Полная версия
– Вот он! – Алексей резко затормозил указывая вперёд.
Дом стоял на небольшой поляне, заросшей бурьяном и молодыми берёзками. Не дворец, но и не изба – двухэтажный купеческий особняк позапрошлого века. Когда-то нарядный, с разными наличниками и верандой, теперь он был жалок и устрашающ одновременно. Крыша провалилась в нескольких местах, обнажив черные провалы чердака, похожие на глазницы черепа. Окна первого этажа были выбиты, зияя пустотой, окна второго – забиты гнилыми досками криво, словно кто-то торопился. Стены, когда-то голубые, потемнели от времени и сырости, покрылись плесенью разлива: «Здесь был УшацЪ», «Слава КПСС», «Мир. Труд. Май.». У крыльца валялись битые бутылки из-под портвейна и ржавые банки.
– Ну что, гостеприимно? – съязвил Иван, прислоняя велосипед к кривой берёзе. Он подошёл ближе, разглядывая структуру гниющих брёвен. – Конструкция аварийная. Полы наверняка труха. Ночь здесь – чистый абсурд с точки зрения безопасности.
– Зато атмосферно! – Алексей уже сбросил рюкзак и доставал «Смену-8М». – Смотрите, какие пропорции! Какие тени! – Он щелкнул затвором, направляя объектив на забитые окна. – Как лицо в повязке… Таинственно!
Катерина, отбросив сомнения, включила режим «капитана»:
– Ладно, разведка! Проверяем периметр и первый этаж. Группами по двое. Иван, Леонид – вон те сараи. Алексей и Мария – вокруг дома. Я и Роза – внутрь. Фонари включить! Смотреть под ноги!
Розмари вздрогнула, услышав, что ей надо войти внутрь первой.
«Нельзя. Скверна».
Но Катерина уже взяла её за локоть с решительностью тренера.
– Не бойся, я впереди.
Войдя в полутьму прихожей, Катя щелкнула своим «Жучком». Луч выхватил из мрака облупившиеся обои с цветочками, гору мусора, обломки мебели. Воздух был спертым, с запахом плесени, пыли и чего-то сладковато-гнилостного. Пол скрипел подозрительно под ногами.
– Осторожно, тут дыра. – Катя указала лучом на провал в полу в соседней комнате. – В подпол, наверное. Не наступай.
Розмари не слышала. Её фонарь, дрожащий в руке, выхватил из угла комнаты старый, почерневший от времени деревянный крест – восьмиконечный, старообрядческий. Он был сломан и брошен в кучу мусора. Увидев его, Роза вскрикнула, коротко и глухо, как от удара. Её лицо исказилось ужасом. «Осквернение! Знак! Наказание близко!». Она отшатнулась, наступив на что-то хрустнувшее. Фонарь выскользнул из рук и погас.
– Роза ты что? – Катерина подхватила её, направляя свой луч под ноги. На полу лежала старая, грязная тряпичная кукла с одним стеклянным глазом. Второй выбит. – Фи, гадость какая! – Катя брезгливо отшвырнула куклу ногой в темный угол. – Просто мусор. Собрались тут хулиганы, набросали. Идиотские рисунки на стенах…
Но Розмари не успокоилась. Она стояла, прижав руки ко рту, глотая воздух. Тени от фонаря Кати прыгали по стенам, превращая знакомые очертания в искаженные лики святых или демонов. Ей почудился шепот из провала в полу – молитвы или проклятия. «Слушают… Они слушают…»
Снаружи послышался возглас Марии:
– Катя! Роза! Идите сюда!
Они вышли на залитое косым вечерним солнцем крыльцо. Мария стояла у стены дома, бледная, указывая на землю.
– Смотрите… Следы.
У стены, под одним из забитых окон второго этажа, на утоптанной земле отчетливо виднелись свежие следы. Не человеческие. Крупные, копытообразные, с глубокими вмятинами от когтей. Они шли от леса прямо к стене дома… и обрывались, будто тот, кто их оставил, испарился или вошёл в стену.
