Война и ослы

Управление кадров этот рапорт не приняло, мотивируя тем, что рапорт, мол, прошлогодний. Резолюция явно устарела, и, не исключено, что начальник управления придерживается теперь противоположного мнения. Пользуясь временным исполнением обязанностей начальника управления, Иван при очередном докладе начальнику Главного управления других материалов представил и свой личный рапорт. После некоторых колебаний начальник Главного управления внял не просьбе, а скорее мольбе Ивана и дал согласие направить его кандидатуру в Главное управление кадров.

Когда вернулся из отпуска начальник управления, то уже состоялся приказ министра обороны о зачислении Ивана слушателем Высшей военной академии. Согласно приказу всех слушателей надлежало освободить от занимаемых должностей и направить в академию с 25 ноября. Кстати, следует сказать, что из Главного разведывательного управления в академию был зачислен только один Иван.

Все остальные кандидатуры были отклонены преимущественно в связи с отсутствием необходимого стажа работы в крупных штабах на руководящих должностях на фронте.

Оказывалось, что или штаб, в котором работал претендент, был не велик по своему масштабу, а если штаб соответствовал требованиям, то должность оказывалась неподходящей.

В первый же день приезда из отпуска начальника управления состоялся следующий разговор:

– Почему вы обратились к начальнику Главного управления без моего разрешения? – начал было сердито начальник управления.

– В это время я исполнял ваши обязанности и по долгу службы был на докладах начальника Главного управления много раз, – спокойно ответил Иван.

– Но для вашего поступления в академию требовалось мое согласие.

– Да. И вы, насколько я помню, дали свое согласие очень охотно. Я от души должен поблагодарить вас.

– Я своего согласия не давал, и меня об этом даже никто не спрашивал.

– Разве вы забыли содержание своей резолюции о моем рапорте в прошлом году?

– Так вы воспользовались своим прошлогодним рапортом? Ведь он лежал в моем личном сейфе, и вы не постеснялись туда забраться?

– Я очень прошу извинить за бестактность. Я это сделал в присутствии начальника секретной части. На его глазах я вскрыл и вновь опечатал ваш личный сейф. Он может подтвердить, что я не читал и не смотрел ни одной вашей бумаги. Я признаюсь, что было бы более порядочно не трогать вашего сейфа, а запросить ваше согласие телеграммой, но, признаюсь, я смертельно боялся вашего отказа. Скажите теперь, подтвердили бы вы свое согласие, получив подобную телеграмму?

– Откровенно сказать – нет, – произнес, несколько подумав, начальник управления. Но скажите, Иван, для чего нужна вам эта академия? Или вы надеетесь приобрести там какие-нибудь необыкновенные знания? Учтите, что эта академия имеет только громкое название и ничем не отличается от других академий. Откровенно говоря, я надеялся поработать вместе с вами до конца своих дней. Мне уже перевалило за шестьдесят, и от вас.

Еще накануне было объявлено о предстоящем выходном дне, поэтому утром 9 мая 1945 года Иван лежал в постели со странным чувством.

Почти четыре года выражение «выходной день» в обиходе отсутствовало и теперь звучало как термин вновь появившийся или выплывший наружу из глубокой старины. Казалось очень странным, что в этот день можно лежать сколько угодно, и пойти куда угодно, и делать все, что заблагорассудиться. По нахлынувшим воспоминаниям – в такой день не докладывают начальнику и не вызывают подчиненных. Каждый предоставлен сам себе и становится почти свободным.

Подобное слово почти является спутником каждого военного человека с момента его определения в армию и, пожалуй, до самой смерти. Даже в первый выходной день могут вызвать любого из подчиненных и заставить работать с утра и до поздней ночи. Следовательно, выражение «свободный» имеет относительный характер, потому что каждый военный человек в любой момент может лишиться такой «свободы». Как бы там ни было, однако чувство свободы 9 мая было довольно определенным, поскольку нарушение «свободы» в первый выходной день, объявленный к тому же Днем победы, было особенно маловероятным.

