Странствия Души. Философско-фантастичный роман

Мария боялась пошевелиться, словно любое движение могло обрушить хрупкую конструкцию реальности, в которой она оказалась. Она хотела позвать на помощь, но слова словно застряли в её горле, превратившись в немой крик.

И вновь вспышка, но на этот раз – не ослепляющая, а освобождающая. Свет! Дневной, привычный, обволакивающий, наполняющий пространство и придающий форму окружающим предметам.

Мария сделала резкий, судорожный вдох, словно всплыла на поверхность после долгого пребывания под водой. Она пыталась справиться с этим скачком реальности, с головокружением, с дезориентацией, которая сопровождала возвращение в мир реальности.

С облегчением выдохнув, она начала оглядываться по сторонам, пытаясь понять, где находится. И тут пришло осознание, что что-то не так.

Дверь, через которую они входили в комнату, исчезла, словно её никогда и не было. На том месте теперь возникла сплошная стена, без малейшего намёка на проем.

Интерьер кардинально изменился – теперь это была не просторная комната для медитации, а странное пространство, сочетающее в себе элементы разных стилей и эпох, будто кто-то собрал воедино фрагменты разных реальностей.

Но самым тревожным было то, что Мария оказалась совершенно одна. Артур и Рита исчезли, словно их никогда и не было рядом.

– Артур! Рита! – беспомощно позвала Мария, её голос прозвучал глухо, словно поглощённый слишком плотным воздухом.

Тишина была единственным ответом – густая, всепоглощающая тишина, в которой, казалось, можно утонуть.

Сердце сжалось от нарастающей тревоги, когда Мария медленно повернулась к окну и замерла, поражённая увиденным. Там, где ещё минуту назад был живописный пейзаж сада с тропическими растениями и цветущими кустами, теперь простиралась бескрайняя пустота. Белая, вязкая, будто сам воздух уплотнился, стал весомым, а окружение вдруг лишилось любых признаков жизни.

Пол под ногами Марии начал вибрировать – едва заметно сначала, затем всё сильнее, словно от приближения чего-то огромного. Стены вокруг пульсировали, будто живые, дышащие существа, а не неодушевлённые конструкции. Их контуры начали расплываться, плыть, как будто всё вокруг становилось нарисованным акварелью, растворяющейся под каплями воды, теряя чёткость, материальность, реальность.

«Это сон? Видение? Безумие?» – метались мысли Марии, пока она пыталась найти хоть что-то стабильное, за что можно было бы зацепиться сознанием.

«Я сошла с ума», – пронеслось в голове с пугающей ясностью. Она не понимала, что происходит и чего ожидать дальше. Слезы бессилия подкатывали к глазам, а ощущение абсолютной безысходности парализовало тело, не давая двигаться, действовать, искать выход.

Мария хотела кричать – громко, от отчаяния, звать на помощь, но у неё не получалось. Крик, рвущийся из горла, оставался именно там, словно густой воздух, окружающий её не позволял ему выйти наружу.

Неужели она совершила роковую ошибку, приехав сюда, доверившись незнакомым людям, принимая странную пищу, соглашаясь на эксперименты со своим сознанием?

Глава 9. Образы, которые говорили с душой

Мария вновь огляделась по сторонам, пытаясь собрать реальность, себя в единое целое. Все было другим – другая комната, другая реальность, словно она перенеслась в совершенно иное место, существующее где-то в другом измерении пространства и времени.

Ни одной живой души вокруг – только она и эта странная, постоянно меняющаяся обстановка.

Мария снова и снова прокручивала в голове слова Максима, цепляясь за них как за спасательный круг в этом безумии: «Что бы ни происходило – вы в полной безопасности». «Мы всегда рядом – на каждом шагу».

Но она не понимала и где-то даже злилась: где ей сейчас искать это обещанное «рядом»? Как позвать на помощь, если голос не слушается? Как найти выход, если даже двери исчезли?

Внезапно Мария осознала парадоксальную вещь: физически она была одна, но чувствовала, что кто-то есть рядом, как в детстве, когда в ночи казалось, что кто-то смотрит из темноты. Чьё-то присутствие внезапно заполнило пространство – не угрожающее, но определённо мощное, ощутимое всеми чувствами сразу. Словно кто-то невидимый стоял прямо за её спиной, настолько близко, что она могла ощущать лёгкое дыхание на своей шее.

