30 рублей на билетик

30 рублей на билетик

Надежда Нелидова

© Надежда Нелидова, 2025

ISBN 978-5-0067-5734-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РОКОВЫЕ ЯЙЦА

Ида Львовна села на кассеты с яйцами. На чужие. Автобус дёрнул, она потеряла равновесие и рухнула на увязанный в клетчатый платок трёхэтажный домик из ячистых картонок с отборным яйцом. Успела вскочить, её белые брючки не пострадали, а что там думает пожилая хозяйка яиц по поводу разъезжающих в автобусах коров на копытах – не столь важно.

Старушенция сама виновата – вези хрупкий груз на коленях, а не занимай нагло свободное место рядом. И водитель виноват – не опытный. И старый автобус виноват с его свечами, коробками передач и чем там ещё. И дорожники, у которых асфальт в рытвинах в центре города.

Старухино «бу-бу-бу» не туберкулёз, вынести можно, но Ида Львовна во избежание решила остаток пути проделать пешком. Прогулка полезней, чем тряска в душном автобусе, наполненном миазмами, бациллами и гундосящими бабками.

В этом месте сделаем оговорку, что Ида Львовна сама по возрасту была бабка, хотя себя таковой не считала. Бабки – это увязанные в платок куриные яйца, это шапки в катышках и бесформенные комковатые пуховики – их донашивают за внуками. На Иде Львовне тоже пуховичок – тот, да не тот, с изюминкой. Коротенький ярко-алый с меховыми шариками, приталенный, ибо есть что подчеркнуть. На перламутровых кудряшках заломлен набекрень беретик с помпоном, длинный полосатый шарф эффектно закинут за плечо. Фигурка пряменькая, походка порхающая.

Взгляните, летит мотылёк мотыльком,

Что с сумраком жизни ещё не знаком…

На самом-то деле многие бабки были моложе Иды Львовны, но она не заостряла на этом внимание.

Правда, в последнее время, насмотревшись телевизора, бабулидзе начали следить за собой. На городском стадионе к бесплатным тренажёрам – очередь. Целыми днями в парке наматывают по шагомеру километры. Дома попьют чайку и завалятся покемарить минуток на двести. И – с новыми силами на стадион: бабкам страстно, неистово хотелось задержаться на этом свете. Кобылы, пахать на вас и пахать.

И снова: себя Ида Львовна кобылой не считала. Скорее, стреноженный годами жеребёнок. Потому что главное в человеке – жизненное любопытство. Внутренний огонёк, который зажигает блеск в глазах, разглаживает морщинки, придаёт лёгкость ногам. Старух же исключительно интересовала «пензия» в заветный день, обведённый в календаре в жирный кружок. «Мы своё отработали» – а дальше трава не расти. Абсолютные старческие эгоизм и равнодушие.

А то, что страна ужасающими темпами старится – их не колышет. Идёт противоестественный процесс: молодые умирают, старые коптят небо. И дальше собственного носа видеть не желают. Какая узость мировоззрения, какое негосударственное видение ситуации и политическая недальновидность, если не сказать слепота!

***

Она храбро вступала в полемику с бабусями на стадионе, одна против десятерых. Давила на логику:

– Вы вообще думаете, кто вас кормить будет? Отчислять денежку в Пенсионный фонд – дядя Мичурин?! Ещё год-два – и пшик.

Ида Львовна подсчитала состав семей в своём небольшом подъезде. И ужаснулась: вышло 26 инвалидов и пенсионеров на одну работающую пару. Караул, катастрофа!

Бабки катастрофы не видели. Во всём винили молодых, которые – вот паразиты! – не хотели вкалывать, как вкалывали старухи в колхозах во время войны. Выросло поколение грамотных потребителей. Зайдёшь ко внукам – хос-споди!

