Как я (не) стала актрисой

Алиса Ожерельева

Как я (не) стала актрисой

Посвящается Софье Синицыной

Наденька Бескрылова, двенадцать лет

Во мне родилось желание стать актрисой.

Это произошло внезапно: прогуляв физкультуру, я сидела и смотрела клипы по «Культмьюзик». Песни были в основном на английском, а мы его начали проходить только год назад, в пятом классе, поэтому смысла их никто не понимает, но, честно говоря, не заморачивается.

Маме некогда, и она позволяет смотреть что угодно. Только если матом не орут, как на «ДваК», – но это, вправду, уже перебор.

Однажды она пыталась понять меня, посмотрела с минуту и сказала, что певица Лама – пошлая. Это было смешно, потому что я и другие девочки в классе любим Ламу, ведь она безумно красивая, а мама просто не в теме – и это ещё больше сближает нас с подругами.

Свою любимую песню, название которой не смогу воспроизвести верно, я пробовала перевести по словарику, но получился набор слов. Да они и не нужны. Мало кто ищет смысл – сам ритм музыки возбуждает эмоции. Хочется поставить на повтор. С экрана модные песни звучат несколько раз на дню. Каждый понимает их по-своему и чувствует так, будто они написаны исключительно про него, для него – как саундтрек к собственной жизни.

Общую тему подсказывают клипы: чаще всего в них обрывки секса. Вот женщина кидает тонкую вазу в мужчину, когда тот уходит. Ваза разбивается, сверкающие брызги и осколки разлетаются в замедленной съёмке. Кадры быстро меняются. Мужчина смотрит в окно, в котором женщина, повернувшись спиной, снимает с себя лифчик, затем – чёрные трусы из тонкого кружева.

При просмотре испытываешь смущение, оно нарастает, становится глубинным стыдом внутри – как глухая пробка. Смутно вспоминаешь, что учительница, мама и вообще взрослые говорили, что такое – неприлично, плохо. Но ведь это показывают, а значит, вместе с тем, это – нормально? В детских сказках всегда был либо злодей, либо герой. Как может быть такое, что плохо и нормально одновременно?

Преграда сломана. Всё гадкое уже приятно. Я бешусь в танце, как ведьма, повторяя вслед за певицами кач бёдрами. Музыка требует действий. Скидываю школьную кофту и джинсы, выворачиваю мамину бельевичку, примеряю наряды, крашу губы малиновой помадой, глаза – голубыми тенями, тушью. Я лучше всех, красивее мамы, её высохших подруг, – значит, достойна лучшей доли, чем гнить на заводе в нашем Мухосранске. Мне всё должно достаться легко. Певец, мчащийся на полной скорости и давящий пешеходов, когда те в ужасе разбегаются, утверждает меня в моих стремлениях.

Так я захотела стать актрисой. Хотя училка по русскому и литре никогда даже не предлагала мне участвовать в конкурсе чтецов, подруге – да.

Конечно, я уеду в Голливуд и буду гулять там по алому ковру.

Чтобы оценить свои возможности, не переставая извиваться, подхожу к зеркалу и критически заглядываю себе в глаза. Перепад в настроении происходит чересчур быстро – я теперь вспоминаю, что уродливой себя стала считать с шести лет. Ровно полжизни назад.

Тогда я смотрела на диснеевских принцесс, на куклу Барби и сравнивала узкие талии, длинные ноги со своим покрытым детским жирком тельцем. Я поняла тогда, что даже когда я вырасту, мне не достичь их уровня, не стать такой же красивой. Их лицо всегда идеально: Барби мило улыбается, а принцессы, даже если плачут в трагические моменты, сохраняются беззащитно-невинно-безупречными.

Вспоминая их, я смотрела в зеркало и понимала, как была тогда права. Мои глаза были большими – но недостаточно, не на половину лица, само его строение было другим.

Я понимала, что я человек, но рисованная принцесса до такой степени влюбляла в себя, что хотелось облиться серной кислотой от того, что я – не она. Даже не самая красивая девочка в классе. Ни один мальчик в меня не влюблён.

