Пока держишь за руку

Глава 6

За окном моросит дождь. На кухне горит приглушённый свет. Я сижу за столом с чашкой чая. Он позвонил днём. Голос был немного уставший, но знакомый до дрожи.

– Можно к тебе заглянуть вечером? Очень хочется просто поговорить.

– Конечно, приходи, – ответила я, почти с радостью.

Никита – мой друг из больницы. Мы познакомились в одном из самых страшных периодов жизни. На третьем курсе химиотерапии, когда всё было как в тумане: кислые капельницы, стерильные стены, чужая боль по соседству. Он оказался рядом – немного дерзкий, с вечно тёплым пледом и глупыми шутками. Мы тогда обменивались книгами, масками для сна и молчанием, которое не нужно было объяснять. Он знал, как болит, и как страшно по утрам. И знал, как отвлечь от этого – честно, по-дружески.

После выписки мы не потерялись. Переписывались, делились анализами, новостями, редкими фото из жизни. Виделись мало, но связь жила – крепкая, как нитка, прошедшая через боль.

Я испекла яблочный пирог – это была моя форма заботы, тёплая и безопасная. Привычка, которая заменяла мне слова, когда слов было слишком много или совсем не было. Он пришёл с коробкой зелёного чая и бананами – всё так же, как в больничные дни. Обнял меня в прихожей – крепко, будто боялся, что я растаю.

– Живёшь, значит, – сказал он с улыбкой, глядя в глаза.

– Стараюсь, – ответила я.

Мы сидели на кухне. Пили чай. Говорили о книгах, о тех, кого уже нет, о том, как странно быстро забываются страх и терапия – и как при этом всё внутри помнит. Он смеялся – заразительно, искренне. И я смеялась тоже, впервые за долгое время по-настоящему – не из вежливости, не чтобы не пугать других, а потому что рядом было по-настоящему легко.

– Ты снова рисуешь? – спросил он, заметив блокнот на подоконнике.

– Да, но иногда. Когда есть силы.

Он кивнул.

– Это хорошо. Значит, ты ещё дышишь. Но выглядишь ты… усталой. Но по-другому. Как будто не от боли, а от слишком большого количества мыслей.

– Ты всегда всё видишь, – я криво улыбнулась. – Да, я… думаю. Много. Слишком.

Я немного повременила и снова заговорила.

– Хочешь услышать старую историю? Только без осуждения, ладно?

– Конечно. Я же не судья. Я – слушатель.

– Тогда слушай, – я вздохнула. – Максим, мой бывший. Мы были вместе. Вдвоём против всего. Мы познакомились столкнувшись в магазине. Я тогда только в вуз поступила, а он уже был состоявшийся мужчина если так можно сказать про человека в тридцать. Но он стал ухаживать. Я влюбилась, мы стали встречаться. Я тогда думала, что так будет всегда. У нас была своя тишина, свои коды, свои странные привычки. Он знал, как я пью чай. Я знала, на каком плече он засыпает быстрее. А потом… Он ушёл.

– Ушёл?

– Да. Просто собрал вещи и сказал, что «так будет правильно». А через две недели я узнала, что он был с другой, – я замолчала на мгновение. – Измена – это не самое страшное. Страшнее – то, как легко он сдал нас. Как будто мы были не историей, а временной остановкой, – у меня сорвался голос. – Я простила ему измену. Серьёзно. Это можно объяснить. Слабостью. Страхом. Человеческой глупостью. Но я не простила уход. Не простила, что он молча выбросил всё, что мы строили.

– И ты всё это держала в себе?

– Годами. Я лечилась, разбиралась с собой, строила новую жизнь на руинах той. И вот теперь… Он живёт… – я слабо улыбнулась. – …в соседней квартире.

– Серьёзно? – спросил он даже громко.

– Да, абсолютно. Мы снова видимся. Почти каждый день. Он пригласил меня в кино, а я согласилась и пошла. Потом мы ещё гуляли и ужинали у меня. Он смотрит так, как будто ждал меня всё это время. А я… Я не знаю, что делать. Во мне живёт всё сразу: и любовь, и обида, и нежность, и злость.

– Он говорил, зачем вернулся?

– Нет. Он случайно тут оказался. Он просто… рядом. Словами не давит. Ничего не требует. И это, наверное, самое страшное. Потому что я снова хочу доверять. Снова хочу верить глазам. А внутри – всё ещё лежит старая, тяжёлая тень. Мне кажется, если я сейчас открою ему дверь полностью – и он уйдёт во второй раз – я не встану.

– Ты всё ещё его любишь?

– Да, – ответила я тихо, почти шёпотом. – Но я не уверена, люблю ли его сейчас… или всё ещё люблю того, когда мы были вместе. Ты знаешь, он стал другим. Спокойнее. Терпеливее. Он сам прошёл сквозь предательство или просто обман. Он ушёл только потому, что та, с которой он переспал, сказала ему, что беременна от него. А через два года оказалось, что вот эта дочь не от него. И всё равно – я боюсь.

