что были в сигнале, другие выглядели совершенно чуждыми.

– Дима, – мягко позвала Док. – Дима, остановись. Ты исписал уже двадцать страниц.

– Не могу, – выдохнул парень, не отрываясь от экрана. – Если остановлюсь – забуду. Это важно. Это… инструкция.

– Инструкция к чему?

– К правильному слушанию. Они передают не просто слова – они передают способ восприятия. Новый протокол коммуникации. Универсальный язык.

– Кто "они"? – спросил Волков.

Кадет наконец остановился, повернулся. Его глаза были красными от напряжения, но в них светилось странное воодушевление.

– Не знаю. Но они добрые. Они хотят поделиться знанием. Всем знанием. – Он показал на экран. – Вот, смотрите. Это базовые концепты. Время, пространство, материя, энергия. Но выраженные не через наши ограниченные понятия, а через… через саму суть явлений.

Герц подошёл ближе, вгляделся в символы.

– Господи. Это… это гениально. Математика, лингвистика и философия в одном флаконе. Универсальный метаязык.

– Не увлекайся, – предостерёг Дарвин. – Мы не знаем источник. Не знаем цель.

– Цель очевидна – коммуникация, – возразил Герц. – Представьте, что вы хотите поговорить с муравьём. Как вы объясните ему концепцию звёзд? Только создав промежуточный язык, понятный обеим сторонам.

– И кто тут муравей? – мрачно спросил Моряк.

Никто не ответил.

***

– Шеф, – позвал Харон. – Начинаю процедуру разгона как приказано. Расчётное время до станции "Мнемозина" – четырнадцать часов тридцать семь минут.

– Подтверждаю, – кивнул Волков. – Плавный набор скорости. Экономим топливо.

"Персефона" мягко вздрогнула – ожили маршевые двигатели. Старый корабль начал свой путь к станции, которая молчала два века, а теперь пела на всех частотах сразу.

– Герц, – обратился Волков к специалисту по связи. – Что ещё удалось расшифровать?

– Многое, Шеф. Слишком многое. – Герц потёр глаза под очками. – Седьмой слой данных содержит… не знаю, как это назвать. Воспоминания? Эмоциональные отпечатки? Кто-то или что-то делится опытом первого контакта.

– Чьим опытом?

– Не могу определить. Но ощущения… – он поморщился. – Радость открытия, смешанная со страхом. Восторг понимания и ужас от осознания масштаба. Как будто кто-то впервые увидел океан, будучи рыбой в аквариуме.

– Поэтично, – фыркнул Дарвин. – Но что это значит практически?

– Это значит, – медленно произнёс Кадет, – что мы не первые. Кто-то уже прошёл через это. Через первую встречу с… ними.

– И где эти первые сейчас? – спросила Док.

Кадет пожал плечами.

– Может, они и передают сигнал. Может, стали частью чего-то большего. Или просто… изменились.

В рубке повисла тишина. Каждый думал о своём, но мысли сходились в одной точке – что ждёт их на станции "Мнемозина"?

– Так, – Волков встал. – У нас четырнадцать часов. Предлагаю использовать их с толком. График вахт – по четыре часа, парами. Никто не остаётся один, это приказ. Герц, продолжай расшифровку, но не увлекайся. Каждые два часа – перерыв.

– Но Шеф, данных так много…

– Именно поэтому перерывы обязательны. Не хочу, чтобы ты перегорел раньше времени. Гремлин, полная диагностика всех систем. Особое внимание – шлюзам и скафандрам. Нам предстоит выход.

– Уже делаю. Кстати, нашла ещё одну странность. Дрон, он сам включился.

– Да?

– Он записал видео. Трёхсекундный фрагмент. Но на записи… – она замялась. – Лучше сам посмотри.

Гремлин вывела запись на экран. Качество было плохим – дрон снимал что-то в грузовом отсеке. Три секунды статичной картинки, ничего особенного. Кроме…

– Стоп. Перемотай назад. Вот тут.

