Ловчий. Пересмешник и силки

В соседней комнате рядом с незаметными офицерами в сером, прижавшись к слуховой трубе, князь Кочубей слушает допрос де Витта. Услыхав его последние слова, князь отрывается от трубы, идет к окну и, глядя на виднеющиеся золотые кресты собора, размашисто крестится. Затем негромко говорит своим людям.

Кочубей: Готовьте Эльзе доклад. Я за него поручусь!

5а

Натура. Лето. День. Царское Село. Аллея парка

По тенистой аллее дворцового парка идет Государь Александр в сопровождении князя Кочубея и князя Голицына. Его ожидают бывший временный командир кавалергардов полковник Николай Григорьевич Волконский и бывший командир польских улан Иван Осипович де Витт. На обоих свежие ордена за мужество при Аустерлице. Витт стоит, опираясь на костыли. Александр при виде поляков, сохранивших верность России, с чувством восклицает.

Александр: Как же я рад вас видеть! Поляки в России – и без конвоя! ( С виноватым смешком): Этой шутке князь Голицын меня только что научил.

Витт (чуть морщась): И впрямь, шутка весьма забавная. Называвший себя моим братом Юзик Понятовский мне в плену обещал, что русские сразу закуют меня в железа – ив Сибирь, а тут всего лишь только шутят!

Александр (с кривою улыбкой): Ах, полноте… Я всегда считался главой польской партии, и все поляки мне по сердцу. Так что всего лишь громко повторяем вслух шутки, кои косяком пошли у нас при дворе. Право слово, это всего лишь глупая шутка!

Волконский (с поклоном): Мы, собственно, прибыли к вам по иному вопросу. До того, как попал к врагу в плен, я командовал четвертым эскадроном моего полка. На получение всего полка я и не надеялся, однако же давеча мне совсем был в полку от ворот поворот. За разъяснениями я и пришел к вам, Ваше Величество. Так кем я нынче командую?

Александр (лучезарно): А никем. Вы у нас сдались в плен. По вашему поводу идет следствие. Надеюсь, ничего не найдут, и я отпущу вас в отставку. Как бывшему пленному, вам теперь веры нет. Как минимум, в полку моей личной охраны.

Волконский (немного растерянно): Но вы же меня за мужество в бою презентовали золотой шпагой… Я думал…

Александр (с милой улыбкой): Так если угодно, я вам еще одну подарю. У меня их навалом. А вот полк – не дам. Нормальные командиры от такого позора стреляются, а живой вы мне будете лишь вечным укором. Памятью о поражении. Прошу понять меня верно.

Витт (чуть поджав губы): Мои уланы вас никогда и не видят. Но я чувствую, что и меня…

Александр (с плохо скрытою желчью): Да, кстати, а где же были ваши уланы? По-моему, их при Аустерлице вообще не было! И из-за того, что их не было, мы проспали удар «эдельвейсов»! Как вы сможете все это мне объяснить?!

Витт (с достоинством): Вы приказали мне прибыть в вашу свиту отдельно от моего полка, который все еще находится в Бессарабии. Я изумился, но мне намекнули, что как незаконный сын Понятовского, по вашему мнению, я обязан быть у вас на глазах. И поэтому я сразу прибыл. Без полка. Увы, не знал, что именно это и примут как преступление…

Александр (с картинным взмахом руки Голицыну): Ах, дай же совет, мин херц, что мне с ними делать? Ведь поляки все меня предали, могу ли я теперь им довериться?!

Витт (сухо): А и спрашивать его незачем. Ваше Величество, прошу вас об отставке. (Кивая на свои костыли): Вообще-то мне попало в ногу ядро, и поэтому я, в отличие от вас, не смог убежать. Надеюсь, что раздробленная нога – достаточное основание для того, чтобы ваших шуток отныне не слышать.

Александр (вспыхивая): Да как вы смеете?!

Витт (пожимая плечами): Так арестуйте да повесьте меня. Я инвалид, боевой офицер – ни сопротивляться, ни отпираться не стану. Чай, не всем известный бухгалтер. Надеюсь, что с моей Польшей после этого великая Россия, конечно же, справится. Честь имею!