Ужин им на дом в коробах дымящийся приносят – разогреть и то невмочь. Тут тебе кофемашина и освежители-увлажнители, и умная алиса какая-то, и электроодеяла – греть хилые молодые косточки, срам. Дожили до того, что в кино на соседнюю улицу лень выйти, дома на стену вешают экран… Согнать бы дрыном с диванов, чтобы весь день из ледяной земли буряк выковыривали, а дома холодной картошкой с солью перекусили, кирзовые сапожонки (у кого есть) натянули да по хляби в райцентр, где крутят заезженное чёрно-белое кино, плёнка рвётся. Туды их, туды!

– И чтобы в поле рожали, – подсказывала Ида Львовна.

– Зачем в поле – в бане, – бабуси не улавливали сарказм.

Иду Львовну изумляла эта старушечья кровожадность: чтобы не приведи бог внуки жили иначе, лучше, чем они. Дай бабкам волю, распорядятся молодыми жизнями: хочу с кашей ем, хочу масло пахтаю. Уж так им хочется хоть через внуков воскресить ушедшую милую молодость: тяжёлую, беспросветную послевоенную – а всё равно милую.

Лучше бы она этого не говорила – престарелые спортсменки окружили, замахали скандинавскими палками – того гляди проткнут. Её обозвали пиндоской и чубайсихой, вышвырнули из старухиного стадионного братства – а и не больно надо!

***

Итак, со сверстницами Ида Львовна состояла в напряжённых отношениях, и вот сейчас опять с яйцами… Да что ты будешь делать! Она грациозно (как ей казалось) спрыгнула с подножки автобуса, решила скостить путь через виадук. Спустилась в подземный переход, далеко впереди светился прямоугольничек света.

Подземка была выложена банной метлахской плиткой. Квадратики частично выковыряны и изрисованы вечно живым Цоем и готскими граффити, похожими на гибрид китайских иероглифов и турецких кривых огурцов. Когда-то сюда было страшно спуститься: темень, нечистоты, вдоль стен кумарили наркоманы. Сейчас было затхло, но чистенько, светили тусклые лампочки, отдавались эхом её одинокие шаги. Над головой бетонный свод грохотал и сотрясался от мчащихся трамваев.

Ида Львовна убыстрила шаг. Навстречу попалась девчушка, прижимала к груди серый бумажный кулёк. Пальтишко на ней было бедное, старомодное – из тех, что вывешивают на краях контейнеров для бомжей. Но личико свежее, светленькое и чем-то знакомое. Племянница соседки? Дочка продавщицы из молочного? При выходе Иде Львовне захотелось ещё раз посмотреть на девушку: та тоже, остановившись, смотрела ей вслед. Точно, соседская племянница, и ведь не поздоровалась, засранка. Но что за маскарад?

Туннель был длинный: спускалась – было пасмурно, а вышла – солнце. Такая нынче изменчивая погода. Сначала не поняла, что не так. Не было бесконечной реки легковых автомобилей, в основном грохотали грузовики.

Дымили трубы, в том числе давно погасшие фабричные и заводские – странно, весь город давно перешёл на газ. И проходящие мимо мужчины тоже дымили как маленькие трубы. Подходили к остановке и первым делом лезли в карман за пачкой, просили прикурить. Над толпой стояло густое табачное облако – Ида Львовна раскашлялась, а женщины вокруг стояли и ничего: привыкли.

Тут её взгляд отвлекла очередь, загнувшаяся коромыслом у Быстробанка. Явно курс упал или выкинули «синенькие» зелёные. Ида Львовна, как многие пенсионерки, прикапливала валюту на чёрный день и на такие непредвиденные случаи носила с собой сэкономленный десяток-другой тысячерублёвок.

На ходу запустила лапку в сумку:

– Доллары без ограничений? Почём курс?

На Иду Львовну посмотрели с изумлением и испугом. На крыльцо банка вывалилась женщина, вся увешанная авоськами с коробочками, красная, взъерошенная, но сияющая. Ида Львовна обратилась к ней с тем же вопросом.