На записи, в дальнем углу отсека, на долю секунды появлялась тень. Человеческая фигура, но что-то было не так с пропорциями. Слишком высокая, слишком тонкая.

– Усиль контраст, – попросил Волков.

Изображение стало чётче. Фигура была одета в старый скафандр, модель двухсотлетней давности. На шлеме виднелась эмблема "Мнемозины".

– Оптическая иллюзия, – быстро сказал Дарвин. – Игра света и тени.

– На что похожая на члена экипажа мёртвой станции? – возразил Моряк. – Многовато совпадений.

– Харон, – позвал Волков. – Анализ видео.

– Анализирую… На записи присутствует аномалия визуального характера. Вероятность оптической иллюзии – тридцать семь процентов. Вероятность постороннего объекта – двенадцать процентов. Вероятность сбоя в работе сенсора – пятьдесят один процент.

– А почему дрон вообще включился?

– Неизвестно. В журнале событий зафиксирована спонтанная активация. Причина не установлена.

Волков ещё раз посмотрел на застывшую фигуру в старом скафандре. Воображение дорисовывало лицо за тёмным стеклом шлема – мёртвое, высохшее, но всё ещё человеческое.

– Усилить меры безопасности, – приказал он. – Все переходы между отсеками – только парами. И Гремлин? Поставь дополнительные камеры в грузовом.

– Уже ставлю.

– Док, как состояние команды?

– Стабильное, но… – она проверила свой планшет. – У всех повышен уровень кортизола. Классическая реакция на стресс. И ещё одна странность – у Кадета изменилась энцефалограмма. Появились волны, которых раньше не было.

– Опасно?

– Не знаю. Пока он чувствует себя нормально. Но это определённо аномалия.

– Кадет, как самочувствие?

– Отлично, Шеф. Лучше, чем когда-либо. Голова ясная, мысли чёткие. Как будто… как будто всю жизнь смотрел на мир через грязное стекло, а теперь его протёрли.

– Не нравится мне это, – пробормотал Дарвин.

– Мне тоже, – согласился Волков. – Но пока справляемся. Давайте готовиться к встрече по протоколу. Через четырнадцать часов мы узнаем, кто или что ждёт нас на "Мнемозине".

Команда начала расходиться по своим постам. Волков остался на мостике с Моряком, который проверял курс.

– Шеф, – тихо сказал пилот. – Если там действительно кто-то есть… кто-то, кто двести лет провёл в изоляции… Это уже не люди.

– Знаю.

– И ты всё равно ведёшь нас туда.

– Протокол "Омега", помнишь? У нас нет выбора.

– Выбор есть всегда.

Волков посмотрел на экран, где мигала точка станции. Четырнадцать часов до встречи с неизвестным.

– Иногда все варианты плохие, – сказал он. – Но отступить сейчас – значит, предать тех, кто, возможно, ждёт помощи. Даже если они уже не совсем люди.

– А если они опасны?

– Тогда хотя бы предупредим Землю. Это тоже долг.

Моряк кивнул, принимая логику командира. В конце концов, они все знали, на что шли, выбирая работу в дальнем космосе. Риск был частью контракта.

***

"Персефона" продолжала свой путь через пустоту. Четырнадцать часов – не так много времени, чтобы подготовиться к встрече с неизвестным. Но не так мало, чтобы представить все возможные ужасы, ожидающие впереди.

В каюте Волков достал архивный модуль "Финальная передача". Тяжёлый, холодный, хранящий чьи-то последние слова. Стоит ли читать сейчас? Или лучше подождать, сохранить хоть какую-то интригу?

Он положил модуль на стол. Время покажет. Сейчас нужно готовиться к тому, что покажет им станция "Мнемозина". Готовиться к встрече с теми, кто молчал два века, а теперь запел на всех голосах сразу.

Через иллюминатор были видны звёзды – холодные, далёкие, вечные. Они помнили времена, когда человечество ещё не умело мечтать о полётах. Они будут помнить и времена, когда некому будет мечтать.