Мария резко обернулась, готовая встретиться лицом к лицу с этим кем-то. Но позади никого не было – лишь пустота комнаты. Однако свет в пространстве изменился, стал мягче и одновременно ярче, словно он исходил и был разлит по всему пространству.

Уголком глаза, боковым зрением она заметила какое-то движение и тут же повернулась к окну, откуда оно исходило.

Теперь панорама за окнами ожила, наполнилась движением, формами, существами. И Мария увидела их – причудливые, невозможные, но в то же время до странности реальные создания. Львы с гривами из пламени. Коты размером с дом. Драконы, переливающиеся всеми цветами радуги. Тигры с узорами, которых не бывает в природе. Медведи, сплетённые из света и тени. Волки с глазами, содержащими целые вселенные.

«Этого не может быть! Это невозможно! Это безумие!» – проносилось у неё в голове, пока она глядела в окно. Но рычание зверей, увесистость шагов под лапами, их громкое дыхание говорили об обратном.

Они двигались среди белой пустоты с грацией, величественно и плавно, словно участвовали в каком-то древнем ритуале. Их челюсти были непропорционально огромными, и это придавало им устрашающий, но в то же время завораживающий вид. Им принадлежал тот мир за окном, они были в нём хозяевами!

Существа смотрели прямо на Марию – в упор, не моргая, пронзая её насквозь своими немигающими глазами, считывая всё, что было спрятано даже от неё самой. Перед ними она чувствовала себя бессильной. От этих взглядов ей стало не по себе – словно её душу вывернули наизнанку, обнажив все страхи, все тайные желания, все скрытые эмоции.

Мария вновь и вновь задавалась вопросом: неужели что-то было в том странном завтраке? Что могло вызвать такие галлюцинации, такое искажение реальности? Или, может, всё гораздо хуже, и она действительно просто потеряла рассудок, навсегда застряв в этом странном месте между реальностью и безумием?

Она отчаянно хотела помощи, но не знала, как попросить о ней, кого звать, куда бежать.

В отчаянии Мария отвернулась от окна, не в силах больше выносить пронизывающие взгляды этих невозможных созданий. Но тут же замерла, ведь сумасшествие продолжалось.

Прямо перед ней возник ОН. Светящийся, прозрачный, но в то же время более реальный, чем всё происходящее вокруг. Таинственный образ, излучающий что-то странно, до боли знакомое, родное, словно часть её самой, о которой она забыла.

Мария смотрела на него заворожённо, не в силах оторвать взгляд. Разум кричал, что этого не может быть, что всё происходящее – лишь игра воображения, галлюцинация, сон.

«Может, я действительно сплю?» – с надеждой подумала она и сильно ущипнула себя за руку, чтобы проснуться.

«Ау, не сплю. Больно-то как», – мысленно отметила она, когда острая боль пронзила кожу.

«У меня просто галлюцинации, – попыталась рационализировать происходящее Мария. – Максим сказал, что бы ни происходило… Значит, он знал, что будет нечто подобное…»

И тут, словно достигнув предела своих возможностей сопротивляться, она решила сдаться. Она интуитивно поняла, что логике здесь совершенно нет места, что аналитический ум бессилен перед лицом происходящего. Даже если это сумасшествие – будь что будет. Всё равно контроля уже нет, и выбора тоже.

И она сдалась – не в отчаянии, а с каким-то странным облегчением, словно перестала плыть против течения и расслабилась.

Теперь Мария смотрела на светящийся образ перед собой с новым чувством – не страхом, а любопытством, даже некоторым благоговением. Она хотела шагнуть навстречу, почувствовать эту странную энергию ближе, но что-то останавливало её, какой-то последний барьер, который она ещё не готова была преодолеть.

– Здравствуй, моя девочка! – раздался голос.

Он не звучал в воздухе, не был слышен ушами. Он возникал прямо внутри сознания Марии, словно её собственная мысль, но выраженная не её словами.

Мария замерла, ошеломлённая этим прямым контактом, этим вторжением в самое глубинное – в её внутренний мир.

– Ты боишься? – спросил образ, но в этом вопросе не было угрозы, только искреннее любопытство.

