Пыль Дороги и Ярость Сердца

– Вы все тут… как овцы… – прохрипел он. Голос звучал, как скрип ржавых петель. – Не знаете… что идет. Не видели… их.

Алисия замерла.

– Видели? – шепотом спросила она. – Демонов?

Гарт усмехнулся, и это было жуткое зрелище на его изуродованном лице.

– Демоны… – он выплюнул слово. – Это не демоны из сказок, девочка. Это… машины смерти. Железо и огонь. И глаза… О, Свет, эти глаза… Они смотрят на тебя, и ты понимаешь – ты уже мертв. Ты – мясо. Игрушка. Ничто.

Алисия почувствовала, как по спине побежали мурашки. Она сглотнула комок в горле.

– Вы… вы были в армии? В части… может, знаете… Калеб? Из Долины Тихой Воды? Темноволосый, высокий…

Она описала его, стараясь говорить четко, хотя голос дрожал. Гарт смотрел куда-то мимо нее, в пространство, заполненное его кошмарами.

– Долины… – пробормотал он. – Калебы… Их тысячи. Мальчишки… Мяса для мясорубки… – Он резко повернул к ней голову, его единственный глаз сверкнул лихорадочным блеском. – Они всех сожрали! Понимаешь? ВСЕХ! Наши части… разбиты… рассеяны… Кто не сдох сразу – попал в лапы… Им не нужны пленные… Им нужно… страдание. И страх. Они им питаются…

Алисия вскочила. Ей стало дурно. Она выбежала из дома, оперлась о холодную стену и судорожно дышала, пытаясь не вырвать. Слова Гарта – "мясо для мясорубки", "всех сожрали", "попал в лапы" – крутились в голове, сливаясь с ее кошмарами. Не Калеба. Не его. Он жив. Он должен быть жив! Он обещал!

Но надежда трещала по швам. Каждый день приносил новые, все более страшные вести. Слухи о падении Города Приречного подтвердились. Говорили, что над его руинами теперь реют знамена с кровавыми символами Орды. Демонические отряды рыскали уже гораздо ближе, в соседних областях. В Долине начали готовиться к худшему. Мужчины копали ямы для укрытий в лесу, прятали зерно и ценности. Женщины шили сумки с самым необходимым на случай бегства. По ночам на холмах выставляли дозорных.

Алисия почти перестала спать. Она лежала на своей кровати, глядя в темноту, прислушиваясь к каждому шороху. Она боялась не за себя. Она боялась, что он вернется, а Долины уже не будет. Что он придет к пепелищу. Или что он не придет никогда. Оберег на ее шее стал казаться не связующей нитью, а тяжелым камнем на сердце. Она ловила себя на мысли: а вдруг он сломался? Сдался? Вдруг его камень уже выбросили где-то в грязи, как ненужную вещь?

Зима пришла рано и сурово. Снег завалил дороги, отрезав Долину от остального мира. Это принесло странное облегчение. Не будет новых страшных вестей. Не придут ни гонцы, ни сборщики, ни… они. Но вместе с изоляцией пришло и чувство заброшенности, обреченности. Деревня погрузилась в ледяное молчание, нарушаемое только завыванием вьюги да скрипом деревьев под тяжестью снега.

Алисия проводила долгие вечера у очага, рядом с матерью. Отец, обычно молчаливый, стал еще угрюмее. Они редко говорили о Калебе. Слишком больно. Но его отсутствие висело в воздухе тяжелым, невысказанным грузом. Иногда мать Калеба, Марта, заходила к ним. Женщины сидели молча, вязали или чинили одежду, обмениваясь лишь краткими, ничего не значащими фразами. Их глаза, полные одинаковой тоски и страха, говорили больше слов. Алисия видела, как Марта быстро стареет, как седеют ее волосы, как руки дрожат сильнее обычного. Она понимала – Марта тоже теряет надежду.

