Войдите! | Действие первое

– Это что за хреновина! – Вспышка гамма-всплеска, лизнувшая полумрак комнаты, зафиксировала на лице Авраама оттенок осуждения.

– Алфавит подходил к концу, но слова все не складывались, – тем временем оправдывался Улисс, разложив себя в кресле напротив и блаженно смежая веки. – Сие есть prologus,4сиречь предисловие к этой книге. История не завершена, но, поверь, за нее будут бить друг другу морды.

Эта краткая история, в которой Улисс блистал в изложениях, была вместо души его: он наполнял звуками множество букв и, подстрекая на бунт, бросил этих отчаянных головорезов в погоню за вдохновением. Однако, познав дух великих прерий, музы взалкали приключений и, пока это одаренное способностью говорить строение ветшало не по сроку, и в ближайшие годы, окончательно подточенное проказой грехов, рисковало быть разрушенным рукою строителя, оставили его отживать свой век бесславно.

Тогда кто-то сказал: да будешь ты алкашом для отделения нормальных людей от тебе подобных, и будешь служить регулятором нормальности. И стало так.

Улисс уродился идиотом и весьма приумножил свое прирожденное свойство. На пантеоне идиотов он занимал внушительное место, и лицо человечества теряло в своей неотразимости лишь из-за этого прыща на своей переносице. Из школы его исключили за модернизацию езды по перилам винтовой лестницы, и обломки его были вынесены на «место нечистое». Изволив сменить декорации, он затеял практиковаться в искусстве эпикуреизма на краю одного болота, и эти упражнения возымели над ним власть.

Единственным занятием, в котором Улисс преуспел, было кассирование хрустящих купюр из чужого кармана в собственный. Причем в этой области он проявлял недюжинные способности. До поры до времени он был неприлично расточительным, опустошая семейную казну и спуская ее на грешные забавы материального мира, но однажды щедрый меценат подвел бухгалтерские итоги, и некоторые цифры его сильно огорчили.

Авраам топнул ногой, и глубокая трещина разделила жизнь Улисса на до и после. Провидение покинуло его, как глупца, не способного воспользоваться его благодеяниями. Так на безоблачное существование кутилы и бездельника налетел циклон, о значении которого писал классик: какие-то отливы, приливы – одним словом, что-то там о природе.

Кроме заслуг и вожделений, типичных для достославного пьяницы, Улисса отличал особый дар летописания и опыты того же порядка. Тогда Авраам, ответственно исполняющий роль благотворителя, пригвоздил молодого повесу к редакторскому креслу дрянной газетенки, будучи подспудно средоточием всех ее монетарных надежд. Таким манером рассчитывал он отринуть от груди своей бестию и хоть как-то умерить валютные аппетиты ее, дабы избежать неудобств, связанных с самопроизвольным падением в свете.

Начав трудовую деятельность в еженедельной периодике, Улисс довольно скоро открыл в себе гений сочинительского таланта. Поначалу его покровитель был с ним не особо строг, понимая, что сыну требуется место для самовыражения. Он выделил ему колонку анекдотов, предполагая, что та послужит неплохим подспорьем для его скрытых способностей. Возможно, и послужила бы, будь у него эти скрытые способности.

Улисс не стал терять время понапрасну: стоило ему удобно угнездиться в редакторском кресле, как неведомые силы произвели щекотание его ягодиц, и он сорвался с места, полный огня и боевого задора. Он тщился добиться наилучшего, но ему не доставало различения, ввиду чего он бывал обманут. Чтобы придать пикантности материалу, он уснащал свои опусы многими добавлениями, и чем дальше, тем больше пренебрегал всякой мерой, потребной во лжи. Он любил огонек – но устраивал пожар, теплое дыхание которого ранило нежные покровы читательских сердец: возмущенная интеллигенция, обнаружив своих тезок, гарцующих по водевилям в амплуа феерических идиотов и выкидывающих фортели под стать, быстро пришла к единогласному решению назначить Улисса уполномоченным боксерской груши. Десятки кулаков, мечтавших отредактировать эту физиономию, совершали паломничество, стекаясь к редакции, как к Гробу Господню. Улисс ставил себе в заслугу, что пробуждает в людях чувства; а то, что они находят им дурное применение, – не его вина.

Так писал он главный труд человека – книгу жизни своей, Книгу жизни Улисса, сына Авраамова.

Когда к порогу ночь ступила и настало время последнего Врача, провозвестника его капитуляции, Улисс вернул Книгу жизни в библиотеку небесной канцелярии, где ее озаглавили незатейливым «Повесть о похождениях руки и сердца». Предполагалось, что роль привратника исполнит сам отче Авраам, покамест ждавший у входа в Геенну для того, чтобы помешать сыну спуститься в нее; но из-за бюрократических проволочек Книга отошла психопомпу, странному господину из орфической секты. Издревле он служил проводником душ умерших в подземное царство мертвых (от аналитической психологии Юнга направо, три квартала на колеснице, до древнегреческой мифологии), работником постритуальных услуг на довольствии: его обязанностью было помогать новопреставленному на длинном и изобилующем препятствиями пути к прокуратору, пока тот самолично не убедился в привлекательности бродяжничества по загробным артелям без провожатого.