– Да, – честно ответила Мария, удивляясь тому, что может общаться с этим обликом без слов, одной мыслью.

– Почему? Думаешь, я тебя обижу?

– Я не знаю, что думать… Всё очень странно. Мне кажется, я теряю рассудок, – призналась Мария, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. Слёзы досады и облегчения – наконец-то признать и высказать свой страх вслух.

– Доверься мне, – прозвучало в её сознании, и этот голос лился как мягкий ручей, ласковый, тёплый, убаюкивающий её тревоги и страхи. Он наполнял изнутри, укутывал, как лёгкий утренний лучик солнца, давая ощущение теплоты, защищённости и покоя. Марии хотелось, чтобы он не прекращал говорить.

Она мысленно прокручивала эти слова – все, кого она встречала на острове, просили довериться им. А тут такое творится: реальность разваливается на части, она видит невозможные вещи, разговаривает с нематериальным существом посреди белой пустоты.

Мария не знала, куда бежать, что делать, как спастись. Но она понимала одно – бежать некуда. Выхода нет. Оставалось только одно – принять происходящее, открыться ему, довериться.

«Будь что будет», – в который раз повторила она свою новую мантру.

– Хорошо. Я доверяю, – произнесла она мысленно, чувствуя, как с этими словами что-то внутри неё отпускает, смягчается, открывается.

– Хотела бы ты увидеть меня? – спросил голос. – Или тебе комфортно, как я есть сейчас?

Мария была не уверенна, боялась того, что может увидеть. Но любопытство взяло верх над страхом. Уж если сходить с ума, то делать это с достоинством!

– Да, конечно, хочу увидеть, – ответила она, сама удивляясь своей смелости.

И тут образ перед ней начал меняться, трансформироваться, обретать форму. Прозрачный силуэт, состоящий из света и энергии, постепенно уплотнялся, приобретая черты, детали, индивидуальность.

Перед Марией возник старец с длинной седой бородой, спускающейся до самого пола. На голове – шляпа с широкими полями, скрывающая часть лица, но не прячущая мягкую улыбку. Он выглядел древним, мудрым, словно сам был воплощением чего-то первозданного.

Его взгляд был глубоким, проникающим, смотрящим не на Марию, а в неё, в самую душу, самое сердце. Казалось, что он знает о ней всё: все секреты, все тайны, всё то, что она сама о себе не знает или не хочет знать. Он был совершенным незнакомцем, но в то же время в нём было что-то бесконечно родное, близкое, словно и его она знала всю жизнь, просто забыла об этом.

Было в нём что-то от мудрого волшебника из детских сказок, что-то от доброго дедушки, что-то от строгого, но справедливого учителя. А ещё Мария с внутренней улыбкой отметила, что чем-то он напоминал ей гриб, хранителя леса, как в старых сказках, – возможно, своей округлой формой или художественным сходством.

От этого странного сравнения Мария невольно улыбнулась, чувствуя, как страх окончательно отступает, уступая место теплу и какому-то детскому доверию.

– Мария, дай мне свою руку, – произнёс старец, и его голос, теперь звучащий в воздухе, а не только в её голове, был глубоким и бархатистым.

– Откуда ты знаешь моё имя? – прошептала Мария, хотя где-то глубоко внутри ей был уже известен ответ.

– Я знаю больше, чем ты можешь себе представить, – ответил он с лёгкой улыбкой, в которой не было ни капли высокомерия, только спокойная уверенность.

– А как я могу тебя называть? – спросила Мария, удивляясь своей смелости перед лицом этого древнего могущественного существа.

– Силван, – просто ответил он.

– Твоё имя что-то значит? – продолжила она, чувствуя, что ей интересно развитие этой встречи.

– Лесной, – пояснил старец.

– Мне почему-то так и казалось, – пролепетала Мария, улыбаясь своему внутреннему знанию, которое непонятным образом оказалось верным.

– Руку? – напомнил Силван, протягивая свою ладонь – морщинистую, испещрённую линиями жизни, но излучающую тепло и силу.

Мария, преодолев последние остатки сомнений, смело шагнула вперёд и протянула свою ладонь навстречу. В момент, когда их руки соприкоснулись, прикосновение ощущалось невесомым, словно что-то космическое произошло в этот миг.