Алисия пыталась держаться. Она ухаживала за скотиной, колола дрова, чистила снег. Физический труд помогал заглушить душевную боль, хотя бы на время. Она научилась метко стрелять из лука – отец, видя ее состояние, начал учить ее, "на всякий случай". Стрельба по мишеням из соломы давала выход накопившейся ярости и беспомощности. Каждая выпущенная стрела была послана в невидимого врага, похитившего ее счастье.

Прошел год. Точного календаря не было, но Алисия знала. Знало ее тело, измученное бессонницей и тревогой. Знала душа, иссушенная ожиданием. Знала земля вокруг, пережившая полный цикл времен года. Цикл, который Калеб должен был встретить с ней.

День его ухода наступил снова. Серое, промозглое утро. Так же, как тогда. Алисия стояла у дороги у мельницы. На том самом месте, где в последний раз видела его. Снег хрустел под ногами, холодный ветер пробирался под одежду. Но она не чувствовала холода. Внутри была пустота, огромная и ледяная.

Год. Целый год.

Он обещал вернуться. Клялся Дубом, их камнями, их любовью. Где же он? Где его весточка? Где хоть намек на то, что он жив?

В голове проносились все слухи, все страшные истории, слова Гарта: "Мяса для мясорубки… ВСЕХ сожрали… Попал в лапы…". Образ Калеба в ее памяти начал тускнеть, замещаясь кошмарными видениями – его изуродованное тело, его крик, его пустые глаза…

Нет! – яростно протестовало что-то внутри. Он жив! Он должен быть жив! Он не мог… не мог просто так…

Но где доказательства? Где надежда? Она иссякла. Выгорела дотла, как уголь в остывающем очаге. Остался только пепел отчаяния и горечи.

Алисия подняла голову, глядя на восток. Туда, где была война. Туда, где он пропал. Туман висел над холмами, скрывая горизонт. Он казался ей теперь не просто туманом, а дыханием самой смерти, дымом сожженных городов и жизней.

Внезапно она заметила что-то на краю дороги, у самого подножия мельничного колеса, уже скованного льдом. Что-то черное, неестественное, резко контрастирующее с белизной снега. Она подошла ближе, наклонилась.

Цветок. Вернее, нечто, напоминающее цветок. Он был сделан из какого-то странного, лоснящегося материала, похожего на черный пергамент или засохшую кожу. Лепестки – острые, шипообразные, неестественно изогнутые. В центре – нечто, напоминающее крошечный, высохший глаз, лишенный зрачка. От цветка исходил слабый, но отчетливый запах – смесь гнили, серы и… медвяной сладости, от которой тошнило.

Алисия никогда не видела ничего подобного. Это было чуждо. Больно чуждо. Как само присутствие смерти и разложения в этом некогда мирном месте. Она инстинктивно шагнула назад. Этот цветок… он был словно знак. Знак с той стороны. Знак того, что война, демоны, смерть – они уже рядом. Они уже дышат в спину Долине.

И в этот момент, глядя на мерзкий черный цветок, символ всего, что отняло у нее Калеба, Алисию накрыло волной такого бессильного гнева и боли, что она едва не закричала. Год ожидания. Год страха. Год пустоты. И ничего. Ни слова. Ни надежды. Только этот… знак.

Она резко выпрямилась. Ледяной ветер высушил на глазах навернувшиеся слезы, оставив лишь жгучую сухость. Пустота внутри вдруг заполнилась. Не теплом, не надеждой. Чем-то твердым, холодным и острым, как лезвие. Решимостью.

Он не вернулся.

Значит, он не мог вернуться. Либо мертв. Либо в плену. Либо… Либо что-то удерживает его. Что-то сильнее его клятвы ей.

Ждать больше нельзя.

Слова прозвучали в ее сознании с пугающей ясностью, как приговор. Она не просто услышала их – она почувствовала их всем своим существом. Это было не желание, не мечта. Это была необходимость. Единственный выход из кошмара бесконечного ожидания.

Если он не вернулся ко мне… Я найду его сама.

