Пожалуйста, не бегите по эскалатору

Вы не думайте, что если я не испытываю эмоций, то девушки меня не интересуют. В вагоне метро, например, мне приятно смотреть на симпатичных, правда, им это не нравится. Они отводят глаза или даже пересаживаются подальше. Я знаю, что нельзя смотреть пристально и нужно больше улыбаться, но это сложно. Не верите? А вы попробуйте бросать беглые взгляды на интересную книжку или искусственно ей улыбаться. Почувствовали себя идиотами? Вот и я тоже. Для меня симпатичная девушка – это тоже просто приятная глазу картинка.

Я думал о том, чтоб познакомиться с девушкой. Она бы со мной жила, готовила мне щи, а потом ела их, сидя на соседнем стуле. Я бы спал с ней в одной постели и не только спал. Пусть я не испытываю эмоций, но физические удовольствия мне знакомы.

Николай Николаевич объяснил мне, что если сравнить отношения с девушкой с поеданием пирожного, то обычные люди наслаждаются его вкусом, красивым видом, ароматом, воздушностью крема и хрустом вафельки, а я – только вкусом. По-моему, не так плохо. Всё же вкус в еде – это самое важное.

А ещё он в очередной раз мне напомнил (как будто я мог забыть за неделю), что чувства я на самом деле испытываю, просто не знаю об этом. Но в любой момент могу начать их понимать. Мама тоже этого всё время ждёт. И старается оградить меня от любых стрессов: боится, что станет хуже. А потому проигнорировала год назад мою просьбу увидеться с папой и ужасно боится, что я начну встречаться с девушкой. Она пытается оградить меня от ситуаций, в которых я могу почувствовать себя ненужным. Я к ним, если честно, тоже не стремлюсь. Папу хочу увидеть просто потому, что есть что-то нелогичное в том, что мы живём в одном городе и незнакомы. В друзья я к нему не лезу. А девушку хочу найти по возможности похожую на меня. Чтоб логически рассуждала и не искала дурацкой романтики, потому что от неё одни проблемы. И травмы.

А в целом я ничего не имею против девушки. Но пока плохо понимаю, как мне кого-то найти. Девчонки из группы избегают даже смотреть на меня. Кто-то в открытую смеётся, кто-то боится. Вот интересно, как люди опасаются всего, что им хоть немного непонятно, что отличается от них. Ну и ладно. Я не тороплюсь. Жениться раньше тридцати я не собираюсь, так что время есть.

Перевёл взгляд на последнюю строчку в блокноте. В голове бродят разные идеи. Всемирно известная задача Мильтенса пытается обосноваться в моём мозгу, пуская корни во все стороны. Я ощущаю, как всё глубже и глубже проникаюсь её сложностью, красотой и гармонией – той, которую никогда не увидеть человеку, далёкому от науки.

Я редко что-то записываю. Не имею привычки заносить промежуточные выкладки на бумагу. Разве что одну формулу, над которой сейчас работаю. Не потому, что боюсь её забыть, а потому что вид формулы приятен взгляду, как симпатичная девушка. Моя работа над задачей Мильтенса, безусловно, продвинулась. Уже давно не сомневаюсь в том, что у меня с ней всё сложится, это лишь вопрос времени. Год? А может, месяц? Или неделя?

«Пожалуйста, не бегите по эскалатору», – я привычно объявил это по громкой связи, потому что увидел спускающуюся по ступеням фигуру Крэйзи. Сегодня она была одета немного иначе: юбка длинная и клетчатая, из-под расстёгнутой чёрной куртки выглядывает ярко-розовый свитер – настолько огромный, что в него можно затолкать трёх таких, как она. Остальное не разглядеть – далеко.

Люди расступались перед ней, выстраиваясь в аккуратную очередь. А она летела, легко касаясь ступеней подошвами. Юбка развевалась, перекинутая через плечо сумка подпрыгивала на каждом шаге. Точно Крэйзи.