Грудь уже начала набухать, таз расходится, и месячные недавно начались. Вместе с тем бёдра начали покрываться другим, женским слоем жира, вырос «пивной» животик, усугублённый дешёвой едой с добавками. Мама покупает товары только по скидкам. Это всё враки, что бедные – худые. Сейчас в моде анорексия: голливудские звёзды и модели тощие, они все сидят на диетах.

Я тоже сижу на них. Пыталась питаться, как кумиры, но в списках часто попадаются странные продукты – у нас в магазинах такое не продают.

Часто после уроков есть очень хочется, и болит живот, – я срываюсь и съедаю всё, что нахожу в холодильнике. И толстею ещё больше. Жирной я чувствую себя постоянно: при росте один метр шестьдесят три сантиметра вешу сорок девять кило. Подруга называет меня «шоколадная наркоманка» – я зависима от шоколадок, поэтому на диетах меня все и всё бесит.

Однажды на истории нам показывали документальные фотографии голода в Российской Империи – на них голые крестьянские дети были с раздутыми животами. У меня похожая фигура. Даже грудь меньше, чем пузо.

Первая красавица у нас – моя подруга, Лена Кислицына. Парни носят ей сумку, дарят мягкие игрушки, зовут гулять, стараются рассмешить. Я при этом всегда третья лишняя.

У Лены большие, как у меня, глаза, подруга красивее, но мы не конкуренты – она всё равно хочет идти на дизайнера.

Клипы с «Культмьюз» манят и заставляют неотрывно смотреть на идеальных людей – это просто боги: десятки длинных, стройных ног бодро маршируют, у всех женщин точёная фигурка, каждая полураздета: без штанов или с пышной грудью, которая пикантно вывалилась. Часто на девушках короткая кофточка, оголяющая плоский, совершенный живот. Я ненавижу их всех, завидую им. Я хочу, чтобы это мне, мне одной другие так завидовали, как я сейчас, – пусть чёрной завистью, плевать. После просмотра хочется взять нож и срезать собственный жир с живота и ляжек.

Когда я вырасту, я сделаю себе пластическую операцию: вырежу два ребра для точёной талии – по одному с каждой стороны, раздроблю и удлиню на несколько сантиметров ноги, откачаю жир, накачаю грудь и губы.

Тогда я стану как настоящая диснеевская принцесса.

Некоторые звёзды сделали себе пластику и теперь такие прекрасные. Есть те, кто умер под ножом хирурга или стал уродиной, но они просто неудачницы.

А я хочу быть не человеком, а стать богом. Чтобы мне все поклонялись. Чтобы в меня были влюблены, все парни бредили мной. Чтобы мне посвящали песни музыканты, в которых говорили бы, как не могут забыть ту минуту, как увидели меня. Хочу сниматься в голливудских мелодрамах – это мои любимые фильмы о настоящей любви. Например, «Красотка».

Понимаете, мечта стать актрисой – она решает всё. Ты – актриса, значит, ты красивая. Это истина вне споров. Как то, что параллельные прямые никогда не пересекутся. Стать актрисой – это заставить людей тебя любить.

Я представляю, как стою на сцене одна, освещаемая софитами, перед тысячным залом для элиты. На мне обтягивающее чёрное платье с большим вырезом, открывающим бедро. В руках я держу золотую статуэтку «Оскара». Каждый мой вдох, каждый удар сердца транслируется в режиме реального времени на весь мир. Я говорю: «Хочу передать привет своему папе – Николаю Анатольевичу Бескрылову, который бросил нас с мамой, не платил алименты и который в меня не верил. А теперь я стала крутой голливудской актрисой!».

Щурю глаз и выдавливаю прыщик на носу. Я обязана стать актрисой.

Надюха, четырнадцать лет

Я никогда не была в театре. У нас его нет. Только Дом Культуры. В него редко приезжают забытые певцы. Я была лишь на новогодних утренниках в детстве. Однажды в детском садике Дед Мороз заблевал ёлку.

Я выпустилась из садика, переходила из класса в класс, росла телом и мозгами, а сюжет утренников оставался таким же: Баба Яга украла у Деда Мороза Новый год, и детям вместе с внученькой Снегурушкой предлагалось спасти праздник.

Только сладкий подарок – конфеты в пакете – никогда не надоедал. Настоящего спектакля я не видела никогда, а так хочется!