С этими словами де Витт поворачивается и уходит по аллее, опираясь на свои костыли. Николай Волконский начинает метаться на месте, явно стремясь и сопровождать Витта, и не оскорбить Государя. Затем он спрашивает.

Волконский: Так, стало быть, и я в отставке уже по болезни?!

Александр (сухо): Вы были в плену. Вы могли быть там завербованы. Идет следствие. Таков порядок со времен моей бабушки.

Волконский (почти радостно): А сейчас я могу уж пойти?!

Александр: Не смею задерживать…

После этих слов Николай Волконский срывается с места и почти бежит за де Виттом, восклицая.

Волконский: Иван Осипович, погоди! Да постой же ты, горячка!

Александр (негромко, оборачиваясь к Кочубею): Витта с этого времени в список возможных изменников. Волконского… ( С сомнением): У него есть братья или там кузены?

Кочубей: Так точно. Есть брат Сергей. Совсем молодой. И еще есть кузен Петр. Очень дельный мой офицер.

Александр: Обоих принять ко двору. Мне Волконский понравился. Надеюсь, родня с ним похожа. Не попади он в плен к врагу, мог быть мне секретарь не хуже, чем Чернышев…

6а

Павильон. Лето. Вечер. Фонтенбло.

Летний дворец. Покои Бонапарта

В комнату Наполеона входит Жозефина. Государыня одета по последней парижской моде. На ней нечто из кисеи, напоминающее обычную прозрачную занавеску и прихваченное на талии шнурком. Голову императрицы украшают жизнерадостные кудряшки, а сама женщина при этом идет босиком. По-видимому, наряд государыни еще и смочен водой, и от этого сквозь платье все видно. Впрочем, французскую государыню все это не беспокоит. Войдя в мужнину комнату, Жозефина начинает нервно водить носом, а потом кричит.

Жозефина: Бони! Черт бы тебя подрал, Бони! Это еще что за фигня?!

Наполеон, как выясняется, в это время сидел под влажным полотенцем, запрокинув голову вверх (в Париже эту процедуру называли «банею для лица»). Недовольный тем, что его отвлекли, император начинает бить себя по щекам, дабы они стали чуть розовей. Жозефина ходит вокруг его кресла и говорит сварливым тоном.

Жозефина: Итак, как зовут твою очередную мочалку?!

Наполеон (делая оскорбленное выраженье лица): Ты это о чем, дорогая?

Жозефина (с нарастающим раздражением): Не ври мне, Бонапарт! Ты поменял сорт духов, а это верный знак, что у тебя новая шлюшка! Как ее звать?! Я все выясню! (Приглядываясь к тому, что перед Наполеоном на столике): Боже мой! Румяна?! Она так молода, а ты уже настолько старый павиан, что тебе надо для нее подрумяниться?

Наполеон (лихорадочно пряча баночку с румянами): Ах, Жози, я тебе все сейчас объясню! Это румяна не мои, их мне дал Мюрат. Сказал, что румяна сейчас модно!

Жозефина (с чувством): Ой, только не ври мне вдруг, что вы с ним два старых… (Прищелкивает пальцами.) Я такого не выдержу – помру со смеху!

Наполеон (с отчаянием): Да нет, Жози, ты же не поняла!

Жозефина (вдруг меняя гнев на милость): Впрочем, я не за этим. Ко мне только что в слезах пришла Тереза Уврар. Она, рыдая, сказала, что ты намерен ее пустить по миру!

Наполеон (настораживаясь): Тереза? Уврар? Жена самого богатого человека во Франции?!

Жозефина (с вызовом): Да, и моя подруга, кстати сказать. Тереза Тальен. Мы с ней вместе сидели в одной камере, приговоренные к смерти! Такого ведь не забыть!

Наполеон (начинаяразъяряться): Это та самая Тальенка, которую звали не иначе как богиня Конвента? Да она каждому там дала по два раза, на ней уже пробы негде ставить!

Жозефина (ледяным тоном): Бони, тебе кто-нибудь говорил, что быть козлом тебе не к лицу?! Тереза мне сказала, что ты от мужа ее требуешь пятьдесят миллионов франков! Подумать только, да где же подобные деньги-то водятся?!