В своих комментариях к «Похождениям» психопомп так описывал эту встречу.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Некоторое время назад, за скоротечностью дней земных, мы с женой уступили зрелищные композиции за окном в пользу картин более неподвижных и перебрались на планету Бара, в новый дом на лоне пасторальных пейзажей; на отлете цивилизации мы мечтали предаться созерцательности, в которой, как заверял нас агент по недвижимости, здесь недостатка не будет.

На поверку к немногим достоинствам дома, – а чего у него было не отнять, он был неподвижен, – нельзя было присовокупить характеристику «нового», и, по всему судя, он разменял ни один десяток владельцев, добрая часть которых отдала Богу душу в его застенках, наверняка не в последнюю очередь благодаря такому добрососедству.

Моя жена – человек пытливого и острого ума, наделенный незаурядным художественным дарованием и творческим воображением, она сказала:

– Ты знаешь, в этом доме что-то такое есть.

На что я ей ответил:

– Кажется, ты права. У него есть крыша.

Будучи людьми прижимистыми, мы не отважились на вздох упрека, и ропот не сорвался с наших уст, – нас устраивала крыша, ведь мы могли себе ее позволить.

Осматривая дом и по возможности не поднимая глаз, мы походили на двух безмолвных пустынников, смиренно следующих своей аскезе по коридорам греха; окна и двери появлялись в самых неожиданных местах, но мы удержались от комплиментов по адресу архитектора, отложив наиболее обширные из них до знакомства с крышей.

Я сказал жене:

– Мужайся, сестра; читай Отче наш, сорок раз.

Наш агент прибавил, что тут важно действовать сообща, и если мы почитаем молитву потребностью духа, взыскующего горнего мира, то можем на него рассчитывать. Поскольку наше всеведение в теологическом вопросе зиждилось лишь на регулярных апелляциях к Создателю, когда в Его суде была для нас нужда, наше многоголосное шествие обретало новые смыслы и в своей фальшивости напоминало благочестивые песнопения сатанистов.

Достигнув лучшей точки обзора, мы поначалу разразились поздравительными речами, как люди, вернувшиеся из царства теней, и, помнится, даже порывались спеть хором, пока не увидели предмет, пленивший нас картиной увядания. Крыша была безнадежна, хотя и не так плоха, как то, на чем она держалась. Смотреть на нее было неприятно, понимая, какой беспощадный палач будет господствовать над нами до конца наших дней, которые, видимо, будут недолгими, коль скоро он решит сойти с эшафота.

Слава Богу, дары судьбы, от которых в нашей жизни не было отбоя, подготовили нас к такому, и мы стоически выдержали первую встречу с домом: наше отношение к нему было исполнено чудесного милосердия.

Прошло совсем немного времени, и снисходительное отвращение, которое, признаюсь, посещало меня с тех самых пор, как потолки открыли сезон охоты за моей головой, швыряя в нее свои гнилые трактаты, сменилось смирением, в котором человек сметливый разглядел бы тихую гавань отчаяния. Тогда я зарекся, что с практическим познанием мира моя увечная голова покончила навсегда.

Задумав перекроить дом так, чтобы его вид вернул доверие птиц, которые огибали его по весне, я был полон решимости, свойственной человеку, который к работе еще не приступил.

Я начал с крыши, потому что, помнится, видел на чердаке аристотелевский компендиум «О долготе и краткости жизни», и других намеков мне было не надо. Разделываясь с чердаком, который, по всем признакам, использовался домовым для хранения вони, я заподозрил, что на него наложено проклятие, и теперь моей работе будут сопутствовать невезение, болезни и смерть.

В момент, драматичность которого переоценить невозможно, откуда-то из нижних слоев воспрянула голова жены: не нужна ли мне ее помощь. Фехтуя гвоздодером, я приструнил распоясавшуюся голову и строго воспретил ей повторять подобные трюки впредь, ведь в ее мире еще есть невозвратные светлые дали, когда как тут раздают проклятия направо и налево. Я попросил меня не отвлекать, ибо меня ждет неусыпающий червь, непрестанно ядущий, но не съедающий, а вечные муки, на которые я обречен, заждались меня на ристалище.

Не успел я кончить кровельные работы, жена сказала мне:

– Нехорошо быть человеку одному, сотворим ему собаку.

Старый пират, подумал я, ты дока там, где тебя не спрашивали; но идея недурна: к собаке можно ходить на исповедь, доверяя ей то, чего не выскажешь друг другу.

Мы порешили, что нам нужна собака, и наше решение происходило из заблуждения, будто есть собака, которой нужны мы. Уже на следующий день мы откопали одну паршивую собачонку, которая выглядела так, будто именно это мы с ней и сделали. Она тотчас принайтовилась к нашим сентиментальным сердцам, и мы конвоировали ее по нашему адресу.