Мысль, такая безумная еще мгновение назад, теперь казалась единственно логичной. Единственно возможной. Путь будет страшным. Смертельно опасным. Она, деревенская девчонка, не знающая мира дальше Громового Лога, пойдет навстречу войне, демонам, всему тому ужасу, о котором шептались беженцы. Она может умереть в первую же неделю. Стать добычей разбойников, магических тварей или просто сгинуть от голода и холода.

Но остаться здесь? Ждать, пока черный цветок не распустится на их пороге? Ждать, пока слухи не превратятся в рев демонических рогов у их забора? Ждать, пока последняя искра надежды не угаснет, оставив лишь горький пепел сожаления?

Нет.

Она посмотрела на черный цветок у мельницы. Не от страха. С вызовом.

Я иду.

Она развернулась и пошла обратно в деревню. Шаг ее был тверже, чем за весь этот год. В глазах, сухих и горящих, горел новый огонь. Не любви. Не надежды. Ярости. Решимости. Готовности к войне.

Год ожидания закончился. Начинался путь. Путь в самое сердце тьмы. На поиски правды. На поиски Калеба. Или его могилы.

Глава 3: Решение, Рожденное Отчаянием

Вид черного, шипастого цветка у мельницы стал последней каплей. Год ожидания, год тихой агонии надежды, сжался в Алисии в тугой, раскаленный шар ярости и решимости. Он не вернулся. Он не мог вернуться. И она больше не могла ждать. Каждый день в Долине, в этом внезапно ставшем тесным и душном мирке, был предательством – предательством его возможных страданий, предательством их клятвы.

Она шла обратно в деревню не спеша, но ее шаги были твердыми, пробивающими снежную корку с непривычной силой. Внутри все горело. Ледяной ветер, хлеставший по щекам, казался ей дыханием той далекой, враждебной земли, куда она теперь устремлялась. Страх был. Огромный, сковывающий, животный страх перед неизвестностью, перед демонами, перед самой дорогой. Но он был подавлен, загнан глубоко внутрь чем-то более сильным – неистовым желанием действовать, узнать правду, положить конец мучительной неопределенности. Отыскать Калеба. Или отомстить за него.

Дом встретил ее запахом дымящейся похлебки и теплом очага. Мать, Эллен, помешивала котел, ее лицо в привычных морщинах заботы и усталости. Отец, Борен, чинил упряжь, его спина, всегда прямая, теперь казалась согнутой непосильной ношей. Алисия остановилась на пороге, вдыхая этот родной, уютный воздух, понимая, что, возможно, видит его в последний раз.

– Алис? – мать обернулась, ее взгляд сразу уловил что-то неладное в дочери. – Что случилось? Ты бледная. Замерзла? Иди погрейся.

– Мама. Папа. – Голос Алисии прозвучал чужим, ровным, без привычных интонаций. – Я ухожу.

Тишина. Только потрескивание дров в очаге и свист ветра в трубе.

– Уходишь? Куда? – спросил отец, не поднимая головы, но его руки замерли над кожаным ремнем.

– Искать Калеба. На восток.

Эллен ахнула, чуть не уронив ложку в котел. Борен медленно поднял голову. Его глаза, обычно спокойные, как вода в лесном омуте, стали узкими, колючими.

– Ты… что? – выдохнула Эллен, подходя к дочери, пытаясь взять ее за руки. Алисия не отстранилась, но и не ответила на прикосновение. Она стояла неподвижно, как столб. – Алисия, милая, ты не в себе! Это же… безумие! Туда, где война? Где они?

– Он не вернулся, мама, – сказала Алисия, глядя прямо в глаза матери. – Прошел год. Ни слова. Ни слуху. А вести… вести все хуже. Я не могу больше просто сидеть и ждать, пока эта тьма не докатится до нас. Я должна узнать. Я должна его найти.