– Баксик? – не поняла женщина. – Не, такую марку не выкидывали. «Янтарь», три тридцать, по пять штук в руки – большой завоз. Себе взяла, золовке, соседке по огороду и по лестничной площадке, и ещё про запас, мало ли чего. А то на работу в девять, а встаём под радио в шесть.

Она заливалась счастливым смехом, открывала мятые коробки, показывала желающим. Счастливицу обступили, рассматривали голубенький железный будильник.

Только сейчас Ида Львовна вспомнила, что до Быстробанка здесь перебывала куча других банков и ломбард, а ещё раньше сто лет назад – промтоварный магазин «Берёзка». Вон и выцветшее зелёное деревце на вывеске…

И снежные тротуары не усыпаны грязно-шоколадной солевой крошкой. И когда успели снять с «Магнита» яркие, во всю стену, баннеры с кухонным комбайном «Moulinex», женским пальто «Bella Bicci» и молочной смесью «Nutrilon»?

Вместо них над входом высились буквы «ДК «Октябрь» и трепетала на ветру линялая лента «Планы партии – планы народа». Прохожие откровенно пялились на Иду Львовну, так что она забеспокоилась: точно ли не запачкалась в яичном желтке? Одна женщина смущаясь коснулась её узких брючек:

– Лайкра настоящая, где брали? А шарфик, извиняюсь, по талонам?

Ида Львовна начала кое-что понимать… Туннель, как портал, перенёс её в другую реальность: она вернулась в прошлое сорокалетней давности! Увы, зеркалко в айфоне разочаровало: прошедшие сорок лет вероломно остались при ней.

Но она была человеком действий и решила не паниковать, а, пользуясь случаем, впитать как можно более впечатлений и эмоций. Идти и зорко подмечать всё окружающее, как на экскурсии.

Почему-то ей казалось, что тогда все одевались уныло и одинаково, как инкубаторные цыплята или детдомовцы – нет же! Женщины всегда извернутся, исхитрятся, наизнанку вывернутся, чтобы себя приукрасить. Охотились по комиссионкам и барахолкам, шили у портних или привозили из командировок, где снабжение по линии профсоюза было лучше. Или ношеное перелицовывали: почти у всех на шифоньерах стояли подольские швейные машинки.

Ида Львовна шла и вертела головой. Вокруг красные, зелёные, синие драповые пальто, почти все в клеточку и в ёлочку. Тяжёлые синтетические шубы, мех на плечах и на голове: от свалявшегося кролика до мутона и песца. Так что инкубаторные цыплята – это, скорее, оставшиеся по ту сторону подземки, в китайских пуховиках и шапках…

И мужчины тогда были мужественнее, а женщины милее и женственнее, и не строили из себя королевишен и «я этого достойна». Лица ясные, простые, как у большого доверчивого ребёнка. А чего напрягаться: всё за граждан решала руководящая и направляющая. И если муж изменял – бежали в партком и местком. Ида Львовна не исключение: в своё время приструнила благоверного – как миленький остался, иначе летел бы без партбилета, махая крылышками.

… – Шапочка не нужна? Такая шикарная женщина – и без нутрии?

Спекулянтка, озираясь, отвела Иду Львовну в сторону. Прошила её остреньким глазом с головы до ног. Из свёрнутых газет показала чёрную блестящую формовку. Колючая, тяжёлая и твёрдая как дерево, кустарной выделки… Боже, и ведь девчонки носили, и Ида Львовна копила стипендию и голодала, чтобы на толкучке купить этого дикобраза.

– Не надо, спасибо, – она вывернулась из рук спекулянтки.

Несколько раз Ида Львовна натыкалась на очереди за пластмассовыми тазиками, за конфетами «Птичье молоко», за апельсинами, ещё за чем-то. И вот тут милые славные лица твердели, замыкались, становились подозрительными и тревожными. Каждый, ещё минуту назад бывший твоим товарищем и братом, готовый подставить плечо, превращался в соперника в жестокой борьбе. Именно ему могла достаться последняя банка порошкового бразильского кофе «Пеле» и на нём могли закончиться турецкие пуловеры. Грустно и знакомо.