Весь мир вокруг Марии внезапно наполнился ароматами леса: свежего мха, спелых ягод, грибов после дождя, трав, согретых солнцем. Запахи были настолько яркими, настолько реальными, что она почти могла видеть этот лес, чувствовать его присутствие всеми частями своего тела.

Мария закрыла глаза, полностью отдаваясь этому чувству, позволяя себе быть унесённой потоком ощущений.

И тогда она почувствовала, как невидимая энергия начинает втекать в неё через их соединённые руки, – не вторгаясь, а мягко сливаясь с её собственной. Эта энергия теплом разливалась по её телу, достигая каждой клеточки, каждого нервного окончания, каждого глубинного уголочка.

Мария ощутила глубокое, истинное единство – не только с Силваном, но со всем, что есть, было и будет. Эта струя энергии сливалась с её сутью, наполняя её силой, теплом, любовью, мудростью, словно возвращая что-то давно утраченное, но изначально принадлежащее ей.

Каждая клеточка её тела вибрировала в созвучии с этой энергией, откликаясь в ней, танцуя в едином ритме какого-то космического танца. Её физическое тело становилось лёгким, невесомым, словно границы между материальным и духовным размывались, позволяя ей ощутить свою истинную природу – безграничную, вечную, связанную со всем сущим.

Она хотела пасть на колени перед этим потоком жизни, перед этой непостижимой мудростью. И она действительно упала ниц – не в слабости, не в страхе, а в глубочайшем смирении перед божественной силой, которая открылась ей. В благодарности перед чем-то великим, святым, изменяющим саму суть её бытия.

Она подняла лицо к Силвану, и её глаза были полны слез – не горя, а осознания, не боли, а благодарности, не утраты, а обретения.

И в этот момент её душа запела.

Впервые в жизни Мария услышала её. Свою душу. Не как метафору, не как поэтический образ, а как реальное, живое, пульсирующее присутствие внутри себя. Душа пела – красиво, чисто, пронзительно. Пела песню, понятную только ей, только для неё. Пела словами, которых нет, нотами, которые не записаны ни в одной композиции, мотивами, которые рождаются только в моменты высшего прозрения.

И в этой песне Мария увидела, узнала, почувствовала свою истинную природу. Её душа была огромной, как сам мир, – нет, больше мира. Чистой, как свет первой звезды. Необъятной, как космос. Полной любви, которой хватило бы на все живые существа.

В этот момент пришло глубокое, оглушающее понимание того, что всегда было внутри неё, того, кем она является на самом деле, за пределами ролей, масок, ограничений.

А ведь раньше был страх. Глубокий, парализующий страх, что, узнав себя настоящую, она столкнётся с разочарованием. Что истина окажется пугающей, неприглядной. Что внутри неё живёт ужас, коварство и подлость. Что в её истинной глубине нет места свету, есть место только для тьмы, только для пустоты, только для ничтожества.

Но всё оказалось совершенно иначе. Всё оказалось наоборот. Какая чудовищная, непростительная ошибка! Впервые в жизни Мария была рада своей неправоте, рада тому, что её мрачные предположения не подтвердились.

Увидев себя настоящую – чистую, светлую, полную любви – она испытала потрясение. Это было прекрасно. Это было истинно. Это было реально.

Она стояла там, наполненная новой силой, новым знанием, ощущая бесконечность своей души, её безграничные возможности, её связь со всем живым. Какое неповторимое, невыразимое словами ощущение! Она не хотела терять его никогда, хотела остаться в этом состоянии единства и гармонии навечно.

Мария стояла в окружении тишины – но теперь эта тишина была не пугающей, а благословенной, наполненной смыслами, которые не нуждаются в словах.

Силван смотрел на неё мягким, но пронзительным взглядом, в котором читалось одобрение, радость, что ещё одна душа пробудилась, вспомнила себя.

– Ты видишь себя теперь? – спросил он, и в его голосе звучало не любопытство, а подтверждение уже свершившегося факта.

Она поняла, о чём он говорит. О предательстве по отношению к себе, о том, как она не любила себя все эти годы, как отвергала свою истинную природу. О том, что она себя даже не знала, не хотела знать, боялась узнать. Она увидела себя по-настоящему впервые только сейчас, только в эти моменты, когда отважилась пойти навстречу страхам.

