Дитя минувшего

Марк не успел подняться как резкий взмах крыльев отшвырнул его вместе с сувенирами в борт. Катер закачался, люди закричали, а чья-то селфи-палка улетела в воду.

Вихрь начал закручиваться вокруг себя, чтобы превратиться в духа, но его сбил огромный хвост, столкнув в ограждение.

Марк попытался встать. Второй взмах и снова в пол. Его придавило ветром, точно камнем.

Он поднял голову. Миша безвольно повисла в когтях чудовища.

Горыныч поднимался всё выше.

Сзади, с набитым пузом, тяело нёсся Касим.

Марк, прижимая ладонь к больным рёбрам, добрался до бортика.

Миша была уже далеко. Точка. Белая точка на фоне неба.

И он ничего не мог сделать.

***

Темнота окутывала пространство. Следуя за странным звоном, точно он стал осязаемым, я пробиралась к реальности. Отталкивала липкий и тягучий, точно мед, звон и приближалась к ещё большей тьме. Сама не знаю, куда я лезла, но в голове было четкое ощущение, что я должна карабкаться вперед. И вот, с очередным движением, я будто смахнула пелену. Звон настиг с болью. Оглушил. И с этой болью я вернулась в свое тело.

Раздалось шипение и я поняла, что сама издавала этот звук.

Разлепила глаза, но картинка не изменилась. Мрак все также окутывал пространство, поглощал меня. Лишь через время очертания стен и предметов проявились во тьме, когда я к ней привыкла.

Боль маленьким молоточком стучала по голове, по костям.

Я втянула носом сырой, холодный воздух и громко выдохнула. Потерянность сменил страх, и я приподнялась на локте, отметив, с какой болью отдавалось движение в теле.

Осмотрелась.

Где-то под купольным потолком были щели и через них просвечивались блеклые лучи света. Точно маленькие пауки, что плели свои паутины, они спускались к огромной, но пустой площадке. Я разглядела лишь голые стены и раскиданные в противоположной стороне доски. Возможно, они остались после строительства этого собора. А я точно находилась в одном из Питерских соборов, более того, в одном из его куполов. Это я поняла по стенам без углов, что тянулись вверх и сходились там в одной точке.

Звон в голове стих. Я села на корточки, держась за голову и вдохнула пыльный воздух. Темнота обступала меня.

Неожиданно раздалось громыхание, точно огромные купала зажали мою голову и отбили двенадцать часов. Я стала той самой кукушкой на настенных часах гостиницы, которая без сил повисла на циферблате.

Как только гром прекратился, раздался глухой топот. Лишь когда на стену с уличной стороны что-то громко приземлилось, я осознала, что это было хлопанье крыльев.

Зверь, что зацепился за купол, точно паук прополз вдоль стены. Я провожала его взглядом, ведь за ним следом сыпалась труха старых досок. Звуки затихли.

Я прислушалась, сжавшись.

Через мгновение дерево застонало и блеклый свет упал мне в ноги с высокого, сводчатого потолка, где растворилась дверца и огромная тень рухнула на пол. Приземлилась так, что пол задрожал в страхе. Или это я затряслась, затаившись в тени, которого не касался солнечный свет.

Бросила взгляд на потолок, откуда проникал в комнату блеклый луч – мой единственный шанс на спасение.

Огромная туша с тремя головами встала на задние лапы и тяжело фыркнула. Из ноздрей повалил дым и головы медленно, точно мучая меня, развернулись. Изучали пространство.

Он найдет меня.

И сожрет.

Страх плетью обжог спину, и я встала на ноги. Не могла же я стать ужином!

Но стоило мне сделать шаг, как половицы застонали, выдав меня. Все три головы обернулись.

Держась за стену я кинулась туда, где лежали доски. Почти схватила одну из них, но точный удар вышиб пол под ногами. Доски полетели на меня.