***

Ида Львовна шла-шла и дошла до приземистой столовки, как раз проголодалась. Просмотрела меню под стёклышком: цены смешные.

– Мне, пожалуйста, гороховый суп, минтай в кляре, биточки с подливой – нет, с тройной подливой и…

Так соскучилась по вкусу забытых блюд! Кассир почему-то не стала пробивать, а крикнула товарок, и они по ту сторону стойки сгрудившись рассматривали хрустящую пятисотку и саму Ираиду Львовну.

– В крайнем случае, у меня завалялись пять долларов…

Реакция на доллары была, как если бы она предложила гремучую змею. Тут ей пришёл в голову удачный вариант:

– А давайте я подарю вам шарф, а вы меня покормите.

Она поймала себя на том, что жестикулирует и говорит излишне громко и чётко, как с иностранцами. Женщин заинтересовал шарфик, они, склонив свои белые колпаки, принялись дивиться на узор и вязку и подсчитывать лицевые и изнаночные петли. Объяснили:

– Мы все вяжем, но нитки жуткий дефицит, попробуй достань.

По-советски сердечные женщины заставили тарелками весь поднос. Раздатчица ушла и долго не приходила. А когда появилась, несла на тарелке жареный пушистый пирожок с повидлом и лимонное пирожное! Это был комплимент от столовой. Ида Львовна вонзила зубы, замотала головой как лошадь, замычала от наслаждения. Живое сливочное масло! Настоящий жёлтый крупнопористый бисквит с яичным вкусом! Господи, какие же они были дураки, когда променяли эту вкуснятину на пальмовый парафин в прозрачных коробках!

Тут выяснилось, что раздатчица ходила не только за десертом, а ещё и сделала звоночек. Ида Львовна допивала компот и вытрясала из гранёного стакана разваренные сухофрукты, когда от дверей понесло холодом, затопало множество ног: столик окружили мужчины в штатском. Пригласили кассиршу и посетителя:

– Товарищи, будете понятыми. На ваших глазах была совершена попытка незаконного оборота валюты. Гражданка, ваш документ. Будьте добры, выверните сумку, карманы.

На клеёнку полетело сумочное содержимое.

– Заносим в протокол: паспорт несуществующего государства с двуглавым орлом. Также обнаружены поддельные монеты и купюры неизвестного образца, валюта американского происхождения, скорее всего, фальшивая. Гражданка, проследуйте…

Слава богу, айфон был во внутреннем кармане: его бы приняли за суперское шпионское устройство. Ида Львовна допрыгалась в погоне за ощущениями: её, как особо опасную государственную преступницу и фальшивомонетчицу, под руки вывели и посадили в фургон. Эх, Ида Львовна, Ида Львовна, сидеть тебе в исправительно-трудовой колонии до скончания века! Или за незаконные валютные операции вообще полагается расстрел?!

Решётка, пар изо рта, мёрзлый железный пол, тряска на асфальтовых выбоинам: что сейчас, что тогда, ничего не изменилось. На одной ямине тряхнуло так, что она подлетела и сильно торкнулась головой о потолок.

***

…От остановки удалялся автобус номер семь со старухой и яйцами. Дом культуры «Октябрь» снова стал «Магнитом» и призывал купить «Мулинекс» и «Нутрилон».

Шея зябла без шарфа, куда-то запропастился. И куда, вообще, она собиралась? Ах да, спуститься в подземку. Нет, пожалуй, лучше в обход.

Ида Львовна не видела, как минуту назад из тоннеля щурясь поднялась девушка в клетчатом пальтишке. До этого она долго переминалась на родной прокуренной остановке, мимо проносились жёлтые «икарусы» с табличками «в гараж» и «заказной». Толпа росла и девушка поняла, что даже если втиснется, ей не довезти до дома кулёк с яйцами. Лучше через недавно проложенную подземку.