Никита подумал и сказал:

– Может, это и есть любовь? Не когда ты не боишься. А когда всё равно выбираешь шаг навстречу – даже дрожа.

– А если я ошибусь?

– Ты уже не та, кем была тогда. Теперь ты умеешь встать. Даже если упадёшь. Главное – не забывай себя на этом пути. Не жертвуй собой ради чьего-то присутствия. Любовь – это не только «держать за руку», но и «не отпускать себя».

Я тяжело вздохнула.

– Сложно, когда сердце просит одного, а страх шепчет другое.

– Слушай обоих. Но решай ты. Ты сильнее, чем думаешь. А если что – я рядом. Даже если просто на кухне с чаем.

Я улыбнулась кривой улыбкой, в которой был упрёк самой себе и которая тотчас же прогнала последний признак раздумий.

Мы замолчали. На улице дождь. Тихий, как фон для новых решений. Я смотрю в окно, потом – в чашку. Внутри всё ещё бурлит, но уже не так тревожно. Уже – немного светлее. Ближе к ночи он собрался. В коридоре мы снова задержались. Свет был приглушён, тишина – густая. Он обнял меня – долго, спокойно. Так, как умеют только те, кто держал чью-то руку в реанимации. Я уткнулась носом ему в плечо – на секунду, как будто проверяя: всё ещё можно быть собой.

И в этот момент дверь напротив приоткрылась. Максим. Он стоял, опершись рукой о дверной косяк. Мы встретились взглядами. В его глазах – ни упрёка, ни ярости. Но что-то дрогнуло. Сдержанно, тихо, но ощутимо.

– Привет, – сказала я, спокойно. – Это Никита.

– Добрый вечер, – вежливо кивнул Никита, отпуская меня.

– Я… хотел узнать, не нужна ли помощь, – произнёс Максим, чуть тише обычного.

– Спасибо. Пока справляюсь, – ответила я.

– Ну, если что – я рядом, – тихо добавил он и вернулся в квартиру.

Никита, чуть прищурившись, усмехнулся.

– Он волнуется.

– Я знаю.

– Ты впустишь его?

– Потихоньку, – сказала я, не отворачиваясь от двери.

Когда Никита ушёл, я ещё долго сидела на кухне с пустой чашкой в руках. Пирог остыл. Чай выдохся. Но внутри жило ощущение какого-то странного предвкушения. Воздух сгустился – перед грозой, перед решением, перед новым витком.

***

Мы с Максимом снова начали общаться, как будто ничего не произошло. О детях на площадке, о погоде, о закатах. Только его взгляды задерживались на мне чуть дольше, чем раньше. А в сообщениях между строк появилось нечто, что невозможно было назвать напрямую.

И вот как-то вечером, когда он помогал донести из магазина тяжёлый пакет, мы остановились у моей двери, и он вдруг спросил:

– А Никита… он тебе парень?

Я замерла на секунду. Не от удивления – скорее, от того, что чувствовала: вопрос этот давно витал в воздухе. Просто теперь его озвучили.

Я посмотрела на него. В голосе – не ревность. Больше тревога. Нежная неуверенность, которую я раньше в нём не слышала.

– Нет, Максим. Он просто друг. Мы познакомились в больнице. Он один из тех, кто понимает, не спрашивая.

Он кивнул. Медленно.

– Понятно. Прости, если полез не в своё. Просто… мне важно знать.

Я улыбнулась.

– Мне приятно, что тебе важно.

Вечер был тёплый. И внутри – тоже. Словно кто-то потушил старую тревогу. И зажёг маленький фонарик где-то глубоко в груди.

Глава 7

Быт – странное слово. Пугающее и уютное одновременно. Как старая рубашка отца: чуть велика, чуть потерта, но пахнет домом. В нём что-то неуловимо важное. Простое и тихое. Ведь настоящая близость не в признаниях под луной, а в том, кто вынесет мусор или подаст плед, когда тебе зябко.

Мы как будто начали с конца. Не с цветов, не со свиданий, не с первых робких касаний. А с супа, который я варю через день, чтобы было, чем согреть вече. С чая, который он приносит молча, не спрашивая и зная какой я люблю. С того, что однажды, пока я была в больнице, он просто пришёл с лейкой – поливать мои помидоры черри. Без просьб, просто знал, что я не успела, поэтому пришёл и сделал.

***

Мы гуляли вечером. Лёва всхлипывал, он упал на площадке и ударился коленкой. Я несла его на руках, он прятал своё лицо в моё плечо. Максим шёл рядом, нёс Катину сумку и говорил что-то про супергероев, которые не боятся боли. Дети залипли, слушая его. Он умел это – возвращать безопасность голосом. Говорить так, что становится чуть легче дышать. Как будто его голос сам по себе является бронёй.

Когда мы вернулись домой, Катя вдруг вслух спросила, уверенно, как умеют только дети:

– Дядя Максим, а вы теперь с Алишей живёте?

Он смутился и немного растерялся. Я – тоже. Но он быстро собрался и мягко ответил:

– Пока в разных квартирах, но на одном этаже. Так что мы почти соседи-семья.