Иван, подошедший с Леонидом, нахмурился. Он присел, внимательно разглядывая отпечаток.
– Лось? Но… слишком глубоко для просто прохода. И почему они обрываются здесь? – Он ткнул пальцем в место, где следы заканчивались у самой стены. – Абсурд. Почва тут плотная. Должны быть видны дальше.
– Может, кто-то пошутил? – неуверенно предположил Леонид. – Сделал оттиск чем-то… – Но в его голосе не было убежденности. Сам он заметил кое-что другое: в одном из выбитых окон первого этажа, в глубине комнаты, ему почудилось движение. Мерцание, как от желтого огонька. Но когда он пригляделся – ничего. Только пыль в луче заходящего солнца.
– Энергетика! – снова восторженно, но уже с натяжкой произнес Алексей. Он снимал следы. – Вот оно! Место силы! Или… места скорби. – Он вдруг замялся, вспомнив испуг Розы и бледность Марии.
Катерина, стиснув зубы, взяла ситуацию в руки:
– Ладно. Следы – есть следы. Может, и лось. Может, хулиганы. Нам важнее место для ночлега. Там, в углу. – она указала фонарем на дальний конец веранды. – крыша ещё цела, пол вроде крепкий. Там и разобьем. Костёр – перед верандой, на открытом месте. Дров натаскаем. Всю ночь дежурство по графику. Два человека, смена каждый два часа. Я первый дежурю.
Решение было принято. Сумерки сгущались быстро, окрашивая бор в глубокие синие и фиолетовые тона. На улице резко похолодало. Пока Алексей и Иван собирали хворост для костра, Леонид и Мария расчищали место на веранде под «лагерь». Розмари сидела на ступеньках крыльца, обхватив колени, и смотрела в темнеющий лес. Она чувствовала взгляд. Холодный, тяжелый, неумолимый. Как у того лошадиного черепа из её страхов. «Лесной страж… Он здесь. Смотрит»
Костер разгорелся, отбрасывая тревожные, пляшущие тени на стены дома. Лица друзей в его свете казались усталыми, напряженными, чужими. Они ели бутерброды почти молча. Штуки Алексея звучали фальшиво. Даже Иван не ворчал. Тишина бора давила, прерываемая только треском костра, далеким уханьем совы и… навязчивым ощущением, что из черных окон дома за ними наблюдают.
– Знаете, – вдруг тихо сказала Мария, глядя на огонь. – Когда папа… полез за мной в тот завал… он крикнул: «Не бойся, Машенька!» А сам… сам голос у него был такой… испуганный. – Она сглотнула комок в горле. – Я до сих пор слышу этот крик. И чувствую, как все… кончается.
Тишина после её слов повисла густая, звенящая. Страх смерти, беспомощности стал вдруг осязаемым, как холод, идущий от дома. Катерина резко встала:
– Кто хочет чаю? Кипятку подброшу в котелок. – Её голос дрогнул. Она боялась этой тишины, этих откровений. Боялась, что её собственный фасад треснет. «Надо держаться…»
Розмари вдруг вскочила, вся напряженная, как струна.
– Тихо! – прошептала она, вглядываясь в темноту за кругом света от костра. – Там… в кустах… шевелится. И… улыбается.
Все замерли, вглядываясь в указанном направлении. Но видели только колеблющиеся тени от костра на кустах сирени, росшей у дома. Одна из теней, и правда, напоминала огромную, растянутую улыбку.
– Игра света, Роза. – устало сказал Иван. – Тени. Оптика. Ничего мистического.
Но Розмари покачала головой, её глаза были полы ужаса.
– Нет. Это Оно. Улыбка… Оно пришло. За мной.
Алексей попытался рассмеяться, но смех вышел сдавленным:
– Что оно, Роза? Нет там ничего! У тебя просто воображение разыгралось! Вот, смотри! – Он швырнул в кусты шишку. Тени дернулись, улыбка распалась. – Видишь? Шишка и тени?