В этот день Иван встал с постели довольно поздно, и когда наконец вышел из дома, то был поражен какой-то необыкновенной тишиной. Стояло погожее весеннее утро, солнце, казалось, встречало каждого с каким-то особенным приветом. Несмотря на довольно поздний час, птичий гомон еще не умолк и приятно поразил слух Ивана. Он остановился на углу дома, из которого только что вышли, и долго стоял, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Даже сама природа в этот первый невоенный день казалась какой-то особенной. Все радовало и веселило. В голову проникало только приятное.

Каждый становился мечтателем. Иван в начале стоял у дома, а затем тихо пошел вдоль деревни, заложив руки в карманы. Деревня Зуказе, в которой за несколько дней до конца войны разместился штаб 48-й армии, представляла собой довольно необычный населенный пункт. Она раскинулась на самом берегу залива Фриш-гаф и служила местом отдыха для граждан ближайших городов.

В связи с такой особенностью и здания в деревне носили несколько иной характер, нежели в городе или в обычных деревнях. Каждый или почти каждый домик был приспособлен для проживания в нем семьи и в то же время имел особые помещения для сдачи их отдыхающим. Поэтому и все жилые здания были двух- трехэтажными, насчитывали по 10—12 изолированных комнат и имели несколько отдельных входов. Деревня отличалась особой чистотой, свежестью красок и обилием зеленых насаждений. Теперь Иван заметил прелести деревни Зуказе и, откровенно признаемся, мечтал о чем-то подобном для своих собственных и русских детей, хотя бы в самом отдаленном будущем. Он был далек от мысли вообразить, что сам может когда-нибудь оказаться в схожих условиях, потому что это было практически немыслимым. Пройденные немецкие города и села отличались от наших населенных пунктов, как небо от земли.

Можно ли сравнивать прогнившие соломенные крыши русских деревень с немецкой черепицей, почерневшие деревянные стены с кирпичными, земляные полы с паркетом, русские деревянные избушки с каменными зданиями? Можно ли сравнивать безукоризненную чистоту в немецких домах с отвратительной грязью в большинстве наших как городских, так и деревенских помещений?

Типичная картина в доме, например, белорусского крестьянина, когда на земляном полу ходят куры, бегает один, а то и несколько поросят, слоняется из угла в угол теленок, и среди этой скотины ползают по грязи дети. Если уж пытаться сравнивать, то надо признать, что скотные дворы немецких крестьян выглядят хорошими по сравнению даже с жилыми помещениями наших колхозников, а характер построек и внутреннее убранство немецких жилых домов в деревнях нашим колхозникам покажутся дворцами.

Иван и полагал, что немецкого уровня жизни теперешнему поколению наших людей не достичь даже при самых благоприятных условиях, если учесть, что эти условия до сих пор были явно неблагоприятными, то и судьба наших детей оставалась весьма проблематичной.

«Конечно, никто не просил немцев вторгаться на нашу землю, – думал Иван. – Пусть мы бедны, невежественны, некультурны, но мы и только мы хозяева нашей страны».

Пусть у нас все плохое, но все это плохое наше и абсолютно никого не касается – плохое оно или хорошее. Любые наши пороки – это наше внутренне дело, только наше и больше ничье. И поэтому кто бы ни попытался вновь силой установить у нас свои, может быть и действительно хорошие, но свои порядки, мы вновь возьмемся за оружие и будем воевать столько времени, столько потребуется, чтобы избавиться от надоедливых учителей. Много недостатков у Сталина. Еще больше преступлений. Но мы пошли за ним и пошли до конца. Пошли не потому, что в какой-то мере одобряем его пороки. Сталин к 1941 году стал необходимым.

Страны были демобилизованы, армия разложена, и военные неудачи становились очевидными.

Трудно было отыскать человека из числа русских, который согласился бы подвергнуть свой народ столь неслыханным испытаниям. Ведь Николай Второй мог бы расправиться с революционерами очень быстро, если бы не пожалел русской крови.