Со стоном я отлетела к стене и упала тряпичной куклой. Тело напряглось так, точно я была сплошным синяком. Мне хотелось взреветь от тяжести, но страх сковал тело. Плечо разрывала боль. Я нащупала торчащий сук дерева, что выходил из тела ниже моей ключицы. Кровь ударила в ладонь, рана запылала.

Горыныч на четырех лапах налетел на меня, и точно сорвавшийся пес стал обнюхивать. Горячий пар из его ноздрей обжигал кожу. Он навис надо мной безмолвной тенью.

Я зажмурилась и отвернулась, высчитывая секунды до своей смерти.

Как вдруг всё закончилось.

Тяжесть отпустила, и Горыныч отстал.

Я раскрыла глаза, сама не веря своей удаче, но тут же сердце ухнуло вниз. Там, куда меня отбросил Горыныч, валялись кости и черепа, затянутые паутиной. Надо мной клубилось облако пыли – это все, что осталось от множества человеческих останков.

– Ты съешь меня? – спросила я с дрожью. Мой голос отскочил от стен и одиноким эхом вылетел в окно у потолка.

Я была одна. Рана изнывала, кровоточа.

Ком подступил к горлу, и я вперила испуганный взгляд в спину Горыныча.

Тот вновь поднялся на задние лапы и что-то подтаскивал в центр комнаты, туда, куда падал столб света. Скрежет его когтей по отсыревшем дереву отдавался противными мурашками по моей коже.

Он бросил что-то к собранной куче и с громких, утробным звуком, выплюнул струю огня. Дерево, собранное им, вспыхнуло.

Меня обдал жар, и я даже прикрыла глаза ладонью, сторонясь яркого света.

– А что, нельзя съесть сырой?! – в отчаянии вскрикнула я, представляя, как Горыныч поджаривает меня над огнем, точно я была свиньей.

– Фырой… – утробно протянула левая голова и хищно повернулась в мою сторону. Я вздрогнула, замолчав. – Давайте фъедим её фырой.

– Нужно отпустить девушку, к-х, – вмешалась правая голова, обращаясь к остальным и бегло посматривала в мою сторону, – мы ее похитили, это плохо. Мы плохо закончим, к-х.

– Плохо закончим, вкуфно поедим… – облизнулась левая голова.

– Тихо всем! Я здесь за всех говорю! Вы не готовы все.

Головы затихли, вжавшись в шеи, кроме центральной, которая ощутила власть и упивалась ею.

Огонь откидывал на Горыныча яркие всполохи света, по краям его облепляли кровожадные тени.

Я поднялась на ноги, прикрыв рану, из которой торчал кусок отсыревшего дерева. Каждый вдох отдавался яркой вспышкой боли. Занозы расчесали мою спину, и она горела.

Горыныч развернулся ко мне. Нас отделял костер, который он развел в самом центре. От него исходил жар, но пламя не перекидывалось на деревянный настил. Видимо Горыныч его контролировал.

– Она фтала, кофо фмотрит на наф, – обращаясь к другим зашептала левая голова. – давайте убьем!

– Оставить нужно девчонку, к-х. Её уже ищут, – и точно в подтверждении своих слов правая голова громко втянула воздух ноздрями, – я чую вестника смерти. Это её ворон, к-х, плохо.

– Меня всё равно найдут, – прохрипела я, вмешиваясь в разговор. – Горыныч, отпусти меня сам, ты же не хочешь причинить вреда. Ты уже давно не такой.

– Она права, к-х. Не такой, мы хорошие.

– Был не таким, но ты вернула меня, – пробасила центральная голова и склонилась через костер. Огонь не тронул её, отскакивая от чешуи, тени залегли на вытянутой морде. – Теперь у тебя есть два варианта. Мы либо съедим тебя…

– …фьедим.

– Либо ты свяжешь свою жизнь с нами.

Я удивленно переспросила:

– Свяжу жизнь. Как?

Три головы разом прошипели, как одно существо:

– Невеста.