Катю это устроило. А вот у меня что-то кольнуло в груди. Почти семья. Слово «почти» может быть таким тёплым и таким холодным одновременно.

***

Он теперь иногда ужинал у меня. Иногда просто сам приносил продукты, хлопал дверцей холодильника и говорил:

– Есть идея – сделать ужин из всего, что найду.

А однажды он пришёл с корзинкой малины и сияющими глазами сказал:

– Не смог пройти мимо. Смотри, свежая малина. Ты же любишь?

Люблю. И он помнит.

Мы ели малину с творогом, лениво смотрели какой-то глупый фильм про школьников и время. Потом он взял мой альбом и просто начал листать. Бережно. Пальцами по краю, как будто боялся смазать нарисованные линии. Спрашивал редко. Только если чувствовал, что за картиной стоит что-то большее.

– А этот? – он показал портрет женщины со спущенными волосами и острым, почти надломленным профилем.

– Мама. За пару дней до аварии. Рисовала по памяти.

Он ничего не сказал. Я тоже молчала. Иногда бывает молчание, которое важнее любого «прости», и в котором больше сочувствия, чем в тысячах слов.

***

Он починил розетку у меня на кухне. А потом повесил полку, ту самую, которую я год откладывала, и она всё просто стояла у стены. Когда закончил, вытер ладони и сказал, не глядя:

– Не хочу быть мужчиной на выходные. Хочу быть полезным – каждый день.

Я не знала, что ответить. В горле встало комом что-то тёплое. Поэтому просто молча заварила чай. Мы сидели на кухне, слушали, как за окном барабанит дождь. В комнате было полутемно и спокойно. Он не уходил до позднего вечера. Не смотрел на часы, не проверял телефон. Просто был рядом, как тёплый свет из другой комнаты, который ты замечаешь только тогда, когда гасишь его.

***

И каждый вечер, когда я оставалась одна, то задавала себе один и тот же вопрос: «Сколько ещё времени у меня есть, чтобы жить вот так просто? Чтобы не объяснять, не рассказывать, не готовить кого-то к тому, что потом всё может рухнуть.». Пока не говорю ему. Пока просто запоминаю – его голос, его руки, как он смеётся над моими кривыми блинами, как открывает банку с огурцами через полотенце, как смотрит на меня, когда думает, что я не замечаю этого, как кладёт руку на спинку стула – чуть ближе ко мне, но не касаясь… Всё, что между нами сейчас – будто чашка, полная воды. Хрупкая. Но пока целая. И я держу её двумя руками. Изо всех сил. Чтобы не уронить, не пролить и не разбить.

Глава 8

Максим принёс плед и термос с чаем. Я принесла булочки в бумажном пакете. Как будто, мы тайно сбежали от всего мира: без записок, без объяснений, без планов на возвращение. Сбежали просто на крышу.

– У тебя правда есть ключ от выхода на крышу? – прищурилась я, недоверчиво, но с интересом.

Он усмехнулся, как мальчишка, у которого есть секрет.

– Я в хороших отношения с Людмилой Сергеевной. Помогаю ей с проводкой, а она помогает мне с романтикой.

– Романтикой? – переспросила я и подняла бровь.

– Ну… – он сделал вид, что смутился, а сам довольно улыбнулся. – Если назвать это «вечер на крыше с булочками».. не знаю, звучит ли достаточно возвышенно. Но мне нравится.

Я слышала, как его шаги позади звучат уверенно и спокойно, будто весь вечер был уже давно решён и просто ждал нас. Мы поднялись по лестнице. Стены здесь очевидно недавно красили, был сильный запах краски. Мы вышли на крышу. Было тепло. Солнце уже клонилось к горизонту. Город внизу шумел – машины, музыка, отдалённый лай собак. Но здесь.. здесь всё было иначе: тише. Пространство, где можно дышать, будто на головой всё раздвинулось, как раскрывается ладонь. Небо огромное, мягкое. Воздух отдавал запах горячего железа и цветущих балконов снизу.

Я села на плед, закинув ноги под себя. Он сел рядом, близко. Термос щёлкнул крышкой, и он налил нам чай в крышечки, как в походе. Всё как в кино. Только без сценария. Просто мы. Просто вместе.

Мы молчали. Долго. Смотрели, как небо окрашивается сначала в тёплое золото, потом в розовый, а потом в сине-фиолетовый, как чернила. Ветер трепал мои волосы. Я чувствовала, как он рядом дышит – ровно, глубоко. Чувствовала его тепло, его тишину. Он просто рядом. Он не задавал вопросов. И я не чувствовала боли. Не думала о болезни. Не думала о будущем. Только о том, как здесь хорошо и страх, что сидит глубоко внутри: «а вдруг это ненадолго?» и я всё это потеряю..

– Знаешь, – сказал он вдруг. Его голос прозвучал мягко, но чуть хрипло. – Я всё думаю. Если бы тогда… если бы я остался.

Я повернулась, смотрела на него спокойно.

– Ты бы всё равно ушёл, – сказала я. – Ты бы взял ответственность над ребёнком. Ты всегда хотел быть хорошим.