Катали мы ваше солнце

– Да ну? А что же князюшка сказывал… Столпосвят-то…

– Ну вот ошибся, значит… – со вздохом отвечал Шумок. – Как только рати поразбежались, он, вишь, и повинную принёс царю-батюшке, и с братом своим со Всеволоком замирился… Грех, говорит, попутал, смутьяны всякие с толку сбили… Ну там, понятно, пир на радостях устроили… у боярина у нашего в тереме. И сейчас ещё, наверно, гуляют…

– А! Так, значит, простил царь князюшку? – обрадовался древорез.

– Да простил… – снова пряча глаза, нехотя отозвался Шумок. – А зачинщиков выдать велел…

– Это кого же? – холодея, спросил Кудыка.

– Кого-кого… Тебя! Кто первый на сволочан напал, когда они золу везли? Так-то вот…

Тихонько охнула Чернава. Кудыка стоял столбом – прямо хоть бери его на плечо да неси.

– Деда-то хоть не тронули? – выпершил он наконец.

– Да что дед? – взмахнув рукавицами, неистово вскричал Шумок. – Дед от тебя тут же и отрёкся!

– Врёшь! – не поверил Кудыка.

– Да чтоб мне до утра красна солнышка не видать! Не внук он мне, говорит, больше… Смуту, говорит, затеял, обоз разбил да ещё и часы изладил! Эх! Не послушали меня тогда! Волхвов! Волхвов надо было сначала бить, а потом уже сволочан!

Голос его вдруг уехал куда-то далеко-далеко, и накрыло Кудыку затмение. Вновь пришёл на память тугомордый отрок в шубейке под малиновым сукном – сунул грубо вытесанный оберег, сказал гнусаво: «А ежели кто обидит, дай только знать…» Тут же, видать, сообразил, что супротив рожна не попрёшь, запнулся – и сгинул вместе со всеми своими дутыми из золота побрякушками…

Потом возник старый Пихто Твердятич, выпучил глаза и, подняв палец, изрёк назидательно: «От гнева властей – первое дело тирлич да жабья костка…»

И наконец, выпрыгнула придурковато-хитренькая мыслишка, что, в общем-то, дед поступил по-хозяйски. Не отрекись он от внука-смутьяна, – пожалуй, и двор бы пограбили, и дом разнесли…

Кудыка очнулся. Шумка уже нигде видно не было. Верно, счёл за лучшее убраться подобру-поздорову, пока не вспомнили о нём. Чернава сидела на пеньке, опустив голову, плечи её под ветхим тряпьём вздрагивали. Кудыка сначала подумал: плачет. Оказалось, нет. Не плакала погорелица, а смеялась, правда невесело.

– Ах, дура! Ах, дура! – приговаривала она, качая рваной по шву шапчонкой-столбунцом[51]. – Ведь знала же, знала… Чего ни коснусь – всё вдребезги…

«Осью бы тебя тележной…» – хмуро подумал Кудыка и даже огляделся, не валяется ли где какая-нибудь поломанная… Понятное дело, что не валялась. Оси-то ведь они – тоже из дерева…

– Вот тебе и шубка на беличьих пупках! – продолжала горестно зубоскалить Чернава. – Умыла, называется, бело личико… Куда ж нам теперь податься-то, а, берендей? В слободку – хода нет, к погорельцам – тоже… Пепелюга – он знаешь какой злопамятный?

Тем временем с той самой стороны, откуда им пришлось недавно уносить ноги, показался порожний обоз, снова направляющийся к Теплынь-озеру. Тощие вислобрюхие лошадёнки были те же, что и в прошлый раз, а вот упряжь и санки – новенькие, с топорика да с иголочки. Полозья шипели по чёрно-синей грязи, как гадюки.

Кудыка с Чернавой переглянулись и решили не убегать пока. Лес рядом, в случае чего – шмыг в кусты и «ау»…

– Эй, чумазые? – поравнявшись, бодро окликнул их первый возчик с заплывшим левым глазом. – Что пригорюнились?

Кудыка нахохлился и не ответил.

– Сердит дядя! – заметил сволочанин, оглянувшись на товарищей. – Отмолчался, словно обругал… Погодь! – Он остановил лошадку, пригляделся к Кудыке попристальней и вдруг расплылся в улыбке, отчего и правый его глаз стал подобен левому. – Братие! Да это ж тот древорез, что на нас с колом тогда набежал! Ну точно, он…

Уличённый Кудыка попятился, но сволочане были на этот раз настроены благодушно: похохатывая, разглядывали чумазого супротивника и, судя по всему, зла на него не держали.

– А помнишь, как я тя по затылине-то полыхнул! – спросил, осклабясь, другой возчик – головастый жердяй, в плечах лба поуже. – Шишка-то, чай, не сошла ещё?