«Эссстаа» – эхо прошло к потолку.

– Что? Я должна стать твоей невестой? – и я хмыкнула, тут же согнувшись от резкой боли. Холодный пот выступил на лбу. Я выпрямилась, когда наводнение прошло и спросила. – Зачем тебе невеста, если ты всё равно пожираешь всех дев?

Точно в доказательство свет от пламени упал на валявшиеся у стены обглоданные кости.

– Ты другая, лунная дева. В тебе сила и она может слиться с нашей. Мы станем самыми сильными во всей Нави и начнем господствовать по всей Яви.

– Гофподствовать… – точно смакуя, произнесла левая голова и высунула свой раздвоенный язык.

Я хотела отказать, послать все три головы Горыныча за тридевять земель, но спиной ощущала, что моё спасение было где-то рядом, нужно только потянуть время.

Подыгрывая Горынычу, я аккуратно прошла к огню, что согревал раскрасневшуюся, местами посиневшую кожу. Почти черная кровь стекала по моей груди и капала к ногам. Все три головы безотрывно следили за мной:

– Фто-то задумала…

– Давайте отпустим её, к-х. Ой плохо нам будет.

– Будет плохо, ефли она не переварится.

Всех перебила центральная голова, все-также нависнув над огнем. Более того, она склонилась ниже, прямо в пламя, и выскользнула передо мной, опалив лицо паром:

– Что ты решила, лунная дева?

Я проглотила неуверенность и хрипло спросила:

– Что мне нужно сделать?

– Прими мое сердце, как артефакт силы и соединись с ним. Это сделает тебя богиней, но ты навечно окажешься привязана к нам и изменишься…

– Фтанешь фильнее…

– Беспощаднее…

– Они правы, – кивнула центральная голова, – ты станешь нашей.

Я попятилась, пропав во тьме. Горыныч, точно прочитав мое сомнение, выпрямился. Его тяжелые лапы смяли под собой горящие палки и пропустили сквозь огонь. Точно рожденный из пламени он перешагнул через него и ступил ближе ко мне. Каждая чешуйка отражала яркий свет.

А я все отступала, безмолвно сражаясь с собой, пока не прижалась к стене.

В лапе у Горыныча блеснул кинжал, и он протянул его мне, останавливаясь и заглядывая в испуганные глаза.

– Забери наше сердце и мы обретем силу.

– Фила фтанет нашей!

– Это будет плохо, к-х. Беги, полубог…

Раздался рык и правая голова, точно нашкодивший ребенок вжалась в плечи, замолчала.

Сердце мое зашлось в груди, я перевела взгляд с огромных глаз на клинок и тихо протянула:

– Ты хочешь силы?

– Как и ты.

– Я её не хотела, – качнула я, а моя рука, словно чужая, нависла над кинжалом. Странный соблазн прорывался по венам. – Сила не принесла мне ничего хорошего. Только боль потери.

– Ты должна потерять всё, чтобы возродиться из пепла. Как и мы.

И я отдернула руку, посмотрев на Горыныча. Прямо. Настойчиво.

– Так вот в чём дело. Ты не силы хочешь, ты устал от одиночества.

Две головы Горыныча зашлись в злобном смехе, запрокидываясь, а затем уставились на меня.

– Глупая футка, полубог…

– Какого одиночества!? Нас тут трое.

– И даже с тремя головами ты готов отдать свое сердце чужому человеку. Настолько пусто в твоей душе, что ты связываешь свою жизнь с кем угодно, кто обращает на тебя внимание, Горыныч, – с каждым брошенным словом пар из ноздрей Горыныча все больше клубился вокруг, шеи вытягивались. – Вас трое, но вы оглохли друг к другу и ужасно одиноки. Ты не мир хочешь захватить, а быть хоть кому-то нужным, даже если это насильно.

– Т-ты… – прошипел Горыныч. Его тело затряслось, в глазах правой головы блеснули слезы, а две другие головы исказила ненависть.