Но пока – пока ещё есть те, кто летит навстречу тайне. Семь человек на старом грузовике, ведомые долгом и протоколом в неизвестность.

Четырнадцать часов до станции "Мнемозина".

Четырнадцать часов до ответов.

Или новых вопросов.

Время покажет.

Глава 2. Мертвый маяк

Первые три часа пути Волков провёл в своей каюте с архивным модулем "Финальная передача".

Модуль был холодным даже через термоперчатки – старая технология, рассчитанная на века хранения. На боку виднелась гравировка: дата, серийный номер, и странный символ, похожий на глаз, вписанный в спираль. Или спираль, свёрнутую в глаз. Чем дольше Волков смотрел, тем меньше был уверен.

Подключение заняло время – древние протоколы требовали ручной синхронизации. Индикатор загрузки полз медленно, словно сам модуль сопротивлялся воспроизведению. Наконец, экран ожил.

Женщина в форме старшего офицера. Лицо усталое, осунувшееся, но со странным спокойствием в глазах.

То, что Волков услышал в следующие минуты, заставило его дважды остановить запись. Потом воспроизвести снова. И снова.

В конце файла был артефакт – несколько секунд визуальных помех. Волков увеличил контраст, замедлил воспроизведение. Среди статики мелькали обрывки текста, цифры, символы. Что-то о секторе Г-7. Цифра пять, повторяющаяся дважды. И рисунок – круг с расходящимися лучами. Или щупальцами. Секунда – и помехи поглотили всё.

Волков выключил ридер, убрал модуль в личный сейф. Потом сидел в темноте каюты ещё десять минут, переваривая увиденное.

Холод крио-сна всё ещё сидел в костях, но это был другой холод. Глубже. Старше. Холод понимания, что они летят не к мёртвой станции. К чему-то худшему.

Когда он вышел на мостик, Герц оторвался от анализа сигналов.

– Шеф? Что-то не так?

– Всё в порядке, – коротко ответил Волков. – Продолжай работу.

Но Герц видел – командир сжимал челюсти так, что желваки ходили ходуном. За годы полётов специалист по связи научился читать людей. И сейчас он читал страх. Не панику – Волков был слишком опытен для паники. Но глубокий, осознанный страх человека, увидевшего нечто, чего видеть не следовало.

Волков провёл остаток времени на мостике, изучая схемы станции. Три жилых модуля, расположенных треугольником. Центральное ядро с реактором. Лаборатории, склады, технические отсеки. Всё стандартно для исследовательской станции того периода.

Сектор Г-7 находился возле центрального ядра. Судя по схемам – вспомогательное хранилище данных. Ничего особенного. Но кто-то счёл важным указать именно его в том странном послании.

Если это было послание. Может, просто помехи создали иллюзию смысла там, где его не было. Мозг человека склонен искать паттерны даже в хаосе. Особенно мозг, отравленный крио-сном и страхом.

– Десять тысяч километров до цели, – доложил Моряк с места пилота. – Визуальный контакт через пятнадцать минут.

Голос вырвал Волкова из размышлений. Он кивнул, продолжая изучать схемы. Планировал маршруты отхода, точки эвакуации, запасные варианты. Старая привычка – всегда иметь план Б. И план В. И план на случай, если всё пойдёт к чертям.

Мостик "Персефоны" был погружён в рабочий полумрак. Только экраны и индикаторы создавали островки света, выхватывая из темноты лица команды. Все собрались здесь – никто не хотел пропустить первый взгляд на станцию.

Кадет сидел в углу, обложенный планшетами. Символы из сигнала заполняли экраны – сложные, многослойные, живые. Парень бормотал что-то себе под нос, пальцы летали по виртуальным клавиатурам. Время от времени он замирал, глядя сквозь символы, словно видел в них нечто большее.

– Герц, что с анализом сигнала? – спросил Волков.

– Становится только сложнее, – специалист по связи потёр переносицу под очками. За последние часы он выпил достаточно синтетического кофе, чтобы оживить мертвеца. – Восьмой слой данных содержит… даже не знаю, как описать. Математические структуры, которые меняются при наблюдении. Как будто сам акт анализа влияет на содержание.