Я уже хотел нажать кнопку громкоговорителя, чтоб ещё разок её предупредить, но внезапно остановился. «Хотя мы с ней максимально непохожи друг на друга, у неё есть одна общая черта со мной, – подумал я, – люди её сторонятся, вон как вжимаются в перила. Как будто боятся прикоснуться. Наверное, с их точки зрения, она отличается от них даже больше, чем я. Необычная внешность бросается в глаза сильнее, чем отсутствие эмоций».

«Пожалуйста, не бегите по эскалатору», – произнёс я, она улыбнулась. Похоже, мои замечания её веселят. Пусть.

Когда до конца эскалатора оставалось метров десять, произошло нечто странное. Шаги Крэйзи сбились, перестали рифмоваться с неумолимо ползущими ступенями, и она вдруг взлетела. По-настоящему. Нелепо вскинула руки и оказалась в странной позе с головой ниже ног. А под ней были жёсткие металлические ступени, колючие и тянущие её вниз.

Кто-то закричал, кто-то охнул. К ней протянулись руки, тщетно пытающиеся её поймать. Я нажал на кнопку остановки эскалатора. Кажется, быстро. Но от этого стало только хуже. И вот Крэйзи кубарем катилась по последним ступенькам, а потом оказалась неподвижно лежащей на полу.

«Медицинскую бригаду к эскалатору срочно», – проговорил я в трубку и быстро вышел из будки. С нижних ступенек к ней бежали люди. Кто-то уже сидел рядом, пытаясь развернуть её лицом вверх.

– Не трогать, – произнёс я громко и, разумеется, спокойно, – врачи будут здесь через пару минут.

Я увидел у неё на лбу кровь, глаза были закрыты, а руки неестественно вывернуты: одна вверх, над её головой, другая – под животом. Из-под длинной юбки виднелись совсем худые, как у ребёнка, ноги. На неуместно высоких каблуках.

Я вернулся в будку и объявил по громкой связи: «Уважаемые пассажиры. Просьба подождать. Эскалатор останется неподвижным в течение нескольких минут. Оставайтесь, пожалуйста, на местах».

Некоторые, разумеется, не послушались, как это всегда бывает, они торопливо спускались: то ли спешили, то ли им было любопытно увидеть пострадавшую. Я знал, что так будет.

Когда я снова подошёл к Крэйзи, около неё уже остановились два врача. Одного из них я знал: он на моих глазах приводил в себя того парня, упавшего на рельсы.

– Как? – спросил я его через пару минут.

– Дело серьёзное, боюсь, – ответил он, – сейчас скорую вызову. А ты… случайно не знаешь её?

Я помотал головой:

– Нет, – хотел добавить, что в первый раз вижу, но понял, что это было бы враньём, а я никогда не обманывал.

– Жалко девчонку, – проговорил он.

Хорошо, что мне неведомо чувство жалости. Поэтому я просто ответил:

– Она бежала по эскалатору. А ведь я её предупреждал…

Врач взглянул на меня удивлённо. Наверное, надо было просто кивнуть. Поджать губы. Или покачать головой. Иногда я не угадываю с ожидаемой реакцией.

Глава 6

Я ведь не сказал, что рад тому, что она упала. Или что желаю ей чего-то плохого. Так почему врач так на меня посмотрел? Нет, я определённо не понимаю реакции людей, которые называют себя нормальными.

Эскалатор, идущий вниз, не работал семь с половиной минут. За это время два врача погрузили Крэйзи на носилки и утащили её в сторону медпункта. Мне показалось, что она была в сознании, хотя и оглушена.

Я нашёл на полу её сумку, отброшенную в сторону к стенке, и уложил ей на носилки, под правую руку.

– Очень хорошо, – кивнул врач, – там, наверное, документы найдутся, в больнице будет проще идентифицировать личность. И позвонить родным, если надо.