Горыныч вдруг перехватил кинжал и замахнулся.

Я не успела остановить его, как яркий свет прорвался вперед, разрывая моё сознание.

Жидкое серебро заволокло мои глаза и слезами скатилось по щекам. Волна энергии полоснула комнату, точно ножом по горлу.

Последнее, что я ощутила – невесомость.

***

Катер шумно, с криками, покидали люди. На дороге уже сверкали красные и синие мигалки. Всё гудело, визжало.

Мостовая была заполнена толпой зевак и даже разводные мосты не впечатляли людей так, как произошедшее на катере.

Кто-то говорил, что это террористы, они взяли в плен капитана катера и всю его команду. Выдвинули требования в несколько миллионов рублей и вертолете. Они даже выкинули за борт пару человек, а один из террористов и сам прыгнул за борт. Видимо побоялся, что будет схвачен.

Другие говорили, что всё дело в незаконной торговле, и что, прикрываясь прогулочным маршрутом, на катере провозили контрабанду. Многие утверждали, что из-за товаров контрабандисты поссорились прямо на палубе и устроили драку. Весь груз по итогу они выбросили за борт и исчезли.

Полицейские и скорая с тревогой выслушивали каждого и оказывали первую помощь, кого перебинтовывали, кому-то обещали посадить преступников, лишь бы успокоить тонкую душевную организацию очевидцев.

Только на пожилую пару, что твердили о крылатом монстре, смотрели с нескрываемым сочувствием и где-то за спиной уже набирали номер псих бригады.

Марк и Вихрь выбрались с катера и затерялись в толпе, чтобы сбросить с себя лишние взгляды.

Сердце в груди Марка отбивало дробь, и он бесконечно хватался за голову и осматривался. Мишу увели прямо у него из-под носа, и он не смог остановить Горыныча. Потолстевшего, съехавшего с ума Горыныча!

Вихрь кружил где-то рядом, прислушиваясь и сливаясь с толпой. Он внимал к миру, отмечая, где меняется энергия, чтобы найти Мишу.

Но помощь пришла раньше, чем они думали.

Над толпой зевак крикнул ворон, сделал круг и полетел куда-то вдаль.

– Касим! – крикнул Вихрь и протянул руку, чтобы показать Марку, но тот уже рванул вслед за Хранителем Миши.

Гудевшая толпа оставалась за спиной, булыжная мостовая мелькала перед глазами. Марк несся за Хранителем Миши по булыжной мостовой, оббегал женщин с колясками. Один раз чуть не врезался в парня, что ехал на самокате, но успел увернуться.

Продуваемый легким ветром в спину, Марк понимал, что за ним следует и Вихрь.

Вдруг Касим повёл крылом вниз и свернул на один из проспектов. Марк помчался следом, и перед ними развернулась широкая улица, некогда красивая и ухоженная. Газоны по бокам, покрытые кустами роз, казались обугленными, лепестки свисали как обгоревшая плоть. Уличные фонари, словно изуродованные стражи, мерцали судорожным светом.

Таким видел город Марк через потемневший взор. Он предчувствовал смерть, как сын бога Морока.

В самом конце, точно последняя крепость, стоял Исаакиевский собор. Золотые купола всё ещё блистали, отражая лучи багрового солнца, но в этом блеске было что-то зловещее. Белые стены теперь напоминали не мрамор, а воск свечи – тягучие, мертвенно-бледные. Каменные ангелы на фронтонах казались обезглавленными, их взгляды были пусты. Он больше не выглядел как гордый великан, выкованный из камня, он стал высохшим трупом.

Где-то в уголке сознания Марка мелькнула мысль: «Миша там».

Он не просто подумал, он почувствовал. Будто нить, вытканная из боли, натянулась от его сердца к собору.

И вдруг земля содрогнулась.