– Квантовая запутанность? – предположил Дарвин.

Биолог выглядел взволнованным. Нет, не взволнованным – возбуждённым. Как ребёнок перед Рождеством. Для него это было приключение, шанс на открытие. Он ещё не понимал. Не чувствовал того холода, который Волков принёс с собой из каюты.

– Возможно, – кивнул Герц. – Но это противоречит всему, что мы знаем о передаче информации на такие расстояния. Квантовая запутанность не должна работать в макромасштабе. И уж точно не через двести лет.

– А символы? – Волков посмотрел на Кадета.

Дмитрий поднял голову. Под глазами залегли тени, но взгляд горел лихорадочным воодушевлением.

– Я начинаю понимать структуру, – сказал он, не отрываясь от экранов. – Это не просто язык. Это… метод мышления. Новый способ организации информации. Каждый символ содержит множество значений, которые раскрываются в контексте других символов. Как… как голограмма смысла.

– Поясни.

– Смотрите. – Кадет вывел на главный экран два похожих символа. – Вот это я перевёл час назад как "движение". А сейчас, в контексте новых данных, это скорее "трансформация через перемещение". Но и это не точно. Есть ещё оттенки – "изменение сути через смену места", "становление иным в пути". Значение углубляется с каждым новым контекстом.

– Не нравится мне это, – пробормотал Моряк. – Язык, который меняется у тебя на глазах? Как договариваться с тем, кто каждую секунду переопределяет слова?

Максим Семёнов был прагматиком до мозга костей. Пятнадцать лет в космосе научили его простой истине – усложнение ведёт к катастрофе. Чем проще система, тем надёжнее. А этот язык был антиподом простоты.

– Может, в этом и смысл, – задумчиво сказала Док. – Язык, который эволюционирует. Адаптируется к собеседнику. Учится.

Елена Воронова сидела за медицинской консолью, отслеживая биометрию команды. Все показатели были в норме. Почти. Лёгкое учащение пульса, повышенный уровень адреналина. Команда нервничала, даже если не показывала этого.

– Визуальный контакт! – объявила Гремлин.

Настя Беляева была самой молодой в команде после Кадета, но знала "Персефону" как свои пять пальцев. Каждый винтик, каждую схему. Сейчас она сидела за инженерной консолью, готовая к любым неожиданностям. Её короткие рыжие волосы, отливали медью в свете экранов.

На главном экране появилась точка – пока просто утолщение на фоне звёзд. По мере приближения она росла, обретала форму.

Станция "Мнемозина" выплывала из тьмы медленно, словно нехотя. Словно не хотела быть найденной. Сначала стал виден общий силуэт – три жилых модуля, соединённых переходами в форме треугольника. Геометрия, которая почему-то вызывала беспокойство. Может, дело было в идеальной симметрии. Или в том, как переходы сходились к центру, напоминая…

Нет. Волков отогнал мысль. Не стоит искать зловещие знаки там, где их нет.

Центральная антенная решётка возвышалась над конструкцией как шпиль собора. Или как надгробие. Всё выглядело целым, неповреждённым.

Слишком целым для двухсот лет дрейфа.

– Увеличить сектор Б-3, – приказал Волков.

Изображение приблизилось. И тут стали видны странности.

Вся поверхность станции была покрыта изморозью, но не обычной. Не хаотичными наростами, которые можно ожидать от двух веков в космосе. Кристаллы льда формировали сложные узоры – спирали, фракталы, геометрические фигуры невероятной точности. Словно мороз подчинялся не законам физики, а чьей-то воле. Или программе. Или безумию.

– Красиво, – прошептал Кадет.

– И неправильно, – добавил Дарвин, наклонившись вперёд. – Посмотрите на структуру кристаллов. Это не может быть естественным образованием. Энтропия не работает так. Хаос не создаёт порядок.