Ей показалось, она попала в город, какие видела только в «Международной панораме». Может, даже в Нью-Йорк – гнездо мировой агрессии и разврата. В небо возносились двадцатиэтажки, пестрели надписи на нерусском языке, а улица была запружена невиданными легковушками. А прохожие все, включая бабушек, одеты будто на лыжные соревнования. И ещё во всамделишные джинсы, которые носят, будто так и надо! Нужно спросить, где дают. А малыши в комбинезончиках какие яркие и нарядные, как попугайчики! А её ровесницы в забавных коротких, как распашонки, курточках!

Девушку звали Идея, своё имя она не любила и собиралась его сменить, как только стукнет восемнадцать, хотя бы на Иду. Ей понравился этот спортивный стиль. Единственное, что не нравилось: даже молодые женщины носили обувь на плоской подошве, как старухи, и от этого казались коротконогими. И девочка гордо выступала в своих сапогах фабрики «Скороход», на высоченной «манке». Все на неё оглядывались, таких сапог ни у кого не было – и она этим очень гордилась.

ЖЕНА ВОЛЬНОГО КАМЕНЩИКА

Самое противное и унизительное занятие в жизни человека – вытирать пыль. Особенно если ты творческая личность – а именно таковой является художник-иллюстратор Люда (пока не востребованный). И особенно если у тебя муж печник, и хоть он и моется в душе каждый вечер, и рабочую одежду оставляет за порогом, въедливая сажа нет-нет, да и оставит свой чёрный след в доме.

А ведь недалёк день, когда изобретут такую штукенцию… Пылесборник такой в форме шара – Вселенная пока не придумала более идеальной формы. Что-то вроде магнита для пыли, назовут «Мечта хозяйки» – и будут продавать в каждом хозяйственном магазине.

Люда принесёт коробку с «Мечтой хозяйки», распакует и поставит агрегат в центре комнаты. Подавит кнопку – и мириады мельчайших пылинок из самых затаённых углов ринутся к шару. В мгновение он обрастёт пылью и превратится в большой ком. Люда смахнёт мохнатую серую шкурку в пакет и перейдёт в соседнюю комнату. Пять минут – квартира сияет стёклышком.

Скажете, какая чушь: пыль! Веками женщины её вытирали – и не развалились, слава богу. А вопрос, между прочим, государственной важности. Никто ведь не ведёт статистику: сколько драгоценных минут жизни отнял у людей, отравил им существование этот Сизифов труд. Совершая монотонные тупые и, в сущности, бессмысленные, не достойные звания гомо сапиенс движения, человек медленно закипает. Психует. Звереет. Загоняет раздражение внутрь. В семье зреет атмосфера глухой ненависти. Чем дольше зреет – тем мощнее однажды случится выплеск негатива на домочадцев. Дети подерутся в школе, скатятся на двойки и не добьются жизненных высот. Муж поругается с начальником, запорет деталь, конструкция не выдержит… А если это самолёт? А если мост с людьми и автомобилями?! Да если и тихая безобидная печка: чуток ошибся – и она превратится в печь-убийцу: устроит пожар, напустит угару СО…

А вы говорите: чушь. Стыдно, товарищи. Стыдно до сих пор не изобрести «Мечту хозяйки» в то время, как наука развивается неслыханными темпами. Не сегодня-завтра станет явью и обыденностью телепортация: не надо будет, допустим, трястись два часа до райцентра. Вошёл в кабинку – типа таксофона – мысленно приказал: «Хочу туда-то». И через секунду выходишь в пункте назначения, слегка потрёпанный и ошеломлённый. Заодно решится вечная проблема бездорожья. На вагоны, автомобили, самолёты и даже космические корабли музейные посетители будут дивиться как на пережиток прошлого: неужели вот на этих несуразных, громоздких прожорливых, изрыгающих ядовитые выхлопы устройствах человечество трюхало столетиями, ну и дикий, отсталый народ…