Прохожие охнули. Кто-то упал на колени, кто-то судорожно схватился за ограду. Марк остановился, расставив руки, чтобы удержаться. Ветер взвыл, ночное небо зашевелилось, словно его скребли когтями. Облака рванулись к собору, закрутившись в спираль.

Толпа заволновалась. Люди с лавочек бросились прочь, в панике и неведении.

Собор застонал.

Глухо, будто внутри кто-то медленно разрывал себе грудь. Золотой купол заходил ходуном, взвизгнул, как сломанная скрипка, и разорвался в оглушительном грохоте. Огромные обломки надгробьем обрушились на улицу. Пыль, кровь, крики.

Женщина исчезла под рухнувшим фронтоном.

Одна из колонн, что была украшена барельефом архангела, развалилась. Из пыли пробивались лучи, будто кто-то изнутри прорывался в этот мир. И затем повисла тишина.

Мертвая.

Когда пыль рассеялась, собор напомнил обглоданный череп. Из трёх башен остались две, и они стали выжившими братьями, склонившимися над телом павшего. Каменные слёзы трещин стекали по их стенам.

Над головой закричал ворон.

Марк очнулся. Он рванулся вперёд, в толпу, что теперь утекала от собора. Он прыгал через мраморные глыбы, через тела.

Но ничего не находил.

А кого он искал?

Миша! Алина!

Он уже не знал, кого искал. Мир смешался, время сплющилось. Он как будто опять стоял на детской площадке, где терял свою сестру. Ноги подкашивались.

И вдруг в самом центре, на большом плоском камне, он увидел свет.

Словно само время замерло. Камень был гладким, как алтарь. А на нём лежала Миша.

Покрытая пеплом, с выцветшими губами, будто вырезанная из воска. Из плеча торчал обломок дерева. Вся в крови. Кровь уже засохла, потемнела, пропитала одежду и склеила волосы. Но её лицо было мирным.

Марк не мог пошевелиться. Только стоял. И чувствовал, как что-то внутри ломается, тихо и без звука.

Он больше никого не мог спасти.

Касим взмыл и опустился рядом. Положил голову на грудь Миши. Замер.

Марк прислушался.

– Она жива, – выдохнул Касим. И воздух снова вернулся в грудь.

Пелена ужаса спала, и пришла боль. Настоящая, жгучая. Марк ощутил, как его сердце снова пульсирует, как кровь кипит. Он шагнул ближе, вглядываясь в её побелевшее лицо.

– Мы должны уходить, – с дрожью сказал Вихрь. Его голос был хриплым, как будто дух, желающий жизни, погибал среди смертей. – Здесь слишком мощный выброс. Я чувствую… Навь уже здесь. Они идут. И ещё… сирены. Люди.

– Дух прав, – Касим накрыл чёрным крылом окровавленное плечо Миши, – на такой выброс слетятся все. Это пир, который они не пропустят. Но куда нам идти? Миша не сможет пересечь мост. Её тело не справится.

Пыль оседала хлопьями. Всё вокруг будто омертвело: и собор, и город, и небо.

Марк сжал кулаки.

Он знал единственное месть, где можно было переждать. Но сам от этой мысли сжимался, как в огне. Он пообещал себе никогда туда не возвращаться. Это было место его боли. Его ненависти.

Но теперь он должен был решить, стоила ли Миша того, чтобы нарушить данное себе обещание.

Он посмотрел на Мишу. Такая хрупкая. Такая сильная. Она не сдалась, даже здесь. Без неё все планы на спасение сестры могли закончится крахом, а потому Марк склонился и осторожно поднял её на руки. Голова Миши прижалась к его груди, как когда-то прижималась к плечу Алина.

– Аккуратно! – каркнул Касим, разгоняя пыль. – Куда ты её несёшь?

Марк стиснул зубы. Он все решил, ради Алины.

– Домой.