– Если только кто-то не помогает хаосу, – мрачно заметил Волков.

– Температура поверхности? – спросил он вслух.

– Минус двести двенадцать, – ответил Харон. Голос ИИ звучал ровно, бесстрастно. Машине было всё равно, что температура аномальна. – Это на двенадцать градусов холоднее расчётной.

– Откуда лишний холод? – спросил Герц.

– Неизвестно. Станция словно поглощает тепловую энергию из окружающего пространства.

– Это невозможно, – возразил Дарвин. – Второй закон термодинамики…

– Многое из того, что мы видели, казалось невозможным, – перебил его Волков. – Дистанция?

– Пятьсот километров и сокращается. Скорость сближения – пятьдесят метров в секунду.

– Замедлить до десяти. Облететь по спирали, хочу осмотреть со всех сторон.

"Персефона" начала медленный облёт станции. С каждым витком открывались новые ракурсы, новые детали. И новые вопросы.

Солнечные панели были покрыты той же кристаллической коркой, но продолжали поворачиваться, отслеживая далёкое Солнце. Отсюда, на краю системы, наша звезда выглядела просто яркой точкой. Но панели находили её безошибочно, поворачивались с механической точностью. Сквозь лёд. Вопреки логике.

Антенны связи тоже двигались, медленно сканируя пространство. Искали что-то. Или кого-то. Или просто выполняли программу, заложенную двести лет назад мёртвыми руками.

– Она охотится, – вдруг сказал Моряк.

– Что? – Волков повернулся к пилоту.

– Станция. Посмотрите, как движутся антенны. Это не случайное сканирование. Есть паттерн. Она что-то ищет.

Волков присмотрелся. Моряк был прав – движение антенн следовало определённому алгоритму. Сложному, но узнаваемому. Поисковая развёртка. Станция действительно что-то искала в пустоте.

Или кого-то ждала.

– Стоп, – Кадет указал на экран. – Вон там, сектор Д-7. Это что?

Волков увеличил изображение. На корпусе станции, среди фрактальных узоров, виднелись символы. Те самые, которые Кадет переводил последние часы. Но эти были другими. Крупнее. Чётче. Словно выведенные специально для них.

– "Добро пожаловать", – прочитал парень. – Или… нет, точнее будет "Признание присутствия". Но есть ещё оттенок… "Мы знаем, что вы здесь". Они знают, что мы здесь.

– Кто "они"? – спросила Док.

Её голос звучал спокойно, но Волков видел, как она сжимает край консоли. Костяшки пальцев побелели.

– Не знаю, – Кадет нахмурился, вглядываясь в символы. – Но эти знаки… они свежие. Смотрите – лёд вокруг них отличается. Другая структура кристаллов, другой узор. Как будто…

– Как будто их написали недавно, – закончила Гремлин. – Очень недавно.

В рубке повисла тишина. Густая, почти осязаемая. Только гудение систем жизнеобеспечения напоминало, что они всё ещё живы, всё ещё дышат.

Станция, молчавшая два века, приветствовала гостей. Или предупреждала.

– Сканирование внутренних помещений? – спросил Волков, стряхивая оцепенение.

– Затруднено, – ответил Харон. – Ледяной покров создаёт помехи. Но я фиксирую энергетические сигнатуры. Реактор станции активен. Мощность – двадцать процентов от номинала.

Двадцать процентов. После двухсот лет. Реакторы того поколения рассчитывались на пятьдесят лет автономной работы, максимум – семьдесят. А этот всё ещё функционировал.

– Системы жизнеобеспечения?

– Частично функционируют. Температура внутри варьируется от минус пятидесяти до плюс пяти по Цельсию. Атмосфера присутствует, но состав аномальный.

– Насколько аномальный?

– Семьдесят процентов азота, пятнадцать процентов кислорода, остальное – неидентифицированные газовые примеси.

Пятнадцать процентов кислорода – меньше земной нормы, но достаточно для дыхания. Если не считать неизвестных примесей.

– Ядовито?

– Недостаточно данных для оценки.

