В саду ушедших кошек. Для тех, кто тоскует по ушедшим, но хочет научиться жить дальше – с памятью, со светом и с надеждой

В саду ушедших кошек

Для тех, кто тоскует по ушедшим, но хочет научиться жить дальше – с памятью, со светом и с надеждой

Виктория Райз

© Виктория Райз, 2025

ISBN 978-5-0067-4218-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тёплый утренний свет скользил по стенам, дразня прозрачными лоскутами пыль в старой комнате. Мальчик лежал на кровати, зажав в руках угол простыни, которую когда-то штопала бабушка, и где на краю всё ещё угадывался её ровный, упрямый стежок, словно след тёплой ладони, застывший между нитей.

Он не плакал. Слёзы давно иссякли, оставив только жгучую ломоту внутри, такую, что, кажется, и сердце твоё стало синим, как небо перед дождём, и даже дышать непросто, будто весь мир вдруг стал теснее.

За окном сад дышал сыростью и прохладой, за ночь трава напиталась росой, а вишня, которую бабушка всегда обвязывала тряпками от дроздов, сбросила первый лист. Это был особый сад, не такой, как у соседей, не слишком аккуратный, не загнанный в строгие грядки. Здесь всё росло, как хотело: кусты смородины пробирались в малинник, огурцы взбирались на сирень, а где-то в глубине жили, скрываясь от глаз, невидимые чудеса. Бабушка всегда говорила: «Пусть у каждого будет свой уголок. Иначе не будет в саду радости».

С тех пор, как бабушка ушла, мальчик стал бояться утра, раньше он бежал в сад, едва рассвет коснётся стекла, теперь же замирал в кровати, прислушиваясь к тихому звону в ушах и тому, как скрипит дом, просыпаясь без её шагов. Но сегодня в этом замирании появилась острая щёлка ожидания, почему-то ему казалось, что случится что-то важное.

Когда стрелки часов на старинной тумбочке слились в одну линию, мальчик медленно поднялся. Отец был на работе, а мама уехала к тёте, у неё сегодня рыночный день, и возвращается она только к вечеру, усталая, раздражённая, пахнущая травами и чужими словами. Значит, целый день он принадлежит себе, саду и, может быть, чему-то новому.

Он вышел босиком во двор, земля была холодной, но живой, чуть влажной и будто слабо светилась изнутри. Листья шуршали под ногами, мокрая паутина тянулась между кустами. Около ворот он остановился, вглядываясь в полуразбитую калитку, которую бабушка всё собиралась починить, но так и не починила. На верхней доске, прямо на облупившейся краске, сидела кошка.

Это была обычная бродячая кошка, чёрная, как сажа, с жёлтыми глазищами, в которых отражалось всё: сад, небо, и даже, кажется, его собственная печаль. Кошка смотрела на мальчика, не двигаясь, словно статуэтка, которую поставили сюда, чтобы следить за порядком. Он осторожно присел на корточки, не решаясь ни позвать, ни прогнать.

– Ты пришла к бабушке? – шепнул мальчик, словно боясь нарушить хрупкую тишину. – Она всегда пускала всех.

Кошка продолжала смотреть, но теперь в её взгляде будто появилось что-то понимающее, сочувственное, словно она действительно знала, о чём он говорит. Мальчик помнил, как бабушка подкармливала дворовых – «у каждого в жизни должна быть хоть одна миска супа и кусок хлеба», говорила она, и всегда ставила на порог миску с молоком, даже если никто не приходил. Теперь миска стояла пустая.

Мальчик поднялся, пробежал в дом, и налил в миску молока, как делала бабушка. Когда он вернулся, кошка уже спрыгнула с доски и стояла у порога, высоко подняв хвост. Он поставил миску перед ней, и кошка, не оборачиваясь, принялась лакать, шумно, торопливо, будто давно ничего не ела.

В этот миг мальчик вдруг почувствовал, что сад перестал быть пустым. В присутствии кошки тишина стала не такой звенящей, а прохлада утра не такой страшной. Ему казалось, что вместе с этим животным во двор вернулся неуловимый запах бабушки – мёд, чабрец, солнце, перелитое в стеклянную банку. Он сел на ступеньку, обхватил колени руками и смотрел, как шевелится на ветру трава, как кошка трёт ушко лапой, а рядом распускается поздний мак, тянущийся к свету из-под лопуха.