– Удачи, – сказал я ему, когда он поднял носилки и двинулся по платформе, – вам и… Крэйзи…

Врач нахмурился:

– Кому? Крэйзи?

Я опустил голову. Не надо было это говорить, подумает теперь неизвестно что.

– Крэйзи, значит… она, – он иронично ухмыльнулся. – Ну-ну, – и зашагал прочь.

Я знал, что он хотел сказать: «Это она-то Крэйзи? А ты тогда кто?»

Переживания мне неведомы, но я часто думал о том, что с ней. Просто логически достраивал в голове увиденное. Наверное, она сильно пострадала, а вдруг вообще… скончалась от ударов. Это вряд ли, конечно, она же не с крыши упала. Хотя летела круто. А если виском? Или внутреннее кровоизлияние?

У меня даже промелькнула мысль: узнать у врача, в какой она больнице. Не навещать, конечно, мы же чужие друг другу, но позвонить, спросить о состоянии. Но я не стал. Ей это не поможет, а моя жизнь и без неё идёт своим чередом.

Народу, как и прежде, было много. Вот только бегающих стало поменьше, видимо, новость об упавшей на эскалаторе девушке разнеслась далеко, люди опасались повторить её судьбу. Но это, конечно, ненадолго, максимум через месяц всё будет как раньше.

Вчера сходил посмотреть, как работает мой папаша. Можно смело сказать, что я в свои двадцать его переплюнул в смысле карьеры: эскалатор, под которым я сижу, выглядит намного солиднее, чем три блинные сковородки. Даже если забыть на минуточку, что я, сидя в своей будке, решаю задачу, которая в ближайшее время принесёт мне миллион долларов.

И станция моя лучше: она покрыта серым камнем, люблю этот цвет. А его окружают бежевые стены… ни то, ни сё, ни яркости, ни характера. Серый – цвет асфальта: жёсткий, крепкий, устойчивый; бежевый – цвет песка: текучий, рассыпчатый, бесформенный. Прямо как мой родственник.

В блинную я просто зашёл по дороге. Мне надо было перекусить перед посещением книжного магазина. Там я покупаю специальную литературу. И это мероприятие довольно долгое. Я читаю постоянно кое-что из алгебры, матанализа, диффуров[3]. В общем, вам не понять, если вы не учились на математика, как я.

Чтоб решить задачу на миллион долларов, любую из них, нужно изрядно потрудиться. Даже мне. Выходные я провожу в библиотеке, хотя большую часть литературы можно найти в интернете. Это не то. Тут я понимаю старичков из доинтернетовской эпохи. В библиотеке хорошо думается, а бумажные книги подходят для обучения гораздо лучше, чем электронные. Почему?

Ну… я воспринимаю текст не только глазами, но и пальцами – если передо мной важная формула, дотрагиваюсь до неё, и она проникает внутрь меня, я её не просто вижу и понимаю, я… как бы сродняюсь с ней. И так же, когда пишу. Решение будто выплёскивается из меня. Там не может быть ошибки, ведь это только что находилось в моей голове, было частью меня.

Не очень понятно? Ну что поделать. Такой уж я человек. Странный. Теперь вы знаете ещё про одну мою удивительную особенность. Мне почему-то кажется, что эта моя черта поможет с решением задачи Мильтенса. Хочешь одолеть сложную проблему – почувствуй её изнутри, стань частью её.

Обычным людям в этом мешают эмоции. Они испытывают злость, если не получается, нетерпение, если безрезультатно попробовали уже сотню раз. Раздражение оттого, что у кого-то другого получилось лучше. Они жалеют себя. А ещё любят… множество разных вещей в жизни, которые непременно отвлекают их от работы. Я хорошо это знаю: вокруг меня много учёных-неудачников.

Я выше этого. Поэтому шансов у меня намного больше. Ну и ещё я очень умный. Думаете, нескромно так говорить? Ну я такой: говорю, что думаю.