Я бы любила все-все спектакли и все театры.

В этом ДК есть театральный кружок. Я решила не сидеть сложа руки и ждать, когда позовут в Голливуд, хотя у многих звёзд, как читала в журналах, было именно так – они просто шли по улице или зашли в кафе выпить чашечку кофе, их выделил среди всей массы людей режиссёр и пригласил сниматься без проб.

Недавно со мной было то же: мы с классом поехали на «Лыжню России» в посёлок. Отмотав свои километры и замерзая, я, потеряв ребят, зашла в первую попавшуюся местную забегаловку погреться. Помещение было рассчитано человек на пять, не больше – в него втиснули два столика, накрытые нечистыми, дырявыми клеёнками. Один из них заняла компания подвыпивших мужчин. За барной стойкой толстая работница разливала вонючее мутное пиво ещё одному посетителю в потёртой кожаной куртке. Не могу вспомнить его лица, потому что он был старый – возраста родителей. Он представился режиссёром и предложил угоститься пивом.

В нерешительности я посмотрела на него, а толстая барменша хихикнула и спросила, много ли тот фильмов наснимал. Её хохот передался всем посетителям. Сопровождаемая смешками, я выбежала. Но до сих пор сомневаюсь – вдруг я упустила свой шанс?

Теперь я решила больше не ждать, взять судьбу в свои руки, делать шаги к мечте – записаться в театралку.

С благоговением подходя к старому зданию Дома Культуры – с его большими колоннами, пусть и облупившейся краской, зато с замысловатыми узорами на лепнине – я впервые ощутила себя всего лишь маленьким, ничтожным человечком.

Приняли меня прохладно. Как не была я популярной в классе, так не стала нужной в кружке. Это был уже сложившийся коллектив, который ездил на гастроли в саму Москву. В коротеньких маечках и шортиках мы бегали в полутьме по сцене под родные песни с «Культмьюзик». Разогрев под них раскрепощал – хотелось бегать вовсе голой.

Проходящая мимо администраторша – старая тётка – цеплялась к девочкам, говорила, что те жирноваты, а она худа. «Примой» царила её племянница. Большинство участников, мои ровесники – по двенадцать–четырнадцать лет – были очень развратные и пошлые. У некоторых из них уже пропитые и прокуренные голоса, несмотря на запрет режиссёра курить. У одной девочки на всю жизнь палёным спиртом были обожжены голосовые связки. Её глухой, сиплый бас, совсем как у мужчины, был приметен издали – его невозможно было спутать ни с каким другим. Как и десяток остальных, она тоже мечтала стать актрисой.

Театралка нисколько не стыдилась этой своей особенности – никому вообще не было знакомо такое чувство, как стыд. Напротив – девчонка обратила её в достоинство, своеобразную местную достопримечательность. Под дружный смех и улюлюканье всей честной братии она звонила парням других девочек и представлялась их любовником. Это было одним из развлечений кружковцев.

Все поголовно ругались матом. Вообще держали себя разнузданно, развязно. Девочки могли при всех начать снимать с себя последнюю одежду, и никому не было до этого никакого дела. Никто и ничто не смогло бы смутить этих маленьких стариков.

Про сорокалетнего режиссёра ходили слухи, что пару лет назад он соблазнил шестнадцатилетнюю воспитанницу.

Девизом театралки было: «Оставь скромность, всяк сюда входящий». Это первое правило, которое должен был заучить новичок.

У нас в классе почти все ещё, кроме самых последних двоечников, были девственниками. Тут же многие занимались сексом (правда, двоечниками были тоже).

Я не была ни в том, ни в другом лагере – когда в школе девочки мечтали о парне, в первый раз целовались, я берегла себя и мечтала продать девственность режиссёру за роль.

Деятельность нашего кружка состояла в проведении тех же утренников для малышей, организации Дня города или Масленицы – никому не интересного языческого праздника времён, когда по земле бегали динозавры. Все жрали блины, а потом сжигали чучело. Мы вели конкурс, кто больше всех этих блинов съест, и победитель, спустя четверть часа, умер от переедания.