Розмари не отвечала. Она села обратно, обхватив себя руками, и закачалась взад-вперёд, тихо бормоча молитву. Её страх был слишком реален, слишком заразителен. Леонид почувствовал, как сливается с общим ужасом. Он хотел подойти к ней, но не смог пошевелиться. «Чужой. Я здесь чужой.»
Катерина разлила чай по алюминиевым кружкам. Горячий, сладкий, он немного согрел тела, но не души. Они пили молча, избегая взглядов друг друга. Костёр догорал. Тени сгущались. Дом за их спинами, погруженный во тьму, казался огромным черным монолитом, втягивающим в себя свет и звук.
– Ладно, – Катерина встала, отряхивая брюки. – Первая смена дежурных – я и Иван. Остальные спать. Завтра рано вставать. Назад ехать.
Они устроились на расчищенном участке веранды на разложенных куртках и пледах. Теснота была согревать, но каждый чувствовал одиночество. Мария легла ближе к Розмари, пытаясь укрыть её своим пледом. Роза чувствовала по телу мелкую дрожь.
Леонид долго ворочался, глядя в черное небо, где редко мерцали звёзды, затянутые дымкой. Шум леса – уже не шелест, а глухой, тяжелый вздох – накатывал волнами. Он слышал, как Катерина и Иван тихо переговариваются у костра, как Алексей во сне что-то бормочет про линии и формы. Потом все звуки стали удаляться, как будто его опускали в колодец. Веки налились свинцом.
Последнее, что он увидел перед тем, как сон сомкнул его сознание, было движение в верхнем забитом окне дома. Не тень. Не отблеск. Два узких желтых огонька, холодных, бездушных, глядящих прямо на него из-под сломанной доски. И ощущение леденящей руки, легшей на лоб.
Черный Человек начал свою работу. Их кошмары, тщательно скрываемые и подавляемые, теперь были у него под контролем. И их внутренние монстры уже ждали их в мире снов, созданном из теней заброшенного дома и глухих стен соснового бора.
ГЛАВА 4. ОСОЗНАНИЕ
Ледяное прикосновение на лбу. Темнота. Тишина, такая абсолютная, что в ушах звенело. Затем – толчок. Не физический, а внутренний, как будто его душу выдернули из спящего тела и швырнули в пустоту.
Леонид открыл глаза. Он стоял.
Была кромешная тьма и лишь луна освещала сосновый бор. Он стоял перед верандой заброшенного дома. Костёр затух. От него шёл только лишь тонкий дым, устремлённый вверх.
Дом был освещён луной из-за чего он казался куда более мрачным и загадочным.
Самое удивительное, что рядом с ним не лежало ничьих вещей, велосипедов и его друзей нигде не было. Всё и вся как будто испарилось. Не осталось ни единого следа. Как будто их никогда не существовало.
– «Что происходит? Куда все подевались?» – спрашивал про себя Леонид, думая, что ребята решили над ним подшутить. – Катя! Ваня! Лёша!.. Если вы решили подшутить так, то это вообще не весело! А ну выходите!
Но его слышала только глубокая тишина. В отчаянии он задрал свою голову на верх. Не было ни единой звезды на ночном небе… Он решил пройтись по той дорожке, по которой он и его друзья только вчера ехали. Но не пройдя и пары десятков метров он тут же столкнулся лбом обо что-то невидимое. Это была стена, граница сна… Тут он и понял, что находится во сне.
– Так… ладно… нужно успокоиться… – успокаивал себя Леонид. – Нужно просто закрыть глаза на некоторое время, и я проснусь…
Но в моменте, как только он закрыл глаза, он услышал знакомый голос:
– Лёня! – это была Катерина.
Она бежала с обратной стороны дома. Увидев Леонида, она тут же бросилась ему в объятия.
– Катя! Где ты была? Где все остальные?
– Я не знаю! Знаю, что это прозвучит нелепо, но кажется, что мы спим! Но видимо наши сновидения перемешались и судя по всему мы видим одни и те же сны!