Но Силван не закончил. Его взгляд стал глубже, серьёзнее, словно он готовился показать ей нечто важное, может быть, болезненное, но необходимое для полного осознания.

– А теперь смотри, – произнёс он, делая плавный жест рукой.

Перед Марией вспыхнули образы, словно кадры старого фильма, проецируемые прямо в её сознание. Побежали ситуации, лица, сцены из её прошлой жизни – не хронологически, а связанные какой-то особенной логикой, понятной только ей, каким-то эмоциональным узором, нарисованным ею самой.

Она увидела себя со стороны, словно наблюдатель, а не участник собственной жизни. Маленькая, упрямая, всегда пытающаяся всё исправить, всегда недовольная тем, что есть, всегда стремящаяся к какому-то неясному, недостижимому идеалу, при этом не делая никаких шагов для достижения этого.

И тут пришло осознание, острое, как вспышка света в темноте: она всю жизнь пыталась изменить других людей. Исправить их. Переделать под свой мир, под свои представления, под свои ожидания. Но ей никто не давал этого права. Никто не просил её об этом. И, что самое важное, никто не мог соответствовать тем идеалам, которые она создавала в своём воображении.

Она увидела глубже, через самообман и исковерканную реальность: она боролась не за них, а против себя. Всё её недовольство, вся критика, вся неудовлетворённость другими была на самом деле направлена внутрь. Потому что она не принимала себя такой, какая есть. Она винила себя за несовершенство. Она уничтожала себя ежедневными мыслями о своей неполноценности, своей неспособности быть «достаточно хорошей». Она жила, давя собственную природу, отрицая её, сопротивляясь ей.

Она хотела дарить любовь – она действительно хотела этого всем сердцем – но не умела. Она не знала как, она не знала, что это такое на самом деле. Она не могла дарить то, чему её не научили, то, что она сама ни разу не получила в чистом виде. Она принимала манипуляцию за любовь, контроль за заботу, собственничество за преданность. Увы, но так живут многие, и Мария не была исключением из этого печального правила.

Почему так происходило? Почему она не видела очевидного, не чувствовала того, что всегда было частью её?

Ответ пришёл с кристальной ясностью: она просто не знала, кто она на самом деле. Она связывала себя с разными социальными ролями, с незначимыми функциями, с ожиданиями других, но никогда – с собой, той настоящей, что открылась ей сейчас. Она просто не умела жить из этой глубины. Она не знала, чего хочет по-настоящему, потому что никогда не спрашивала об этом свою душу – только свой ум, свои страхи, свои обусловленности.

Она не знала, что может быть по-другому, что есть иной способ жизни – в гармонии с собой, в принятии, в любви. И если она не знала себя, то как могла принять то, что неизвестно? Как могла любить то, что отрицала?

– Ты видишь теперь? – снова спросил Силван, и его голос не осуждал, не упрекал. Он просто показывал ей правду, освещал то, что было скрыто во тьме непонимания.

Мария видела. Видела с болезненной ясностью.

Всю свою жестокость к себе – не физическую, но эмоциональную, духовную. Всё своё самоуничтожение – постоянное, методичное, день за днём. Всё своё сопротивление любви, которая всегда была вокруг неё, всегда стучалась в двери её сердца, но была отвергаема из страха, из недоверия, из ложных убеждений.

– Я… – начала она, но голос дрогнул, не в силах выразить глубину осознания, перевернувшего всё внутри неё.

Она понимала теперь главное: её всегда принимали такой, какая она есть. Вселенная, Бог, Высшая сила – как бы это ни называлось – всегда любила её безусловно. Это она сама не принимала себя, не любила, отвергала.

Она не была плохой – эта мысль, которая преследовала её всю жизнь, оказалась ложью. Она не была сломанной – ещё одна иллюзия, в которую она верила. Она даже не была собой – она была лишь образом себя, созданным из страхов и условностей. Она просто была потерянной – потерявшей связь со своей истинной природой, с той безграничной любовью, которая и есть её суть.

– Я поняла, – произнесла она наконец, и эти два простых слова несли в себе больше смысла, больше силы, чем все философские сочинения мира.

