Солнце нагорья. Новеллы

Энцу с самого начала пристально разглядывал их и наконец воскликнул:

– О, какие прекрасные девицы! Хозяин, вам, как отцу, должно быть, радостно воспитывать таких дочерей!

Он решил, что все они – родные дочери хозяина.

Услышав это, Сиробэй окончательно оставил мысль о «развлечениях». Он поклонился и удалился, решив угостить монахов как почтенных наставников, которых миряне почитают дарами.

Ничего не подозревающие монахи с удовольствием принялись за угощение, беседуя с хозяином и служанками. Наконец Хоган сказал:

– Хозяин, раз уж мы здесь встретили вашу семью и удостоились столь радушного приёма, это, видимо, кармическая связь. Не упустим же случая – я научу ваших дочерей «Трём прибежищам». Пусть все сложат ладони и повторяют за мной.

– Отличная мысль! – поддержал Энцу.

Хозяин и служанки, переглянувшись с лицами, будто одержимыми лисами, окружили монахов и, сев в круг, сложили ладони. В зале воцарилась тишина.

Поднялся вечерний ветер, шевеля зелёные шторы. В политом водой саду темнели камни с гор Курама, между ними стройно росли молодые бамбуки. В этом уголке «весёлого квартала» наступило мгновение необычайной чистоты и покоя.

Из соседнего павильона за рощей донёсся напев:

«Прожив немало лет, я вижу —

В Ава-но-Наруто и волн нет…»

А в этом зале зазвучал спокойный, чуть хрипловатый голос Хо: гана:

– Наму киэ буцу…

– Наму киэ хо…

– Наму киэ со…

Девушки невольно подхватили молитву. В их сердцах пробудилось незнакомое доселе чувство – светлое и глубокое. Сложенные ладони сами собой сжались крепче, а по щекам потекли слёзы – сладкие, лёгкие, будто сами собой наполнившие глаза.

– Наму киэ буцу…

– Наму киэ хо…

– Наму киэ со…

Все повторили за монахами. В каменном бассейне, где вода сверкала, как хрусталь, отразился бледный серп луны.

Закончив, монахи сказали:

– Ну, пора идти. Хозяин, сколько с нас?

– О, с духовных лиц мы ничего не берём.

– Хо-хо, вот это щедрость!

Они вернулись в храм, где гостили, и с восторгом рассказали молодым монахам о своём «исследовании» чайных домов, добавив:

– Теперь понимаем, почему молодые монахи стремятся туда. Место прекрасное: вежливые хозяева, угощают даром. Вам тоже стоит ходить!

Молодые монахи, знавшие настоящую суть чайных домов, после этого рассказа навсегда оставили свои тайные посещения.

А в чайном доме Сиробэя в Гионе служанки перешёптывались:

– Что это за старцы были? Всего на час, но они пробудили в нас такие глубокие чувства! Сколько у нас было возлюбленных, но никто не давал такого ощущения…

1935

Брат и сестра

Весна более двадцати лет назад.

Брат был в фуражке Первой высшей школы. Его хаори и кимоно из качественного крашеного полотна идеально сочетались. Сестра – в кимоно с лиловым узором и светло-фиолетовой накидке.

Конец марта. В полях звенели жаворонки, а за лесом алел закат. Деревья уже выпустили редкие, ещё совсем юные почки. Ветер становился холоднее.

Поезда, идущие из центра Токио в пригород, то и дело грохотали совсем рядом с шагающими по старой дороге в равнине Мусасино. Сестра вспоминала, как раньше, до появления поездов, она возвращалась из школы-пансиона домой на рикше – простой и привычный путь. Но теперь, на весенних каникулах, они с братом могли идти вместе: он жил в общежитии Первой высшей школы, неподалёку от её пансиона. Это было так радостно!

Они шли уже два ри (около 8 км). Усталость разлилась приятным теплом по телу, но подол хакамы оставался прохладным, а ноги в плотно зашнурованных ботинках – тёплыми. Высохшая дорога мягко принимала её стройный девичий вес. Они намеренно не сели в поезд – хотели пройтись по весенней равнине Мусасино, пока были силы.

– Кими…

Так брат неизменно начинал разговор с сестрой. Возможно, потому, что, увлекаясь зарубежной литературой, привык к обращениям вроде: «Послушай, Иван Иванович…» или «Мадемуазель Ивонн, вы…». Любившая литературу сестра заслушивалась его красивым, мужественным голосом с правильным французским акцентом. Но слова брата были грустными, полными тоски, философских сомнений и тревог юности.

– Куникида Доппо твердил: «Хочу удивляться!», но при этом так боялся случайностей судьбы (брат уже рассказывал сестре о его новелле «Фаталист»). Мы, молодые, учимся у натуралистов и сторонников «искусства мгновения», но в то же время бесконечно ищем вечность. Представь: через десятки тысяч лет Земля остынет, человечество погибнет – и всё, что мы создали в литературе и философии, исчезнет. Разве это не ужасно?

…И снова:

– Вот мы идём, любуясь природой. Смотрим на закат, слушаем птиц, любуемся лесом, радуемся дороге… свистим, поём с тобой дуэтом… Но любит ли природа нас в ответ? Нет, она совершенно равнодушна! Если я или ты сейчас упадём замертво – разве хоть одна ветка в том лесу дрогнет? Вряд ли даже молодой листок шевельнётся от этого…

(Равнодушие природы к человеку он особенно остро ощутил после прочтения «Записок охотника» Тургенева, где дровосек гибнет под упавшим деревом.)

Но сестра была ещё слишком юна. Она не могла разделить сомнений брата и проникнуться его печалью. Видеть, как страдает любимый брат, было для неё просто мучительно.