Через неделю, после того как Крэйзи упала с эскалатора, она снова появилась передо мной. Я не мог заставить себя отвести от неё взгляд. Она не бежала, спокойно стояла, крепко держась за перила. Не заметить её было сложно, хотя в этот день она выглядела скромнее, чем когда-либо. На голове отрос короткий ёжик, поэтому затылок не сверкал, как обычно, в свете ярких высоких ламп. Судя по совсем уж маленькому росту, обувь на ней была без каблуков. Пальто спокойного серого цвета. Широкие синие штаны. Как будто она обычная девчонка, а не Крэйзи. Чудеса.

Она была всё ближе. Я рассмотрел, что она без макияжа. Серьги всё те же – огромные блестящие кольца. И сумка та же, которую я положил ей на носилки.

Я изучал её и понимал, что она так же пристально изучала меня. Надо же, обычно девушки смущались под моим взглядом. Но не она. Взгляд Крэйзи был, казалось, таким же, как у меня: бесстрастным. Только на мгновение она отвела глаза, когда шагала с нижней, ставшей плоской ступеньки, на неподвижный пол. Правильная предосторожность.

Когда Крэйзи снова посмотрела на меня, я был от неё всего в двух метрах. На её голове справа виднелся большой квадратный пластырь, левая рука была загипсована до локтя – её было хорошо видно под расстёгнутым пальто. Ну что ж, довольно легко отделалась.

Она спокойно подошла к будке, приоткрыла дверь, улыбнулась, наклонила немного голову набок:

– Твой урок усвоен, Крэйзи, – сказала она, – не стоит бегать по эскалатору.

Я очень внимательно на неё посмотрел и вдруг ощутил жжение в груди.

– Ты сказала: «Крэйзи»? – спросил я.

– А… – она хмыкнула, – я так тебя прозвала. Крэйзи… ну, это значит…

Я кивнул:

– Я знаю. Я прозвал тебя так же. Смешно.

Я понял, что самое время улыбнуться. И старательно растянул губы как можно шире. Когда нужно, я умею быть почти милым.

Глава 7

Все люди как люди. А со мной всё время случается какая-то ерунда! Сколько народу ежедневно бегает по эскалаторам? Тысячи? Миллионы? А сколько из них с него падают кувырком? Лично я за долгие годы поездок в метро видела только одного: он был пьяный в сосиску и аккуратно проехал пару метров на пятой точке.

Меня приложило по полной программе. Впрочем, врачи в больнице сказали, что я ещё легко отделалась: перелом руки, гематома размером с ладонь на животе и пять швов на голове. Но это только звучит страшно, врачи говорят почему-то пять швов – на самом деле шов один, стежков пять.

А вот сотряс у меня не нашли, как ни искали. Может, нечего было сотрясать? Я порой сомневаюсь, есть ли в моей голове мозг. По-моему, только ягодный компот. Иначе я бы придумала, как жить нормально. Не работала бы официанткой, не жила с больной бабкой. И не бегала по эскалатору, чтоб позлить придурка в стеклянной будке.

И ладно бы ещё я на него запала, так ведь нет – просто скучно было. Каждый день двенадцать минут до метро, три минуты на эскалаторе вниз, семь остановок в третьем вагоне, выход через вторую дверь, две минуты на эскалаторе вверх, шесть минут до кафе, семь минут на переодевание. И наконец: «Добрый вечер. Меня зовут Камилла. Я ваш официант. Обращайтесь, пожалуйста, по любым вопросам».

В больнице я провела в итоге полтора дня, меня боялись выпускать раньше, наблюдали, а я и не возражала. Обошлись в кафе без меня, а бабку мою соседка лишний раз навестила: накормила, тряпочкой протёрла, спать уложила – норм. У нас с ней в любом случае договорённость: пока я учусь и работаю, она забегает её проведать, ну и выполняет какие-то капризы: подать утку, поджарить тост, подогреть чай до сорока пяти градусов.