Мальчик верил, нет, даже не верил, а знал, что всё не кончается, когда человек уходит. Просто он становится кем-то другим: ветром, птицей, дождём, тенью в саду… или вот такой вот чёрной кошкой. Почему-то ему хотелось думать именно так, иначе было слишком больно.

«Наверное, бабушка стала этой кошкой, чтобы попрощаться со мной», – подумал он. И от этой мысли стало легче.

Весь день он следил за гостьей: кошка бродила по саду, изучала каждый куст, залезла даже на крышу старого сарая, откуда мальчик раньше приносил яйца, а теперь там лежали только пустые гнёзда и прелая солома.

Мальчик начал рассказывать кошке о саде, о бабушке, о том, как они сажали морковь, как бабушка собирала травы и прятала засушенные цветы между страницами книг. Кошка слушала, иногда моргая, иногда выгибая спину, иногда, уходя по своим делам, чтобы потом вернуться вновь.

В какой-то момент мальчик почувствовал, что разговаривает не только с кошкой, но и с бабушкой, словно она слышит его сквозь этот бархатный чёрный мех, сквозь время и сон.

К вечеру кошка исчезла. Он долго смотрел на тропинку, на которой чуть заметно отпечатались следы, и вдруг понял: ему не страшно. Впервые за много дней он не боялся темноты, потому что теперь в саду жили не только воспоминания, но и что-то настоящее, живое.

Когда мама вернулась, мальчик молчал, не рассказывая ей ни о кошке, ни о своих мыслях. Он боялся, что мама посмеётся, скажет: «Кошки – это просто кошки, не надо выдумывать». Но внутри него была уверенность, что утром случится что-то новое.

На следующий день всё повторилось, но теперь у ворот сидели две кошки: вчерашняя чёрная и рыжий котёнок с белой грудкой, тонкий, неуверенный, будто только что выбрался из-под дождя. Мальчик не удивился, он воспринял это как знак: бабушка не ушла навсегда, она просто стала теперь сразу двумя кошками, чтобы не дать ему заскучать.

Он вынес две миски, разлил молоко, а потом присел рядом. Рыжий котёнок был осторожен, дёрган, но любопытен: подходил, принюхивался, морщился, потом наконец начал есть, а чёрная кошка спокойно наблюдала за ним, как будто одобряла новичка.

С каждым днём кошек становилось всё больше. Кто-то задерживался на день, кто-то на неделю, а кто-то уходил и больше не возвращался. Мальчик уже не удивлялся: для каждого – свой срок и свой путь. Он стал записывать имена в старую тетрадь, которую нашёл на чердаке.

Каждая кошка получала имя, иногда смешное, иногда важное: Барышня, Пушок, Призрак, Соня, Шалун, Броня, Ветерок, Капелька, Листик… Мальчик сам не знал, зачем он это делает, но с каждым новым именем сад наполнялся голосами, историями, памятью.

Вечерами, когда в саду собирались длинные тени, а в доме становилось холоднее, мальчик садился на пороге, обхватив колени, и смотрел, как кошки разбредаются по углам, кто-то прячется в малиннике, кто-то на крыше сарая, кто-то исчезает среди высоких трав.

Осень вступала в свои права медленно, почти незаметно: сперва золотились кончики листьев, потом сад начал пахнуть прелой листвой и сыростью, и наконец тонкие паутинки стали лететь по воздуху, цепляясь за щёки, ресницы, волосы мальчика, когда он проходил между смородиной и зарослями шиповника. Каждый новый день был похож на предыдущий, но только для тех, кто не умел слышать дыхание сада.

Мальчик теперь знал: каждый день особенный, потому что каждый день приносит новую встречу.

Он стал ждать утра не с тревогой, а с лёгким, почти праздничным волнением. Откроет ли он сегодня калитку и встретит ли новый взгляд?

Кошки действительно приходили и уходили. Некоторые запоминались на всю жизнь, как первый друг или первая потеря. Чёрная кошка, с которой всё началось, теперь почти не задерживалась во дворе: приходила на рассвете, прыгала на подоконник, смотрела в окно, а потом исчезала где-то в саду. Но мальчик не обижался. Он знал: у каждого существа есть свои тайны, свои тропы и свои прощания.