– И что? – Голос Борена прогремел, как удар топора по дереву. Он встал во весь свой немалый рост. – Найдешь? Одна? Девчонка? Ты даже до Города Приречного не дойдешь! Тебя разбойники срежут в первую же ночь, или волки сожрут, или… или эти твари! – Он ткнул пальцем в сторону востока. – Калеб… – голос отца дрогнул, – …Калеб, может, уже… – Он не смог договорить. Слово «мертв» повисло в воздухе, тяжелое, как камень.

– Если он мертв, я найду его могилу! – выпалила Алисия, и голос ее сорвался на крик. – Если он в плену – вытащу! Если… если он забыл – узнаю почему! Но я не могу больше здесь! Каждый день здесь – это пытка! Я задыхаюсь!

– Ты думаешь, нам легко? – закричала в ответ Эллен, слезы брызнули из ее глаз. – Мы тоже ждем! Мы тоже боимся! Но мы не бросаем дом! Не бросаем тебя! Ты хочешь оставить нас? Одних? На милость судьбы и этих… чудовищ? Чтобы мы еще и за тебя тряслись?

Боль пронзила Алисию. Она видела страх в глазах матери, бессильную ярость в глазах отца. Она любила их. Любила этот дом. Но любовь к Калебу, смешанная с годом отчаяния и гневом на несправедливость мира, перевешивала все.

– Я не бросаю вас, – сказала она тише, но с непоколебимой твердостью. – Я иду за ним. Чтобы… чтобы все мы могли жить дальше. Зная правду. Или чтобы отомстить за него. За всех. Если я останусь… я сойду с ума. Или умру здесь, в этой тоске. Лучше уж попытаться. Лучше уж бороться.

Борен тяжело опустился на скамью. Он провел рукой по лицу, словно стирая усталость лет.

– Глупая, – прошептал он, но в его голосе уже не было гнева, только бесконечная горечь и страх. – Самоубийственная глупость. Ты даже не представляешь, что там! Дороги перерезаны! Леса кишат не пойми чем! Армии короля нет! Там правят демоны!

– Я знаю, папа, – Алисия подошла к отцу, опустилась перед ним на колени, взяла его натруженные, шершавые руки в свои. – Я не слепая. Я слышала рассказы. Видела Гарта. Но я… я не могу иначе. У меня есть это. – Она коснулась камня-оберега на своей шее. – И… я научилась стрелять. Неплохо. Я сильная. Я выживу. Я должна выжить.

Она рассказала им о черном цветке у мельницы. О том, как этот мерзкий символ чуждости и смерти стал последней каплей. О том, что если они уже оставляют такие знаки здесь, значит, Долина – не крепость. Скоро и сюда придет беда. И тогда будет поздно искать.

– Пусть лучше я уйду первой, – закончила она. – Пусть лучше я попытаюсь что-то сделать, чем сидеть и ждать, когда смерть придет к нашему порогу.

Долгие часы споров, уговоров, слез и молчаливых взглядов, полных немого укора и страха. Эллен плакала, умоляла, говорила о долге перед семьей, о безумии затеи. Борен мрачно молчал, изредка вставляя горькие замечания о ее неопытности, о невозможности пути. Алисия стояла на своем. Не кричала больше, не спорила яростно. Просто повторяла, как мантру: «Я иду. Я должна идти». Ее спокойная, ледяная решимость оказалась сильнее истерик и угроз. Она была непреклонна, как скала, о которую разбиваются волны.

Под вечер сопротивление сломалось. Эллен, изможденная плачем, просто сидела у очага, уставившись в огонь, ее плечи безвольно опустились. Борен тяжело вздохнул.

– Ладно, – прохрипел он. – Иди. На свою погибель. Но если уж так решила… не с пустыми руками. И не в этом платьице.

Он встал и направился в чулан. Эллен, словно очнувшись, тоже поднялась.

– Хоть поешь перед дорогой, – глухо сказала она, накладывая похлебку в миску. – И… вещи соберем. Что можем.

Словно щелкнул невидимый выключатель. Отчаяние и сопротивление сменились горькой, практической необходимостью. Если их дитя решило идти на смерть, они хотя бы попытаются дать ей шанс выжить. Хотя бы на первые дни пути.