– А это вообще всё реально?.. – не дожидаясь ответа Катерина ущипнула Леонида за руку, отчего тот почувствовал неприятную, но терпимую боль. – Ай…!
– Зато проверили… – справедливости ради, Катерина тоже себя ущипнула и ощутила то же самое. – Ладно… Нам нужно понять, как нам проснуться…
– А может просто закрыть глаза и…
– Я уже пыталась – не вышло. – не дожидаясь того, как Леонид закончит, Катерина дала поспешный ответ.
– Ладно, давай тогда попробуем зайти в тот дом, раз мы не можем покинуть это место…
Катерина молча кивнула, и они пошли к тому дому.
Но не дойдя до веранды пары метров, как тут же на ней из ниоткуда возник черный туман. Туман был настолько черным, что он поглощал лунный свет. Когда же туман рассеялся, на веранде появился он…
Черный Человек. Фигура ростом со взрослого человека. Полностью черная. В черной мантии и лицо было полностью скрыто под капюшоном. Только одно выделялось на этом фоне – два ярких желтых огонька под капюшоном на уровне глаз. Холодные и бездушные, как те, что он увидел перед тем как заснуть.
Катерина не успела сказать ни слова, как тут Черный Человек щелкнул своими пальцами и девушка тут же, буквально, провалилась под землю. Последнее что можно было услышать это лишь её крики…
– Катерина! – лишь он отвернулся туда где провалилась Катерина, как тут же Черный Человек появился прямо с боку от него. Леонид видел его краем глаза. Холодный пот стекал по его телу.
Черный Человек шепнул ему в левое ухо, отчего у Леонида мурашки забежали по спине:
– Леонид… Скажи мне… Ты боишься? – Леонид в ответ молчал, но не дожидаясь ответа Черный Человек продолжал. – Не волнуйся, есть вещи страшнее, чем я…
Прозвучал щелчок. Леонид провалился также, как и его подруга.
Его вновь окутала тьма. Снова Тишина. И снова толчок.
Леонид снова открыл глаза, будто в первый раз.
Он стоял в бесконечном коридоре.
Стены, пол, потолок – все было выложено крупными, идеально отполированными плитами мрамора холодного, больничного оттенка. Освещение исходило откуда-то сверху, рассеянное и безжалостное, не оставляя теней. Воздух был стерильным, пахнущим пылью и… озоном, как после грозы, только без жизни. Глубокая, гнетущая тишина.
Это был коридор его университета. Узнаваемый до мелочей: высокие потолки, массивные дубовые двери аудиторий с блестящими табличками, длинные ряды окон… Но окна были замурованы теми же мраморными плитами. И коридор не заканчивался. Он тянулся в обе стороны, теряясь в зловещей перспективе, где стены сходились в точку бесконечности. Ни начала, ни конца. Только бесконечность холодного, отполированного камня и закрытых дверей.
И зеркала. Огромные, в тяжелых, позолоченных рамках, висели на стенах через равные промежутки, прерывая монотонность мрамора. Их было бесчисленное множество, уходящее вдаль, отражающее друг друга, создавая иллюзию бесконечного лабиринта из отражений.
Леонид посмотрел в ближайшее зеркало. И увидел… себя. Но не того усталого студента с веранды. Он был одет в безупречно сидящий, темно-серый костюм, галстук идеально завязан, волосы уложены. Лицо было гладким, спокойным, с легкой, натянутой полуулыбкой – маской уверенного дипломата и успешного переводчика. Маска. Та самая, которую он так тщательно оттачивал для мира.
Вдруг. В конце коридора сверху зажегся белый свет. Под этим светом стоял он. Черный Человек. Его желтые холодные глаза смотрели прямо на Леонида.
Парень не видел, но он чувствовал легкую улыбку от этого существа, что забрало его друзей.
В один момент, свет погас, а желтые зрачки исчезли.
Леонид пытался пошевелиться. Ноги словно вросли в холодный пол. Страх сжал горло знакомым, ненавистным комом.