Силван улыбнулся – улыбкой, полной доброты, понимания, любви без условий и границ.

– Тогда иди, – сказал он просто, и в этих словах звучало благословение. Она чувствовала внутреннее освобождение, разрешение быть тем, кем она всегда была.

Мария сделала смелый шаг вперёд, чувствуя, как каждая клеточка её тела вибрирует от новой энергии, от нового понимания, от новой свободы.

Но вдруг что-то сжалось внутри, словно невидимая рука сдавила сердце.

Страх. Откуда он взялся? Почему вернулся сейчас, когда всё, казалось бы, прояснилось, когда она наконец-то увидела и приняла свою истинную природу?

– Силван! – позвала Мария, ощущая, как паника нарастает, грозя разрушить всё то прекрасное, что только что родилось в её душе.

Но ответа не последовало. Силван исчез – так же внезапно, как и появился, растворился в воздухе, словно его никогда и не было.

Мария осталась одна, с замирающим от тревоги сердцем, с нарастающим ощущением, что что-то непоправимое вот-вот случится.

И тут из глубины комнаты, из тени, которая, казалось, сгустилась сама по себе, медленно, почти нереально вышла она.

Глава 10. Встреча с собой

Мария затаила дыхание, ощущая, как время вокруг неё замедляется.

На неё смотрела девочка. Маленькая. Зеленоглазая. С русыми волосами, заплетёнными в две косички с огромными бантами, которые казались слишком большими для неё. Она была одета в пышную синюю юбчонку в клеточку, белую кофточку с кружевным воротничком. Белые гольфы с кисточками по бокам и сандалии – те самые сандалии, которые она ненавидела в детстве за их неудобность и то, как насмехались над ними другие дети.

Большие наивные глаза девочки смотрели с растерянностью и ожиданием, словно она ждала чего-то – одобрения, ласки или, может быть, очередного разочарования.

«Как же она похожа на меня маленькую», – подумала Мария, чувствуя, как внутри поднимается волна узнавания, смешанная с невыносимой нежностью.

«Но как она оказалась здесь, в этой странной комнате вместе со мной?» Впрочем, после всего, что произошло за последние часы, уже ничего не казалось невозможным. Границы реальности расширились, включив в себя то, что обычный разум отвергал как невозможное.

Мария вгляделась повнимательнее, и осознание словно гром среди ясного неба поразило её.

Не может быть… Или всё-таки может? Неужели это действительно…

Это была она сама. Та самая маленькая Мария, одинокая, ждущая любви и поддержки, которых так не хватало в её детстве. Девчушка явно не знала, куда себя деть, постоянно оглядываясь по сторонам, словно ища подтверждения, что ей можно находиться здесь. Она боялась сделать что-то не так, нарушить какое-то невысказанное правило. Она ждала осуждения, готовилась к нему как к неизбежности.

Мария почувствовала острую боль в груди, словно кто-то сжал её сердце невидимой рукой. Эта девочка… она так отчаянно ждала любви. И всё, что она получала в ответ на свою детскую открытость, – сомнения, холод, страх, непонимание. Не потому, что её не любили, а потому, что не умели показать эту любовь, не знали как.

Повинуясь внезапному импульсу, Мария сделала шаг вперёд, к своему прошлому, к своей маленькой раненой части. Девочка вскинула на неё глаза – в них читалась смесь надежды и готовности к разочарованию, словно жизнь уже научила её, что надежды обычно не оправдываются.

И вдруг, совершенно неожиданно, девочка кинулась ей на шею с такой силой, что Мария покачнулась. Детские руки обвились вокруг её шеи, маленькое тело прижалось с доверчивостью, которая ломала все барьеры, все защиты. Девчушка расплакалась – горько, от глубины детского отчаяния, но в то же время с облегчением, словно наконец нашла то, что так долго искала. Она выпускала всю ту боль, что копилась в ней годами, – боль непонимания, отверженности, одиночества.

У Марии сжималось сердце от каждого детского всхлипа. Она обняла малышку так крепко, как только могла, стремясь передать через это объятие всю любовь, всё принятие, всё понимание, которых так не хватало им обеим. Ей было слишком хорошо известно, что творилось внутри этой невинной крохи – каждая несправедливость, каждый момент стыда, каждая слеза, проглоченная в подушку.