Конечно, недостаточно. Когда их было достаточно?

Волков встал, прошёлся по мостику. Семь шагов до переборки, разворот, семь шагов обратно. Старая привычка – движение помогало думать.

Решение нужно было принимать сейчас – садиться или наблюдать издалека. Протокол требовал высадки и проверки. Но протоколы писались для нормальных ситуаций. А здесь…

Воспоминание о записи из модуля кольнуло под рёбра. Женщина на экране, спокойно говорящая о том, что они все приняли предложение. Добровольно. Что архив – это дар, а не проклятие.

Но потом был тот фрагмент в помехах. Кто-то пытался передать предупреждение? Или приглашение в ловушку?

Сектор Г-7. Цифра пять.

– Стыковочный узел номер три выглядит рабочим, – заметил Моряк, прерывая размышления. – Ледяных наростов там меньше. И шлюз вроде цел.

Волков подошёл к экрану. Действительно, узел номер три был относительно чист. Словно его специально поддерживали в рабочем состоянии. Для гостей.

– Гремлин, готовность шлюзов?

– Наши системы в норме. Скафандры проверены, герметичность стопроцентная. – Настя пробежалась пальцами по консоли, проверяя данные. – Но Шеф… – она замялась.

– Что?

– Один из ремонтных дронов опять включился сам. Третий раз за последние сутки. На этот раз записал аудио.

Волков нахмурился. Дроны не должны были включаться самостоятельно. Это могло означать сбой в системе. Или…

– Давай послушаем.

Гремлин вывела запись на динамики. Сначала – статика, белый шум космических помех. Потом, едва различимо, послышалось нечто похожее на дыхание. Медленное, размеренное. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Команда замерла, вслушиваясь. Что-то было неправильно в этом дыхании. Ритм слишком медленный для человека. Слишком… механический.

– Усилить, – приказал Волков.

Звук стал громче. Теперь к дыханию добавилось что-то ещё – отдалённый гул, похожий на работу вентиляции. Капающая вода – невозможная в условиях космоса. И… голоса? Неразборчивый шёпот на грани слышимости.

Кадет вздрогнул.

– Они… они говорят на том языке. На языке символов. Я почти понимаю…

– Достаточно, – Волков жестом остановил запись. – Откуда дрон это записал?

– Из грузового отсека, – Гремлин проверила логи. – Сектор Ж-12, возле контейнера X-77. Но там никого не было, камеры подтверждают. Пусто. Только контейнеры и темнота.

Контейнер X-77. Тот самый, с архивным оборудованием от "Аэлиты". В космосе не бывает совпадений.

– Акустическая галлюцинация, – предположил Дарвин. – Может, вибрации корпуса создают иллюзию голосов. Или помехи от старого оборудования в контейнере.

– Может быть, – согласился Волков, хотя сам в это не верил.

Он знал, как звучат космические помехи. Знал все звуки, которые может издавать корабль. Это было что-то другое. Что-то, что не должно было существовать в грузовом отсеке "Персефоны".

– Ладно, решено. Стыкуемся. – Он отрезал возможные возражения жестом. – Протокол есть протокол. Моряк, мягко, без спешки. Герц, передай стандартное приветствие на всех частотах. Если там кто-то есть, пусть знают о наших мирных намерениях.

– Есть, Шеф.

"Персефона" начала сближение со стыковочным узлом. Расстояние сокращалось – триста метров, двести, сто. С каждым метром детали становились чётче. Фрактальные узоры на корпусе станции казались теперь почти живыми, пульсирующими в такт чему-то невидимому.

Древние протоколы автоматической стыковки ожили – огни замигали в установленной последовательности, направляющие лучи прочертили путь между кораблями. Красный, зелёный, белый. Цветовой код, неизменный уже три столетия.

– Невероятно, – прошептала Гремлин. – Системы станции отвечают. Двести лет, а электроника работает.

– Качественно строили, – заметил Моряк, корректируя курс. – Не то что сейчас. Сейчас всё на соплях и молитвах.