С первого взгляда мы возлюбили ее, как самих себя. Когда дело дошло до второго, выяснилась неприятная подробность: оказалось, у нее имеются противопоказания, которые предусмотрительно не писали на упаковке; они легли на нас тяжким гнетом, ведь эта конкретная собака была противопоказана всему человечеству.

Бурно отмечая новоселье, она с ходу обглодала диван, забыв в нем два зуба. Мы думали привести лекаря, потому что нам было боязно, но ограничились лишь тем, что заказали ей молебен за здравие.

Еще не смолкли траурные фанфары, как этот монстр продолжил одолевать нашу обстановку и схоронил еще один зуб. Собака представляла бешенство с таким пылом, что, того и гляди, заразилась бы им. Вероятно, она намеревалась обеззубеть еще до захода солнца, потому я предложил не выгадывать момент для разрешения от бремени, а укокошить ее прямо сейчас.

Я не стал приучать ее к такой роскоши, как кличка, посчитав, что удел ее зваться собакой среди людей. Время шло, и однажды настал миг откровений: я выкупал собаку в ванне, затем одел ее в белую рубашку, алое сюрко, коричневый шосс, золотые шпоры и, наконец, с кратким наставлением вмазал сакральный подзатыльник. Она смирила страсти в сердце своем, и я нарек ей имя: Мира.

Так мы и жили, пока я не перешел к следующему абзацу.

С тех пор, как вода сошла с гор Араратских, к нам повадились хаживать светила всех калибров, некоторые из них приохотились распевать гимны прямо в гостиной, доводя меня до приступа неврастении. Находились личности, которые дорывались до моих чашек и кушали из них чаи, и с ними я бы очень не хотел водить знакомства.

Дабы оборониться от набегов на мои территории, не оборудованные для циркуляции публики, и отвадить завзятых прощелыг наносить нам визиты, я сочинял извинительные истории, в которых поражал свою благоверную самой мерзкой хворью, которую знавало человечество, притом чересчур прилипчивой. Это сохраняло за мной репутацию гостеприимного хозяина и позволяло наслаждаться ею в своем мизантропическом оазисе одиночества.

Я нашел свое истинное призвание в составлении пышных эпитафий и, порядком в этом преуспев, принялся стремительно выкашивать свой род. Скелеты буквально сыпались с нашего треклятого генеалогического древа, стоило его легонько тряхнуть. Скоро в моем услужении оставалась одна рыхлая, чахоточная личность, но и та давно перевыполнила норматив по болячкам и находилась на последнем издыхании, а значит, помочь мне уже не могла.

Так как Мира нередко представала в чине завсегдатая околосвалочных предместий, ее вид сулил незабываемые встречи с носителем неизвестной науке заразы. Во многом благодаря этому история моих бедствий заиграла перспективой, а в доме наскоро воцарились тишина и покой. Моя родня вернулась к своей обыденной жизни, разумеется, кроме той ее части, которая с жизнью простилась навсегда.

В один из погожих дней, мирволящий обнесению мест, где мыши по обыкновению служат полуночную мессу, Мира приметила в погребе какую-то книгу, которая, очевидно, была дана им на сохранение. Она принесла ее вместе с костью, о происхождении которой мне думать не хочется.

Дождавшись вечера, мы приуютились на веранде; глупые звезды гонялись за собственным светом, а мы начинали читать: я и Мира, не считая кости.

Это была история жизни человека по названию Улисс. Несмотря на то, что в срезе эпох анонимность была его идеалом, к осуществлению которого он оказался так близок, он получил эпиклесу Тупорылый, постоянный эпитет, права на который доказывал неизменно. Улисс жил на полную катушку: залихватски сдвигал котелок на макушку, насвистывал популярный джазовый мотивчик и любил сыграть в «городки», «выбивая» метанием трости полицейское кепи.

Я бы совершил форменное преступление, оставь я мою находку зверю равнодушия. Влекомый высокою целью и заручившись всяческой поддержкой жены, которую получил без ее ведома, я пригубил немножко вдохновенья и приступил к дешифровке тайнописи так скоро, как скоро пристрастие к загадкам разрешило меня от привычных моих обязанностей.

Понадобилось терпение, чтобы совладать с хаотической массой букв, ведь некоторые, впрочем, немногие места, где бумага пострадала сильнее прочего, оказались утраченными навеки. И вот, когда работа была окончена, мои компетенции позволили мне неукоснительно следовать завещательному распоряжению автора. «Что будет после моей смерти? – писал он в послесловии. – Покуда смерть близка, не хочу ввязываться в хлопоты, сопряженные с нею, и прошу передать все права на меня безвозмездно любому, кто пожелает, хоть самому дьяволу».

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Проштудировав сей странный манускрипт, Авраам изобличил бездарного мошенника и рассерженно хлопнул ладошкой по столу, имитируя рев пучины

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дядя Саша.

2

Лимб праотцов, то есть античных праведников (лат.).

3

На свой страх и риск (лат.).

4

Пролог (лат.).