15 Глава, где я прощаюсь с другом

Жар опутал меня, как липкая пелена. Я тонула в нём, медленно и мучительно. Сознание всплывало редко, как раненая птица в бурном небе. Глаза застилал туман, густой, сгустившийся от боли, сквозь который я различала только смутные тени. Они вились надо мной, приближались, перемещали моё тело, что-то шептали… но всё это казалось далеким, ненастоящим. И от каждого их прикосновения становилось только тяжелее.

Пот выступал на лбу, стекал по вискам, собирался в ложбинках ключиц, скатывался вдоль позвоночника. В глубине плеча пульсировала рваная рана, огненное жерло, через которое вытекала моя жизнь. Я чувствовала, как по краям плоть горела, как будто туда вогнали раскалённое лезвие.

На каком-то ином уровне, не физическом, а энергетическом, я наблюдала, как истончается мой свет. Серебристое свечение, которое жило во мне, меркло, выливалось на пол и стекало сквозь щели в досках. Оно испарялась, как капли воды на раскалённой сковороде, шипя, исчезая без следа.

Тени вновь склонились надо мной. И боль вспыхнула с новой силой, расползлась от плеча по всему телу, затрепетала в каждой клетке, заставляя меня содрогнуться. Я попыталась вырваться, скинуть их.

Мягкий, убаюкивающий голос остановил меня.

Чьи-то ладони коснулись лба.

Сквозь пелену я увидела ворона. Чёрные перья мерцали в блеклом свете, лапы были подняты к потолку. Касим сидел у меня на груди, и его когти ткали нити. Он вытягивал их из блеклого света, что стекал с окна, и вплетал в рану на моём плече.

Я дернулась, но чьи-то руки бережно, но уверенно прижали меня к подушке.

– Не двигайся, – прошептал кто-то рядом.

Мир снова потонул во тьме.

Я качалась на волнах, то уносимая, то возвращаемая обратно. Сознание, как лодка, дрейфовало, пока меня не прибило к берегу.

Я ощутила, что лежу на чём-то мягком.

Открыла глаза.

Я лежала в одинокой кровати, в центре небольшой комнаты. Солнечные лучи пробивались сквозь занавески и отражались от изящных вензелей на зелёных обоях. В углу стоял шкаф, стол с монитором. Всё казалось чужим, незнакомым, но безопасным.

Белое одеяло плотно укутывало меня до подбородка, согревало и будто бы оберегало.

– Она очнулась?

Я повернулась на голос, тихий, звонкий и от того взволнованный. Передо мной стояла девочка с чёрными косичками. Яркие, небесно-голубые глаза сияли тревогой и детским любопытством. Она наклонилась ближе, как зверёк, который впервые видит кого-то нового, осторожно, но без страха.

– Не тревожь её, – отозвался строгий голос.

Вместо девочки надо мной склонилась женщина. Волосы цвета воронова крыла были коротко подстрижены. В глазах, таких же ярких, как у малышки, таилась тень тревоги. Она коснулась моего лба.

– Жар спал. Как ты себя чувствуешь?

Я попыталась ответить, но горло было сухим. Каждое попытка что-то сказать отдавала резью, точно в горле растирали горячий песок.

Женщина подняла мою голову и поднесла к губам кружку.

Я отпила. Терпкий, горячий настой обволакивал изнутри.

Чай. Мята, ромашка… и что-то ещё. Горькое. Но сильное.

Жизнь медленно возвращалась.

– Спасибо, – прохрипела я, когда вновь оказалась на подушке.

– Как ты себя чувствуешь? – озабоченно повторила женщина.

Я прислушалась к своим ощущениям:

– Боли нет, но и сил тоже.

– Не торопись вставать, ты ещё какое-то время будешь слаба. У тебя была сломана рука и деревянный обломок проткнул плечо.

Точно в подтверждении этих слов плечо заныло. Но никакого обломка не торчало, а рука, хоть и с трудом, но слушалась меня.

– Мы всё залечили, – улыбнулась девчушка, подсаживаясь со стула ко мне на кровать. – Твоя птичка сплела целую паутину из исходившего от тебя света и пришила её обратно. Вот это было зрелище! Я думала, что ты потухнешь, настолько ярко светилось плечо, когда убрали палку.