Наполеон (аж со взвизгом): Ее муж! Ее муж… Он ограбил казну и Империю! Этот… Эта тварь! А ты… А ты! Ты такая же прошмандовка, как… И ты оделась как шлюха! А я… А моя семья… Они мне всегда говорили, что ты… Ты… Ты!

Жозефина (с угрозой уперев руки в боки): Что я?! Отвечай! Ну что там про меня говорили все твои макаронные сродники?!

Наполеон (с яростью): Ты… Дрянь, вот ты кто! И поэтому я пойду к другим бабам! Лишь поэтому! Это ты во всем виноватая! Вот!

С этими словами Наполеон, со всей силой хлопнув дверью, выбегает из комнаты. Через мгновение дверь опять открывается, и в комнату заглядывает старая подруга Жозефины Тереза Уврар. На ее голове точно такие же кудряшки, как у государыни, а кисейное платье-занавеска сделано по точному образу и подобию платья венценосной подруги. Она робко спрашивает.

Тереза: Ну как?!

Жозефина (небрежно раскрывая для подруги объятия): Все в порядке. Успокой своего Жульена. Он сможет ничего не платить. Бони все понял.

7а

Павильон. Лето. Вечер. Париж. Гранд-опера.

Ложи бенуара

Оркестр гремит увертюру. В полутемной ложе сидит князь Меттерних за спиной княгини Багратион (урожденной Скавронской-Потемкиной). Княгиня с удовольствием болтает на смеси французского с нижегородским со своею соседкой мадемуазель де Линь. За спиной роскошной мадемуазель расположился граф Анн Жан Мари Рене де Савари, генерал полевой жандармерии и заместитель всесильного графа Фуше. Меттерних негромко говорит на певучем верхненемецком.

Меттерних: Вы понимаете это наречие?

Савари (столь же негромко на том же верхненемецком): С трудом. Я был с Моро в Вюртемберге. Проклятая Швабия! Мы вышли оттуда лишь чудом и лишь потому, что я смог договориться с местными немцами.

Меттерних (с интересом): Вот как? А я думал, что всех французов там вырезали за бойню, которую вы устроили немцам в Мемпельгарде.

Савари (неохотно): В дни этой мерзости я был начальником военной полиции в Страсбурге и к резне не имел отношения. Я это смог доказать местным немцам, и моих людей они выпустили. (После небольшого молчания): Я вывез Моро в женском платье, закутанным с головой в черный плащ, сказав горцам, что это шибко больная барышня. (Нехотя): Думал, когда он станет государем, мне это зачтется. Не свезло. ( С вызовом): Мой патрон Фуше сразу ставил на Бонапарта, и теперь это он мне приказывает, а не я ему.

Меттерних (с интересом): Вы мне так легко все это рассказываете?

Савари: Это вы мне оплатили билет, хоть я терпеть не могу оперу и тем более всех этих баб!

Меттерних: Зачем же вам ваша красавица?

Савари: Затем, что без баб на этой встрече мы бы смотрелись, будто два гомика, а про мою нелюбовь к женщинам и так много сплетен.

Мамзель де Линь за услуги эскорта меньше берет, чем все прочие. А ваша? Вы на нее для любовника слишком холодно смотрите.

Меттерних (небрежно): Она непроходимо тупа и совершенно не понимает хохдойч. Но она красива, и все лишь на нее смотрят. За это она мне и нравится.

Савари: У вас неплохой вкус. Зачем наша встреча?

Меттерних: Австрия и Франция нынче друзья. Я бы хотел наладить взаимодействие наших полиций. Единая европейская полиция континента. Я даже название ей придумал: Европол. И я бы хотел, чтобы вы возглавили эту нашу общеевропейскую службу.

Савари: Впечатлен. Надо подумать. А почему вы обратились ко мне, а не к тому же Фуше?

Меттерних: Ах уж этот Фуше! Чересчур якобинец он на мой вкус. А ваш государь, став монархом, уже доказал, что ему не чужды общеевропейские ценности. Думаю, что идея единой Европы и вам по сердцу, так что у вас может быть блестящая будущность. А Фуше… Что Фуше?