А ещё появились и совершенствуются гарнитуры-переводчики! Люда бы назвала их «Толмач». Приезжаешь, значит, в любую страну, непринуждённо болтаешь на своём родном, а тебе в ответ лопочут на тамошнем. «Толмач» синхронно, с использованием всех идиоматических выражений, переводит, вы прекрасно понимаете друг друга, и весь мир распахивается перед вами как один большой дом, и не существует границ и барьеров, потому что все эти железные занавесы придумали богачи для бедных, чтобы их между собой перессорить, а самим продолжать обделывать свои тёмные делишки. А ещё немного – и «Толмачи» уйдут в прошлое, люди просто перейдут на телепатическое общение!

Много чего изобретут, но, к сожалению, не у нас. У нас – скрепы, духовность, традиции, ненависть к комфорту и потреблению, и недайбоглюдизаживутхорошо, как можно?! Широкий русский человек сначала рубанёт: кэ-эк размахнётся, кэ-эк вдарит, и лишь потом с недоумением озирается: чего наломал-то со всей дури? До основания, а затем. У нас ведь так: если пить – то залпом, если впадать – то в крайность, если доводить – то до абсурда. Так что не исключено, бородатые философы в перспективе доведут нас до бычьих пузырей в окошках. До коптилок. Хотя нет, коптилка – дьявольское изобретение. Лучина самое то…

У Люды есть сосед, воцерковлённый, ведёт свой маленький бложок. В нём рассказывает, что любую чёрную работу, в том числе вытирание пыли, нужно делать с любовью, кротостью, всепрощением и самопожертвованием. И что прогресс есть зло. А всё, что с Запада – сатанинские происки. Однако же этот гражданин стирает бельё в машинке «Индезит», моет посуду в посудомойке «Бош». На завтрак с удовольствием пьёт эспрессо из кофеварки «Китфорт» и хрустит тостами, поджаренными в богомерзкой «Тефали». И носит не домотканые рубаху и порты, а пиджак в стиле кэжуал. И свои наставления пишет не в землянке, тыкая гусиное перо в чернила из сажи, а печатает на макбуке «Эпл», под сатанинским кондиционером «Тошиба».

Кто проповедь читать захочет людям – тот жрать не должен слаще, чем они. Начните с себя, подайте пример – Люду так и тянет подколоть автора остреньким комментарием. Но сосед крайне обидчив, несмотря на всеобъемлющую кротость и любовь.

Вот об этом думает она, воюя с пылью. Подняла лампу – протёрла, поставила обратно. Подняла рамку с фото – протёрла, поставила обратно. Подняла статуэтку – протёрла, поставила обратно. Подняла горшок с цветком, протёрла, поставила обратно. Да, смахнуть пыль с каждого цветочного листочка. И помыть отопительные радиаторы, четыре штуки по девять секций.

А-а-а-а! Алё, третье тысячелетие на дворе! Хочется вдребезги расколотить всю комнату. Широким жестом смахнуть предметы интерьера в ящик комода, оставив горизонтальные плоскости пустыми, а стены – чистыми от картин с кошечками, от светильников, кашпо и часов. Но тогда комната станет неуютной и казённой, лишится изюминки, присутствия тёплой женской руки. И даже не спасёт собственноручно расписанный ею потолок: нежно-голубое небо с плывущими по нему сливочными облаками – не отличить от настоящих.

А Петя, когда в первый раз пришёл, сказал: «Как у тебя хорошо. Уходить не хочется». И не ушёл. Сначала остался на ночь, потом на всю жизнь. Подружка полюбопытствовала: «Как он тебе?» Люда закрыла глаза и выдохнула: «Оч-ч-чень!»