«Где все? Что это? Что Ему нужно от меня?»
Он пытался крикнуть: «Катя! Иван! Кто тут?» – но из горла вырвался лишь хриплый шепот, тут же поглощенный безмолвием коридора.
И тогда он услышал… Щелчок.
Тихий, сухой, как ломающаяся ветка. Потом ещё один. И ещё. Звук шёл откуда-то из глубины коридора, слева. Он нарастал, сливаясь в ритмичный, мерзкий стук, похожий на тиканье гигантских, неровных часов.
Щелк-щелк-щелк-щелк-щелк…
Леонид медленно, с огромным усилием, повернул голову на звук. В конце перспективы, там, где стены сходились, стояла фигура. Высокая, под три метра, неестественно тонкая, с грязно-коричневой кожей. Голова была огромной, лягушачьей, с выпученными, не моргающими глазами величиной с блюдце. И рот… Рот был растянут с помощью больших рук существа, в чудовищной, насильственной улыбке от уха до уха.
Это был Щелкун.
Существо стояло неподвижно, лишь его огромные, желтые зубы сходились и расходились, издавая тот самый, леденящий душу щелкающий звук. Щелк-щелк-щелк. Его глаза, огромные и пустые, были устремлены прямо на Леонида.
Паника, холодная и острая, пронзила Леонида. Он рванулся вперед, отчаянно пытаясь бежать от чудовища. Ноги наконец подчинились, но бег был тяжелым, словно по вязкому болоту. Мраморный пол скользил под ногами. Он мчался мимо бесконечных дверей, мимо зеркал. И в каждом зеркале он видел свое отражение – все в том же идеальном костюме, с той же натянутой улыбкой. Но с каждым шагом улыбка в отражениях становилась шире, неестественнее, начинала напоминать оскал Щелкуна. Глаза в зеркалах становились пустыми, стеклянными.
Щелк-щелк-щелк-ЩЕЛК!
Звук стал громче, резче. Ближе. Леонид рискнул оглянуться. Щелкун не бежал за ним. Он стоял там же, вдалеке, в точке схода перспективы. Но теперь он был ближе. Значительно ближе. Его ужасающая улыбающаяся физиономия заполнила весь конец коридора.
А звук щелкающих зубов раздавался прямо над ухом Леонида, хотя источник был далеко.
Он побежал быстрее, задыхаясь. Мимо зеркал. Одно отражение мелькнуло особенно ярко: его лицо было искажено чистым ужасом, рот открыт в беззвучном крике. Но костюм оставался безупречным. «Фальшь. Видна фальшь!» – пронеслось в панике. В следующем зеркале его отражение снова улыбалось той натянутой, лживой улыбкой. «Спрячь! Спрячь страх!»
Щелк-ЩЕЛК-ЩЕЛК!
Звук превратился в непрерывный, оглушительный грохот, как град по жести. Леонид зажмурился, вжав голову в плечи. Он наткнулся на что-то твердое и упал, ударившись коленом о холодный мрамор. Открыв глаза, он увидел, что уперся в дверь. Не обычную дверь аудитории. Массивную, дубовую, без таблички. Она была здесь? Он ее не заметил раньше?
Грохот щелкающих зубов стоял в воздухе, вибрируя в костях. Леонид вскочил, схватился за холодную бронзовую ручку. Она поддалась. Он ворвался внутрь, захлопнул дверь за спиной, прислонился к ней, задыхаясь.
Тишина. Глухая, благословенная тишина. Только стук собственного сердца в висках. Он был в аудитории. Огромной, полукруглой, как амфитеатр. Но вместо студентов – ряды пустых, полированных скамей. Кафедра стояла внизу. На стене – огромная, мерцающая проекция не то карты мира, не то схемы непонятных связей, состоящая из переплетающихся линий и точек. Воздух пах мелом и старой бумагой.
Леонид попытался успокоиться. «Безопасно?» Он сделал шаг от двери.
И тут за его спиной, с самой верхней скамьи амфитеатра, раздался Щелчок.