В больницу мне, конечно, никто не звонил. Да я и не ожидала. Родителям я не сообщала, перебьются, нужна мне их притворная забота. «А ты как? Ой-ой-ой! Ты там точно справишься? Одна? А бабушка?» Ненавижу это. Зачем спрашивать, если всё равно ничего делать не планируешь? Или что, они из Америки приедут меня навестить в больничке? Да ни фига!

Даже когда бабка в прошлом году бедро сломала, родители не зашевелились. «Мы посчитали, во сколько нам обойдутся срочные билеты, – верещала мама, – это немыслимая сумма. Камилл, давай мы лучше сиделку классную ей наймём на эти деньги!»

Много она понимает! Как будто чужая сиделка будет ухаживать за больной старухой как за родной. Знаю я, насмотрелась тогда в больнице! Целыми днями они в телефоне, а старикам даже воды лишний раз не предложат.

Ничего, я справилась. Даже академический отпуск брать не пришлось. Деньги нам тогда ещё родители посылали, я не работала до восемнадцати лет. Те полгода они нам побольше переводили – не обеднели, надо думать.

Но как только бабка поправилась, я вернулась к учёбе, а через месяц на работу устроилась и деньги у них брать перестала. Нам чужого не надо.

«Камилла, зачем тебе работа? Учись спокойно, – периодически заводит свою песню мама, – мы вам вышлем сколько надо!» Знаем-знаем, проходили. Через две недели она предложит мне перевестись на заочное какого-то калифорнийского колледжа: «Я уже всё узнала, тебе нужно только связаться с ними и выслать сканы документов». А ещё через две недели поинтересуется, не надумала ли я их навестить: «Есть билеты, с двумя пересадками, очень удобными. А ещё наш красавчик-сосед Джон уже мечтает тебя увидеть!»

Но я этого не сделаю. Они решили уехать и бросить бабку. А я в этом участвовать отказалась. Все немногие друзья, что у меня тогда были, стали смотреть на меня как на умалишённую. Отказалась от Штатов, осталась с пенсионеркой. До сих пор помню слова приятельницы Юли, одноклассницы: «Ты такая невозможно правильная. А может, ты… святая?» Дружбы у нас с ней после этого не сложилось.

А я ни разу не святая. И бабка меня порой бесит так, что хочется ей по лбу дать. Вот правда хочется. Даже стыдно потом, когда я успокаиваюсь. Но знаете, что меня каждый раз останавливает? Воспоминание о маме, бабкиной единственной дочери, улетевшей за океан. Мне сразу бабку так жалко становится, даже в носу щипать начинает. И я прихожу в себя. И иду остужать ей чай до сорока пяти градусов. Или разыскивать её любимую наволочку в сиреневый цветочек.

Но что-то я отвлеклась. Родители мне не звонили, потому что ничего не знали, а бабка… она вообще… уже мало что понимает. Узнаёт меня через раз. Это обидно порой. Особенно когда она меня именем мамы называет, своей дочери. Всё-таки та её бросила, а я нет. Ну заслуживаю ведь я за это, чтоб моё имя помнили? В общем, неважно это. Я и сама прекрасно провела время в больнице.

А вот когда я оказалась дома… Выяснилось, в гипсе очень неудобно мыть пол и вообще невозможно менять постельное бельё. И вот тут до меня дошло, что с работы в кафе меня попросят. Ну не будут они ждать, пока у меня кости срастутся, а носить поднос одной рукой нереально. Формально меня, конечно, уволить не могут, но хозяина нашего кафе мало волнуют формальности – он придумает, как меня выставить за дверь без копейки.

С этими мыслями я и ехала на разговор на работу. На том же эскалаторе вниз. Только теперь уже крепко держась. Та ещё задачка – правой рукой ухватить перила слева. Вообще меня жутко злил мой гипс, пришлось надеть старые кеды, которые налезают с завязанными шнурками, штаны на резинке и пальто, которое принесла сердобольная соседка.