Прима торжественно, «с выражением», ставя ударение в каждой строке, декламировала очередные главные роли – Снегурочки, Весны и проч.

Мне тоже удалось сыграть крошечную роль мыши в массовке. Всего минуту я постояла в костюме на сцене, открывая рот. Мы выступали под фонограмму. Это был позор.

Потом я заявила учительнице русского и литературы, что хочу, как Лена, участвовать в конкурсе чтецов. Она взялась «ставить» со мной стихотворение Пастернака.

Я потрясающе декламировала от мужского имени, упорно, настойчиво размахивая рукой – и жутко была горда за саму себя. Конкурс я провалила.

Надя Бескрылова, шестнадцать лет

Во мне родилось светлое чувство, какого я никогда не испытывала.

Собственная внешность стала тревожить меньше. Фигура окончательно оформилась, стала женственной.

Грёзы маленькой девочки стать актрисой не только не умерли бесплотными фантазиями, но ещё больше закрепились изнутри грудной клетки.

Думаете, я не вижу, что родились они преступно, противоестественно? Я же всё понимаю. Это не означает выздоровление, наоборот, болезнь расширилась так же, как чистые, добрые помыслы, вросла в меня ещё глубже. Как сорняк, который можно использовать для дела.

Я бросила театралку. Как ни насиловала себя, скрежетала зубами ради «высокой мечты», там мне было очень плохо.

Самое полезное, что я вынесла оттуда, были два слова: «Система Станиславского». О ней режиссёр говорил серьёзно, с чувством глубокого уважения. Он сказал, что каждый, кто хочет стать настоящим актёром, а не профаном, которому нечего делать в профессии, обязан знать и любить её. Все кивали, никто не читал.

Листая журналы про звёзд Голливуда, с удивлением я открыла, что они тоже учатся по Системе Станиславского. Улучив свободную минуту, я кинулась в библиотеку. Выяснилось, что о ней есть целые тома. Единственная книга, которая нашлась у нас в городе (увы, не вспомню сейчас её названия), содержала в себе критические заметки о плачевном состоянии провинциальных и столичных театров. Строго, жёстко автор описывал разновидности дурных театров, из которых хочется бежать, ведь актёры в них паясничают, красуются перед зрителем, а на самом деле ничего не чувствуют. Он употреблял новые для меня термины: «штамп», «ремесленник», «творец». Я смотрела в задумчивое лицо лысеющего, седого дедушки с чуть лукавым прищуром глаз на обложке книги и пыталась заглянуть внутрь своей души. Терзалась угрызениями совести за малознание, корысть. Строгий Станиславский пугал, его имя-отчество ежеминутно вылетало из головы, казалось, что сейчас он с презрением скажет мне: «Вон!»

Возможно, причиной этим настроениям была другая любимая фраза режиссёра – цитата Михаила Щепкина: «Священнодействуй или убирайся вон».

Убираться вон не хотелось, ведь тогда ясно, что никакая ты не особенная, а как священнодействовать, стать «творцом» – было неясно.

А Станиславский ещё прославился словами: «Не верю!»

Я снова участвовала в конкурсе чтецов, рассказывала стихи и всё думала: «Что бы сказал Станиславский? Верю – не верю… Верю – не верю…»

Побеждала красивая Лена, я проигрывала, сердилась на себя…

После чтения Станиславского я оглядывалась вокруг, поражённая: племянница администраторши ДК, раскованная, довольная собой, упирала на неестественно-взрослые, «поставленные» мысли изо рта подростка:

«Сжала руки под тёмной вуалью…

"Отчего ты сегодня бледна?"

– Оттого, что я терпкой печалью

Напоила его допьяна».

– те же штампы, та же показушность. У меня не умещалось в голове, как может режиссёр говорить про Систему и, в то же время, ставить так, как Станиславский прямо говорит, что не надо ни в коем случае? Как ни билась, я не могла найти объяснений. Когнитивный диссонанс обострялся. Ответов не было ещё на старые, а уже появлялись новые вопросы, которых становилось только больше. Например: почему Станиславский говорит, что актёр должен быть примером для подражания, а у нас всегда такой мат?