8а

Павильон. Лето. Вечер. Царское Село.

Открытая веранда

Под стеклом горит яркая лампа с новомодным «земляным маслом», присланным из Баку. Рядом с лампой сидит Государь Александр в компании с Кочубеем и князем Голицыным. Кочубей читает письмо. Мы слышим голос княгини Багратион:

…и все-таки князь Меттерних скучноват. Как Вы и предполагали, принялся выводить меня в свет вместо живой ширмы, но боже мой, на какие унылые приемы! Ни танцев, ни шарад – одна болтовня. А сам за моею спиной свои делишки обделывает. По Вашему совету я делаю большие глаза, когда он говорит со мной на своем жутком хохдойче. Это нетрудно, Вы же помните, что мои глаза большие сами по себе. Князь совершенно уверился, что я не понимаю диалекта австрийского и поэтому без стеснения разговаривает на нем при мне. Давеча были в опере, слушали какую-то Керубину. Не знаю, кто эта самая Керубина, но, на мой взгляд, стонала она со сцены очень громко. Говорят, она любовница самого. Ну не знаю, чтобы обнять такую, надо идти по кругу три дня, а сам-то ведь – махонький! Но речь не о ней. Мой встречался там с самим Савари. Тот еще фрукт, смазливый, грубый и все время глазами ищет хорошеньких мальчиков. При его виде со мною чуть не приключился je suis vomir. Так они принялись обсуждать какую-то скучищу – какая-то общая европейская полиция. И во главе с Савари, вообразите! При этом сам полицай два раза спросил, что они будут делать с Фуше, а мой козлик всякий раз в ответ загадочно улыбался. Неужели мой папочка замыслил что-то против самого графа Фуше? Мне не нужны неприятности. А иначе зачем он этого мерзкого Савари всяко обхаживает? Уж я сколько ни повидала на своем веку, а такой мерзости доселе – ни разу. В Париже сейчас в моде все греческое. Если бы Вы видели, как я хороша…

Александр: Спасибо, Виктор, достаточно. Что ж, австрийцы, стало быть, принялись бить врага не на поле боя, но своими интригами. Что ж, интриги вместо боевой доблести у австрияков всегда лучше получаются.

Голицын: Вот же мерзкая нация!

Александр: Однако их козни нам сейчас на руку. Савари… Ведь это тот самый гад, что привозил мне ультиматум после Аустерлица?

Кочубей: Чернышев мне рассказывал. Вроде он. Гладкий, наглый, так и хочет всех при встрече притиснуть. По-моему, Саша упоминал его требование, чтобы князь Петр Долгорукий для нашего мира с французами самолично пошел и повесился. Мол, Бонапарта теперь ничто иное не устроит.

Александр (с чувством): Каков наглец. Да они охренели!

9а

Павильон. Осень. Утро. Рига. Дом Эльзы. Гостиная

В гостиной у Эльзы за большим столом идет какое-то совещание. На нем много новых, незнакомых нам лиц. Негромкий стук в дверь. Эльза отрывается от дискуссии, лицо ее недовольно. Входит Кирстен, на подносике у нее вскрытый конверт. Эльза тут же поднимается от большого стола, принимает конверт, пробегает его глазами. На лице ее возникает изумленное выражение. Она объявляет.

Эльза: Господа, срочное сообщенье из Лондона! Неизвестные ночью задушили в постели сэра Фокса – министра иностранных дел Англии. Бело-синим шарфом. Придушили и бросили на тело записку: «Так будет с каждым национал-предателем, который готов пойти на мир с Антихристом!». Началось следствие. Премьер Гренвиль признался, что по наущению Фокса он действительно пытался заключить мир с Францией. Английская пресса его буквально распяла! Лорд Ярмут отозван. Правительство пало. Газеты требуют наградить убийц Фокса и признать их национальными героями.

Барклай: Это значит, кому-то приспичило, чтобы Англия вела войну с Францией до конца. Мои им поздравления, особенно если мы их хоть как-то знаем.