А главное, я не рискнула брить голову левой рукой. И рисовать стрелки на глазах. Кикимора какая-то, одним словом. Хоть вообще на улицу не выходи, пока гипс не снимут. И это я молчу о любимом плавании, которое теперь надолго не для меня.

Примерно на середине эскалатора я заметила пристальный взгляд парня из стеклянной будки. Надо же, какой тяжёлый. Он смотрел на меня, сомнений быть не могло. Я спускалась всё ниже и ниже – так же, как и его взгляд.

«Не отвернусь, – подумала я про себя, – даже не мечтай. Я тоже упрямая». Хотя это было тяжело. Он сверлил меня насквозь. Ни одной эмоции на лице. Ни тени улыбки, ни хитринки в глазах, ни изогнутой брови. Ничего. Только глаза, широко открытые и замороженные. Странный парень. У меня заколотилось сердце. Кажется, я его боюсь.

Голоса его я сегодня не услышала. Я была не в состоянии бегать, а других смельчаков не нашлось.

Я остановилась у его будки, собралась с духом и заглянула к нему. Сказала, что усвоила урок: бегать по эскалатору не стоит.

– Знаешь, – я решила немного его уколоть, – то, что случилось, это, если вдуматься, по твоей вине.

Он молча на меня смотрел. Ничего не изменилось в его лице. Ни удивления, ни раздражения. Я сглотнула комок в горле.

– Конечно, – продолжила я, – если бы ты тогда был немного убедительнее…

Он серьёзно кивнул:

– Эта точка зрения имеет право быть. Хоть ты взрослый человек и должна думать сама. Но я… готов компенсировать свою вину.

Я стояла и хлопала глазами. Неожиданно. Вот так пошутила.

– Ну и компенсируй, – я решила играть дальше, – тем более что я из-за падения работу потеряла. Точнее, сейчас потеряю, – и я посмотрела на часы, злобный пока ещё начальник ждал меня у себя через двадцать шесть минут, значит, я уже опаздывала.

Он опустил глаза, вырвал листок из-под обложки блокнота и начал что-то быстро писать.

– Держи, – протянул мне бумажку, – мой номер. Звони. Обсудим. Ты же… торопишься сейчас. Я вижу.

– Неожиданно, – я взяла записку, единственная целая рука дрожала, – обычно номер просят у меня, не то чтобы часто…

Он внимательно осмотрел моё лицо:

– Боятся, вот и не просят. Ты не такая, как они. Одним словом, Крэйзи.

Я убрала его номер в карман штанов – всё это было чертовски странно – и кивнула. От Крэйзи слышу.

Глава 8

А что? Крэйзи могла бы быть моей девушкой. Говорят, что между мужчиной и женщиной должна быть любовь. Я, конечно, на это не способен. С другой стороны, мне кажется: это не главное. Нам может быть интересно вместе, я готов приносить деньги и делиться ими с ней. Сейчас я немного зарабатываю, но это потому что мне хватает, а в будущем выиграю миллион… Мне кажется: этих денег вполне хватит и мне, и ей.

Я наверняка не буду изменять. Потому что не считаю это целесообразным. Зачем встречаться с кем-то ещё? Полная глупость. Я, кстати, и сыном всегда был хорошим. Просто ненавижу смотреть на нервных и разозлённых людей. Поэтому если мама меня о чём-то просила, делал. Чтоб она оставалась спокойной. Не как я, конечно: такого спокойствия я не видел больше ни у кого.

Мама говорит, что со мной легко жить. Я ей верю. Моей девушке тоже будет со мной комфортно. А что ещё надо?

Я читал много книг, там было и о любви. К чему приводит это нелогичное чувство? К тому, что люди начинают делать полную ерунду. Одни ревнуют как психопаты, другие мучатся оттого, что их любят не так сильно, как они сами. А эти бессмысленные геройства? Всю жизнь кому-то что-то доказывать, идиотизм.