Никогда, никогда не хвастайтесь супружеским счастьем перед незамужними подружками. Однажды Люда с Петей ту подругу подвозили на своём «фордике». А Люда по себе знает, как это больно: когда сидишь сзади и всю дорогу вынуждена лицезреть важно покачивающийся перед твоим носом тугой затылок вчерашней наперсницы. Который (затылок) всем видом демонстрирует: жизнь удалась, мой муж, моя машина, а ты знай своё место у меня за спиной. Я в аэроплане – ты в помойной яме. Люда отстегнула ремень и пересела на заднее сиденье, чтобы болтать и хихикать с подружкой всю дорогу, как прежде. А та мгновенно сориентировалась:

– Ой, меня укачивает. Я вперёд, ладно?

Люда глазом не успела моргнуть – та уже шмыгнула на хозяйкино место, возила попой как утка в гнезде, усаживаясь удобнее и оправляя юбку. Юбка была короткая – фикция, а не юбка – и всё время норовила уехать вверх. А у подружки были КОЛЕНКИ. Ровные, гладкие, долгие, почти упирающиеся в панель.

И всю-то дорогу подружку как тонкую рябину клонило в сторону водителя: невзначай касалась его руки, то и дело нагибалась якобы поправить туфельку, и сверкала при этом декольте – а там было чем сверкнуть… И гад Петя наверняка воровато скашивал глаза и туда, и сюда, того гляди в аварию попадёт… А третья лишняя Люда сидела сзади как дура набитая. Вот так бдительность потеряешь – быстренько вытеснят с супружеского ложа…

Дома гад Петя показал бумажку с адресом СНТ, где у подруги находилась дача: якобы у той заболел камин и нужна срочная помощь печных дел мастера… Хотя понятно, что у неё там на самом деле болело и свербило.

– Ну-как дай сюда, – Люда забрала бумажку, разорвала и эффектно осыпала клочками Петину голову. И после этого без жалости ликвидировала всех своих дальних и близких подруг. Уничтожила, как её тёзка Людмила Прокофьевна из «Служебного романа». Мысленно телепортировала куда подальше.

Мать не понимала:

– Господи, было бы из-за кого. Где ты эту шмакодявку откопала – он у тебя под мышкой болтается, соплёй перешибёшь. Как ты с ним живешь, двух слов не свяжет? Невежда, неуч, молчун, грубиян. Одно слово: пэ-тэ-ушник!

Однажды он шпатлевал в её квартире трещину в потолке, а она внизу у стремянки командовала: не то, не там, не так, не туда! Гос-споди, чему вас там в ваших ПТУ учат? Он молчал-молчал. Закончил работу, спустился и коротко предложил тёще замазать три дырочки. Одну – рот, который не закрывался ни на минуту, а какие заодно две дырочки – пускай сама догадается. Как раз осталось шпатлёвки на донышке. Мать, которая обычно за словом в карман не лезла, только воздух ртом хватанула.

Люда ей сказала:

– Мама, мне тридцать четыре года. Ты отвадила всех моих женихов. Хватит портить мою жизнь.

– Давай-давай, меняй родную мать на штаны, – поощрила мать. И спрогнозировала: – Он тебе на голову сядет и ножки свесит: «Н-но, вези, Люда!»

Хотя на голову зятю села она. У Петра были старорежимные взгляды на семью. Не те взгляды, где жена, вознося хвалу Господу, безропотно делает уборку, горбатится у плиты, стирает вручную и не отсвечивает. А в смысле, что чтО это за семья, где жена вынуждена зарабатывать на шпильки-булавки? Мужчина по природе – добытчик, каменная стена и защитник, а женщина, даже самая склочная и невыносимая – слабое, беззащитное существо, к которому нужно относиться как к капризному ребёнку. И возил тёщу на рынок, и копал огород, и строил на даче каменный домик, и складывал в нём печь. А когда соседи ту печь в работе увидели – ахнули и стали Петра наперебой приглашать, и передавать его телефон из рук в руки.