– Говори тише, – приостановила женщина девчушку. Их черты лица были похожи, как и цвет волос. Возможно, они были родственниками. – У Марии наверняка болит голова.

Я качнулась, сбрасывая с себя оцепенение:

– Всё терпимо. Только не понимаю, где я? И где мои… – я запнулась, вырисовывая в сознании образ Марка. Почему-то он первый всплыл в голове. Встревоженный, надменный. – Где мои друзья?

– Не переживай, сейчас раннее утро, они все спят в зале. Мы расстелили им на диване, а Марк ушёл к себе в комнату.

– К себе в комнату?

– Ты совсем ничего не помнишь?

Я мотнула головой, и женщина понимающе поджала губы:

– Когда взорвалась левая стена Исаакиевского собора, Марк нашел тебя лежавшую на обломках и решил принести к нам.

– Да, Маркуша вернулся.

– А почему к вам? – спросила я, а затем поняла, насколько глупым был вопрос. Внешнее сходство оказалось очевидным.

– Мама работает в больнице, она бы тебя вылечила, – участливо сказала девчушка и представилась, – а я приносила тебе чай и обмывала лоб холодным полотенцем. Я сестра Маркуши, Ариша. А это наша мама, Татьяна Викторовна.

И обе улыбнулись.

– Ты отдыхай, а я пока сделаю завтрак.

С этими словами Татьяна Викторовна вышла из комнаты и прикрыла дверь. За ней, точно по пятам, проследовал сладкий, спиртовой аромат духов. Я впилась взглядом в коридор, высматривая знакомые лица, но никого не заметила. Было темно и пусто.

– Ну как тебе моя комната? – звонко спросила Ариша, наклонившись ближе. – Правда красивая? Это мне в прошлом году сделали ремонт.

И я наконец заметила розовые сумочки-косметички на полках. А также плюшевые игрушки в изголовье кровати. Многие из них стояли парами, тогда Ариша взяла в руки плюшевую мышь в костюме и обратилась к ней:

– Ты справился со своей миссией, молодец. – Ариша пожала плюшевую руку, затем объяснила, – я оставила Мышу охранять твой сон. Уж слишком ты была бледной, когда тебя принес Маркуша. Папа сначала испугался, хотел вызвать полицию, но мама его уговорила, и мы положили тебя в мою комнату.

– Папа?

Я не успела услышать ответа, как звучный голос Ариши заглушил скрип двери. В комнату влетел Касим и приземлился на мою грудь. Волосы взметнулись к моим глазам и Касим бережно смахнул их клювом.

Вперил в меня свои черные бусинки-глаз, изучая.

– Касим, это ты, – с облегчением произнесла я.

– Да, и я нашёл тебя, – важно произнёс Касим, усаживаясь на моей груди, словно был приглашён. – Как твоё самочувствие? Вижу, щёки побагровели. Больше не похожа на поганку.

Я улыбнулась. Это было тепло. Странно, неожиданно, но по-настоящему тепло. И в этот момент дверь хлопнула повторно, впустив Вихря.

– Миша-а! – протянул голос, полный облегчения и усталости.

Вихрь влетел, задевая локтем дверной косяк, а вторым вазу на столе, которая каким-то чудом устояла.

Он подбежал ко мне и резко остановился, будто вспомнил, что я могу быть хрупкой. Потом осторожно коснулся моей руки, словно боялся, что она снова исчезнет.

– Ты… ты в порядке? Ты дышишь, говоришь! Даже снова хмуришь брови. Это значит, что ты точно ты! – он выдохнул, радостно всхлипывая. – Ты должна была видеть, как Касим вытягивал из неё свет! Капля за каплей. А потом вплетал его в тебя. А я все-таки спел ей колыбельные собственного сочинения, а потом тебе, чтобы жар прошел. Касим записал.