Если вас интересует, могу ли я испытывать сексуальное влечение, то да. Естественно, могу. Я полностью здоров. И в этом плане тоже. И, кстати, Крэйзи вызывает у меня все те реакции, которые должна вызывать симпатичная девушка. Но такую реакцию у меня девушки часто вызывают. А Крэйзи… Что, если я, не понимая того, к ней что-то чувствую? Я ведь не знаю. А со стороны по мне не видно.

Я даже снова вспомнил о своей идее когда-нибудь иметь детей. Они бывают очень милые. Иногда. Например, наш сосед с пятого этажа Костик – классный. Плачет редко, обнимает свой грузовичок. Почему бы и не жить с таким в одной квартире? Бывают, конечно, совершенно несносные дети, они орут и капризничают без перерыва. Но знаете что, я уверен, что они становятся такими у нервных родителей, значит, в моём доме им ничего не грозит. Я спокоен как слон, а моя девушка… Я выберу её себе под стать, насколько это возможно. К тому же из-за чего нервничать девушке, у которой всё есть? Мужчина, который о ней заботится, хранит ей верность, с которым ей интересно и легко.

Как видите, я всё просчитал. У дежурного по эскалатору вообще масса времени на раздумья о жизни.

Крэйзи позвонила мне буквально через час после нашей встречи. Это хорошо. Не выпендривалась, выжидая неделю. Знаю, что есть там какие-то странные правила флирта. Но она не такая. Значит, честная и делает то, что действительно хочет. Всё-таки умение плевать на общественное мнение – классная штука. Мне пришлось узнать об этом всё.

– Меня только что уволили, – сообщила она, – как компенсировать будешь?

Я задумался на секунду:

– Заканчиваю в три. Потом пойду за продуктами. Присоединяйся. Купишь то, что тебе надо.

Она усмехнулась:

– Вот это предложение! Ну… ладно. Только закупаемся у моего дома. И ты меня провожаешь. Мне одной рукой много не донести. Мне нужны овощи, они тяжёлые. А бабка любит.

Так я узнал немного о составе её семьи.

Мы встретились возле небольшого продуктового магазина. Обычного, с шумными холодильниками в молочном отделе и пиликающими весами в отделе развесных овощей. Крэйзи выглядела грустной и, кажется, немного смущалась. Тем не менее, она уверенно брала всё, что ей было нужно, но и не старалась накупить за мой счёт деликатесов. Хотя я бы всё оплатил. Лишнюю корзину еды я могу себе позволить.

– Ты, значит, с бабушкой живёшь? – спросил я. – Вдвоём?

Она кивнула:

– Так вышло. Надо же кому-то.

Я посмотрел на её гипс:

– Как же ты… теперь?

Она пожала плечами:

– И не такое бывало.

Я начал выкладывать продукты из корзины на кассовую ленту:

– Познакомишь нас? Обычно я нравлюсь пожилым людям.

Она усмехнулась:

– А ты скромный. Только моей бабке сложно понравиться. Она та ещё ворчунья.

Я покачал головой:

– Я не хвастаюсь. Просто старикам правда обычно нравлюсь. Почти всегда. Но это не значит, что я нравлюсь всем. Например, с твоими родителями могут быть проблемы.

Крэйзи хмыкнула:

– Вот это вряд ли. Они живут далеко. В Америке.

Я кивнул:

– Это хорошо. Для меня. Для тебя, наверное, не очень.

Она скривила губы:

– Для меня тоже так лучше. Поверь.

Ещё одна деталька о Крэйзи. Родители в другой стране, и она с ними конфликтует.

Дома у неё было чисто и уютно. Две комнаты: одна – её, другая – бабушкина. Вещей минимум. На подоконниках – цветы в горшках. Никогда не понимал, как можно ухаживать за бессловесными созданиями. Мне что цветы, что домашние животные… не моё. Разве что черепашки… но пусть лучше будут каменными. Или стеклянными. Чтоб я был уверен, что найду их на том же месте и в той же позе, что и оставил.