Эльза (с сузившимися глазами): Ага… Бело-синим шарфом! Молодой идиот! Молодой старательный идиот! Однако… Чего ждать, когда мальчик наконец вырастет?!

10а

Павильон. Осень. Утро. Берлин. Сан-Суси.

Тронная зала

По тронной зале перед всеми своими генералами мечется прусский король Фридрих Вильгельм. Он то ли спрашивает, то ли причитает на весь дворец вслух.

Фридрих Вильгельм: Так значит этот парвеню, этот выскочка на наш ультиматум так и не ответил? Тогда я разобью его в кровь! Где мой кузен Людвиг Фридрих? Он же ведь славно надрал тогда задницу лягушатникам в Майнце! Виданое ли дело – неприступная крепость! Он же их с кашей! Вдрызг! (Нервным голосом): А послали ли к саксонскому государю? Почему от него нет вестей, а? (Задумчиво): И не слишком ли мы с французами резко? А давайте отложим срок нашего ультиматума? Ну, на недельку-другую. Авось к нам придут англичане и русские, а вместе…

Дверь в залу внезапно распахивается. В комнату вбегает посеревший полковник. Он, сверкая безумными глазами, подает пакет государю и хрипло докладывает.

Полковник Класниц: Князь Гогенлоэ из Йены передает. Наполеон всеми силами только что вторгся в Тюрингию. Командующий армией принц Людвиг Фридрих убит французскою жандармерией. Без командующего войска впали в панику. Множество дезертиров. Князь Гогенлоэ просит дозволения отступить по дороге на Ауэрштедт!

Фридрих Вильгельм (растерянно): То есть как?! Ведь это мы должны были объявить им войну, когда они отвергнут мой ультиматум! Почему они начали первыми? Так же нечестно!

11а

Натура. Осень. Вечер. Штутгарт. Нойес Шлосс.

Площадь перед замком

Огромный король Вюртемберга Вильгельм-Фредерик с гордостью показывает свой почти сделанный Новый замок своему свояку Петеру Людвигу Ольденбургскому, который только что после дядиной смерти стал принцем Ольденбурга. Вюртемберг в необычайно дорогих, ярких и помпезных одеждах, его вечный кредитор в одежде самой обычной, неприметной и серой.

Вилли-Фредди: Вообрази, я превращу Штутгарт на деньги «Ротшильда» в самый красивый и знаменитый город Германии. А как потратишь свои денежки ты?

Петер Людвиг (скучным голосом): А я уже присмотрел места в Ярославле и Твери для моих шлюзов. Если прибыли «Ротшильда», как ты веришь, и впрямь поразят воображение – есть мысль прорыть канал к Москве и подвести воду. Поверь, Москва, с точки зренья логистики, расположена практически идеально. Ей не хватает лишь воды для развития. Тогда ты построишь лучший город Германии, а я, бог даст, столицу для всего мира.

Вилли-Фредди (с интересом): Послушай, вот почему все меня зовут фантазером, а тебя пауком-кровопийцей?! Ведь мой проект куда жизненнее, чем твой! Вот он, мой Штутгарт, а где же твоя Москва? На краю света?

Петер Людвиг (скучным голосом): Может, и на краю. Только там правит твоя сестра и моя сноха, а она богаче нас с тобой вместе взятых. А деньги – к деньгам. Лучше я вложусь в страну с большими ресурсами в надежде на ответную благодарность, чем стану вкладываться в мой тощенький огород. ( С кривою усмешкой): Оставлю тебе лавры хозяина самого красивого города всей Германии.

Сбоку какой-то шум. К паре государей стремительно приближается принц Евгений Вюртемберг с письмом.

Евгений: Из Тюрингии передают. Прусская армия, потеряв командира, стала разбегаться и была при Иене и Ауэрштедте разгромлена. Армия Франции идет на Берлин. Наполеон Бонапарт в последний раз спрашивает: готов ли Вюртемберг присоединиться к нему в сей войне?! Король Саксонии уже предал пруссаков и русских и перешел на французскую сторону. По слухам, к Франции только что присоединилась и Бавария. Наполеон вас, государь, в последний раз спрашивает: вы с ним или против него?