Я стала зажата, всего пугалась. Теперь я стеснялась озвучить эти слова: «Я хочу стать актрисой», будто это что-то постыдное. Мама считает, что я должна выбрать другую, надёжную профессию, которой смогу прокормиться. Но ведь актрисы получают гонорары в миллионы долларов.

Ещё в театралке я узнала про «платиновую шестёрку» – шесть самых престижных московских театральных ВУЗов. Перечисляя их названия, считая на пальцах руки, я забываю точное название каждого – все они, как братья-близнецы, одной плоти и крови, неотделимы друг от друга, слились в одно сияющее созвездие – «платиновая шестёрка». Остальные учебные заведения просто не котируются, в подмётки этой махине не годятся. И все они – в Москве. Всё лучшее – в столице. Все жаждут поступить только в них, ведь только там можно стать настоящей актрисой.

В их стенах – не фальшивое ломание, там – искусство. Не какие-то бесталанные страшилы-примы только потому, что она, видите ли, племянница родная администратора Дома Культуры. Там – творцы, они священнодействуют. Один из универов основал и преподавал в нём сам Станиславский.

В каждом ВУЗе набирает курс один педагог – «мастер» (это слово навевает ассоциации с романом «Мастер и Маргарита»). Отчего-то очень важно знать, кто именно этот мастер. Каждый жадно интересуется, кто набирает в этом году, хотя имя его впервые слышит, тем не менее непременно хочет узнать это имя.

Одному мастеру ты можешь понравиться, а другому вовсе не понравиться.

Стоит ему только взглянуть на человека – как он сразу говорит: есть у того способности или же он ничтожная бездарность (прямо по Родиону Раскольникову).

Я страстно хочу быть человеком со способностями и дико боюсь оказаться бездарностью.

Из газеты на память вырезала статью про «платиновую шестёрку»: в ней опрашивали девушку, которая, как я, мечтала стать актрисой. Её не приняли, но она не сдавалась, продолжала бороться, верить в себя – и через шесть лет поступила! Журналист восхищался её упорством и целеустремлённостью.

Так же там дала интервью действующая актриса, которая говорила, что она замужем за театром, а не за мужчиной, что она пьёт и вообще несчастлива. Но, по-моему, это безызвестная профессиональная лгунья – невозможно быть несчастливой, если ты актриса.

Мама убеждает, что если даже случится «чудо» и я поступлю на бесплатное, то денег всё равно нет просто на то, чтобы жить в общаге со льготным проездом в Москве. Она «не потянет» высылать мне на:

еду,

одежду,

нижнее бельё, прокладки, шампуни для волос, дезодоранты и мыло.

А в общежитии, говорит она, с таким наивным характером – изнасилуют. Бред. Это же цитадель творческой интеллигенции.

Существуют ещё какие-то образовательные кредиты. Если учишься без троек – платят стипендию. Можно учиться и работать. Пары там, говорят, по двенадцать часов, но у некоторых, я слышала, получалось учиться днём, а по ночам работать.

В нашем городе один институт, и он технический. Мама говорит идти в него, она сама там училась. Но я даже о специальностях, на которые учат, ничего не знаю. И не желаю торчать тут, как она. Это даже не полноценный ВУЗ, лишь филиал областного. Есть ещё один, но полностью платный. Если приняли – это точно не говорит о твоей уникальности: туда кого угодно берут, лишь бы деньги давай. Знакомая мамы преподаёт в нём и рассказывала, что попросила свою студентку написать два в квадрате. Тетрадь у той была в клеточку – так девушка написала цифру «два» и обвела её в квадрат.

А мама в меня не верит. Иначе не называла бы мой проход в «Платиновую шестёрку» чудом.

Конкурс туда, конечно, громадный. Я слышала: тысяча человек на место. Едут со всей России – это моя провинция в средней полосе, добираться меньше суток, другие едут неделю в поезде – из Хабаровска, например. И вообще не только из России – есть абитуриенты из Белоруссии, Украины, Казахстана, стран Прибалтики. Это круто: ВУЗы настолько знамениты, что иностранцы тоже в них хотят. Конечно, похуже, чем Голливуд, но всё же. Чтобы ехать в него, в первую очередь, надо хорошо знать английский, а с двенадцати лет с этим у меня лучше не стало.