Его ошибка заключалась только в том, что основу революционных сил составляли совсем не русские люди. Восстанием руководили евреи в лице Троцкого, Зиновьева, Рыкова, поляка Дзержинского и других, им подобных, а ударные воинские части состояли из иностранцев (латышей, венгров, чехов и других) и лишь немногих анархистски настроенных русских. Если бы в это время царствовала не династия Романовых, а какой-нибудь хохол, грузин, армянин или кто-нибудь подобный, то и революции никакой бы не было. Разве легко найти русского человека, который мог бы допустить миллионные потери на фронте в течение всего нескольких месяцев, обречь страну на голод с первых дней войны, заставить русских женщин пахать на себе землю, посадить стариков в окопы, запретить детям даже на ночь покидать свои рабочие места на фабриках и заводах?

Ни одно русское сердце не согласилось бы подвергнуть свой народ подобным испытаниям и запросить бы мира в самом начале войны, как это было во Франции. Сталин же никого не щадил, ему было одинаково безразлично, на чем пашут землю: на тракторах или женщинах, погибло пять или десять миллионов на фронте, умерло от голода один или двадцать миллионов стариков и старух. Его беспокоила только мысль об оставшихся ресурсах войны, а не о страданиях народа.

Поэтому ни о какой капитуляции не могло быть и речи. Если бы, например, немцы взяли Москву, Ленинград и продвинулись до Урала, то в этом случае война продолжалась бы, то есть война до последнего солдата. Нечего скрывать, что когда подготовку сторон к войне стали считать завершенной и все ожидали ее начала, то подавляющее большинство особенно молодых командиров не мыслили, чтобы во главе государства оказался не Сталин, а другой человек.

Здравомыслящие офицеры понимали, что армия почти небоеспособна и неизбежны крупнейшие неудачи. Почти любой другой руководитель государства капитулирует в первые дни войны. Сталин не запросит мира ни при каких условиях. В то же время антигитлеровская коалиция была явно сильнее, и конечная победа этой коалиции сомнений не вызывала.

Важно было не повторить прошлых ошибок. Россия вышла из Первой мировой войны накануне своей победы. Если бы мы продержались еще хотя бы менее года, даже не предпринимая активных действий, в составе Российской империи оставались бы Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша, Бессарабия. Поэтому еще перед войной никто бы не согласился убрать Сталина, тем более это было нежелательным в ходе войны.

Долго ходил Иван в этот день, размышляя о разных доступных и недоступных делах. Он давно уже миновал деревню, вышел на открытую, обсаженную фруктовыми деревьями дорогу, а затем свернул в лес. Молодая трава еще только пробивалась, и идти было легко. Деревья ничем не отличались от большинства пород, произрастающих у нас, однако в целом лес имел много особенностей.

Во-первых, в лесу было невозможно обнаружить засохшее дерево или пень от срубленного. Даже война, и та, казалось, пощадила немецкий лес. Во-вторых, все лесные поляны были засажены фруктовыми деревьями: яблонями, грушами, сливами. Иван подумал, что подобный вариант у нас немыслим. Мы имеем, возможно, в миллион раз больше лесных полян, но засадить их фруктовыми деревьями бесполезно, так как все будет растащено и изломано в первые же годы плодоношения.

В-третьих, многие рощи были разделены искусственно созданными водоемами, в которые втекали и вытекали небольшие ручейки, и в некоторых случаях канавами. В этих водоемах искусственно разводились разные сорта редких рыб. Во всем была замешана разумная рука хозяина и большой вложенный труд людей. В общей сложности Иван прошел не менее пяти-шести километров и вернулся только к обеду – усталым, но бодрым.

Он обнаружил у себя на письменном столе отпечатанный на машине распорядок дня для штаба армии. Этим распорядком определялось время утреннего подъема, завтрака, обеда и ужина. Никаких других мероприятий распорядком не предусматривалось. Когда наступили сумерки этого первого выходного дня, позвонил адъютант начальника штаба и сообщил, что Ивана вызывает начальник штаба.