Он медленно, с ужасом, заставляющим каждый позвонок скрипеть, повернулся.
На самом верху, в тени, сидел Щелкун. Он был меньше ростом, метра два, но от этого не менее жуткий. Его огромная голова была наклонена, не моргающие глаза смотрели вниз, прямо на Леонида. А огромные зубы мерно, с отвратительным звуком, сходились и расходились. Щелк… щелк… щелк…
Леонид отпрянул к двери. Но дверь исчезла. На ее месте была гладкая мраморная стена.
Щелк… щелк… щелк…
Звук раздался уже с другой стороны, с середины амфитеатра. Там сидел второй Щелкун. Такой же, с насильственной улыбкой и щелкающими зубами.
Щелк… щелк… щелк…
Слева. Третий. Справа. Четвертый. Они появлялись бесшумно, занимая места на пустых скамьях. Их становилось все больше. Они не двигались с мест, только сидели, уставившись своими огромными, бездушными глазами, и щелкали, щелкали, щелкали зубами. Звук нарастал, заполняя огромное пространство аудитории, сливаясь в монотонный, безумный хор осуждения. Он вибрировал в воздухе, давил на барабанные перепонки, лез в мозг.
Леонид зажал уши руками. Но звук проникал сквозь кости. Он был внутри. Это был звук его собственной фальши, его страха быть разоблаченным, умноженный на сто, на тысячу. Звук тысячи глаз, видящих его настоящего, слабого, испуганного, и осуждающих.
– Хватит! – вырвалось у него наконец. Голос был хриплым, сдавленным, полным отчаяния. – Отстаньте! Я не… я не такой! Я не хочу улыбаться! Я боюсь!
Но его слова потонули в щелкающем хоре. Щелкуны не реагировали. Они просто наблюдали и щелкали. Их улыбки казались теперь не просто насильственными, а злобными, насмешливыми. Они знали. Они видели его насквозь. И приговорили.
Леонид съежился, сползая по гладкой стене на холодный пол. Он закрыл лицо руками, пытаясь спрятаться от этих глаз, от этого звука. Но щелканье становилось только громче, пронизывая его насквозь. Он чувствовал, как его собственная маска – маска компетентного, уверенного парня, говорящего на двух языках, – трескается и осыпается, обнажая дрожащего, потерянного ребенка. И этот ребенок был совершенно чужим здесь, в этом зале полном безмолвных, улыбающихся судей.
Чужой. Я здесь чужой. Мысль пронеслась с мучительной ясностью. И в этом признании, в этом полном крахе его защиты, был странный, парадоксальный момент истины. Он больше не притворялся.
Внезапно… тишина.
Щелканье прекратилось так же резко, как и началось. Грохочущая тишина ударила по ушам. Леонид медленно разжал руки и поднял голову…
Пустота амфитеатра давила тяжелее, чем щелкающая орда. Леонид сидел на холодном мраморном полу, прислонившись к стене, которая поглощала тепло его тела. Дрожь постепенно стихла, сменившись ледяным онемением. Слова «Я боюсь» все еще висели в тишине, но теперь они звучали не как вопль отчаяния, а как констатация. Горькая, унизительная, но правда. Он боялся. Боялся быть разоблаченным, непонятым, чужим. Эта маска уверенного полиглота, надетая годами, была щитом от мира и тюрьмой одновременно. И вот щит сломался, а тюрьма осталась – холодная, безмолвная, бесконечная.
Он поднял голову, глядя на пустые скамьи. Где-то там, в его подсознании, еще щелкали невидимые зубы, но физически тишина была абсолютной. И в этой тишине он вдруг почувствовал нечто новое. Не осуждение. Не насмешку. Безразличие. Огромное, всепоглощающее, как космический вакуум.
Свет в аудитории начал меняться. Мерцающая проекция на стене погасла. Резкие тени от скамеек смягчились, затем растворились. Все пространство заполнилось ровным, холодным, сероватым светом, исходящим ниоткуда и везде одновременно. Воздух стал еще более разреженным, дышать стало труднее, как на большой высоте.
Леонид встал. Ноги подкосились, но он удержался, опершись о стену. Что-то было не так. Стена… она казалась дальше. Потолок… выше. Скамьи… они не изменились, но теперь выглядели крошечными, как игрушечная мебель. Он огляделся, и сердце его екнуло. Аудитория не изменилась. Изменился он сам. Аудитория стала огромной, циклопической. Высокие потолки уходили в непроглядную серую дымку. Ряды скамей растянулись в бесконечность, превратившись в бескрайнее поле маленьких, аккуратных рядов. Он стоял посреди этого гигантского пространства, бесконечно малый, как пылинка на полу космического корабля.
И тогда он увидел Его.
В дальнем конце аудитории, там, где раньше была стена с проекцией, теперь зияла черная, беззвездная пустота. И на фоне этой пустоты вырисовывалась фигура. Гуманоидная, но чудовищных размеров – под десять метров, если не больше. Она была абсолютно черной, как вырезанный из ночи силуэт, лишенный каких-либо деталей, кроме двух. Двух огромных, светящихся белых глаз. Они не имели зрачков, не выражали эмоций. Просто два холодных, мертвенных диска, излучавших фосфоресцирующий белый свет, как далекие, безжизненные звезды. Фигура была горбатой, с длинной, тонкой шеей, увенчанной непропорционально большой головой. Это был Наблюдатель.
Он не двигался. Не издавал звуков. Он просто стоял и смотрел. Его взгляд был направлен не на Леонида, а сквозь него, в бесконечность за его спиной. Или в самую его душу. В этом взгляде не было ни злобы, ни интереса, ни осуждения. Только абсолютное, леденящее безразличие. Как будто Леонид был не человеком, а микроскопической букашкой под линзой вселенского микроскопа.
Ужас охватил Леонида с новой силой, но это был иной ужас. Не страх конкретной угрозы, как от Щелкуна. Это был экзистенциальный ужас. Ужас перед собственной ничтожностью перед лицом бесконечной, равнодушной вселенной (или системы, или судьбы – суть была одна). Он почувствовал, как его страх быть непонятым, чужим, растворяется в этом новом, невообразимо большем страхе. Какая разница, поймут ли его люди, если сама вселенная глядит на него этими мертвыми белыми глазами и не видит вообще ничего? Его амбиции, его знания языков, его маски – все это было пылью, не стоящей внимания этого безмолвного Колосса.
– Кто ты? – сорвался шепот Леонида. Его голос был таким тихим, что растворился в огромном пространстве, не достигнув даже его собственных ушей. – Что тебе от меня надо?
Наблюдатель не ответил. Не шелохнулся. Его белые глаза продолжали светить с той же холодной, неизменной интенсивностью. Они просто были. Как факт. Как закон физики. Как неотвратимость смерти.
Леонид попытался сделать шаг назад, но его пятка наткнулась на что-то. Он посмотрел вниз. На полированном мраморном полу, рядом с его ногой, лежал осколок зеркала из того самого бесконечного коридора. В нем отражалось его лицо – бледное, испуганное, с глазами, полными того самого экзистенциального ужаса. Без маски. Настоящее.
Он посмотрел на Наблюдателя. На эти белые, бездушные глаза. Потом снова на осколок. На свое истинное лицо страха.
И в этот момент что-то щелкнуло внутри него. Не страх, а… принятие. Горькое, смиренное, но освобождающее.
– Да. Я маленький. Я ничтожный. Я боюсь. Я не идеален. Я не всегда знаю, что сказать. Я могу ошибиться в словах. Я могу быть непонятым. – мысли текли с мучительной ясностью. – Но это – Я. Настоящий. Не маска. И даже если этот… ЭТО… не видит во мне ничего, даже если весь мир сочтет меня чужим… Я ЕСТЬ. Я чувствую этот ужас. Я чувствую холод пола. Я дышу. Я – это Я.