Кудыка невольно огладил затылок. Шишка была на месте.

– Слышь, теплынец! Да ты никак с ярмарки?[52] – догадался, к общему восторгу, тот, что с заплывшим глазом. – То-то я смотрю, наряд у тебя…

– Да нет, это он свататься ездил, – перебил третий, указывая кнутовищем на Чернаву. – Искал, котора личиком побелее…

Все так и грохнули. Кудыка с Чернавой взглядывали на балагуров исподлобья и веселью их не перечили.

– Э! – вскричал жердяй, и возчики жаждуще повернулись к нему в ожидании новой шутки. Однако головастый сволочанин смотрел теперь на Кудыку с суровым сочувствием. – Так это что ж выходит? Это выходит, князь-то ваш на тебя всё свалил?

– На меня, катись он под гору… – вздохнул Кудыка.

Сволочане крякнули, покачали головой.

– Ну и куда теперь бежать мыслишь?

Кудыка честно развёл руками:

– Да не думал ещё…

– А девка с тобой?

– Со мной…

Возчики собрались в кружок и озабоченно посовещались о чём-то, хмуро оглядываясь на Кудыку с Чернавой.

– Слышь, теплынцы, – обратился к ним наконец возчик с подбитым глазом, судя по всему старшой. – А с нами к Теплынь-озеру прогуляться не желаете? Саней-то у нас семь, а людишек всего пятеро… Ваши слобожане тогда двоих наших так отделали, что их у боярина на дворе пришлось оставить.

– А что ж в слободке никого не наняли? – подозрительно спросила Чернава.

– Да неймётся никто. Боятся теперь с нами идти… А вам-то, я так понимаю, податься некуда. Ну так как? По рукам, что ли? Заплатить, понятно, не заплатим, а вот одёжку дадим и хлебушком поделимся.

При этих словах в брюхе у Кудыки забурчало, а по горлу Чернавы прокатился кадычок. Глядючи на них, старшой только ухмыльнулся да махнул рукой:

– Вижу, согласны…

Глава 7. Озеро Теплынное

Возчики, ходившие с обозами за древесной золой к Теплынь-озеру, всегда представлялись Кудыке людьми непростыми и загадочными – вроде греков с варягами. Народишко сплошь тёртый да занозистый. Сами сволочане сторонились их и побаивались, а уж о теплынцах и говорить нечего. Слышал Кудыка, и не раз, что коли сходил берендей хоть однажды с обозом – ни к ремеслу, ни к сохе его уже не возвернёшь… Начнёшь такого на ум-разум наставлять, а он смотрит на тебя с обидной ленивой ухмылкой и явственно думает: «Дурак ты, дурак… До бороды вон уже дожил, а так ничего и не понял…» Ну ясно: он-то ведь на Теплынь-озере побывал, видел, как в него ясно солнышко падает, через губу теперь не переплюнет… Потому и жили возчики в большинстве своём впрохолость, что породниться с ними добрые землепашцы просто опасались… Гультяи – ни кола ни двора… Ещё и жену с панталыку собьёт…

А уж если возчик в кружале по пьяному делу речь заведёт – затыкай уши да идолов вон выноси! Других и за меньшую-то дерзость в бадье бы спустили – вместе с навьими душами берендейки таскать, а этим, вишь, всё сходило. Ни храбры их почему-то не трогали, ни волхвы, ни лешие. Ну берегини – те понятно: им зажиточных подавай, справных, чтобы дом у них двупрясельный, и печка кирпичная, и греческая денежка под половицей… А у возчика ежели и огребёшь чего-либо звонкого да полновесного, то разве что оплеуху…

Но сейчас, ведя под уздцы большеголовую саврасую лошадёнку, Кудыка был настолько придавлен собственным своим несчастьем, что не мог думать ни о странных спутниках, ни о навязавшейся на его шею Чернаве, ни даже о Теплынь-озере, после которого, говорят, и пахарь не пахарь, и резчик не резчик. Снег на зольной дороге измерк[53], сани шли по грязи волоком, полозья шипели и скрежетали. Туда-то ещё ладно – короба полые, лёгкие, а вот обратно, с золой, тяжко будет… Тут Кудыка сообразил, что обратно ему возвращаться незачем, – и ужаснулся вновь. Прав был дед: кабы раздобыть тогда тирлич да жабью костку – глядишь, оно бы и по-иному всё повернулось… А вдруг и теперь не поздно? Выпросить у знахаря у какого, зашить в мешочек, повесить на ремешке – может, и смилуется старенький царь-батюшка… Надо будет с Чернавой потолковать, раз ворожея…

По левую руку смеялась Вытекла, по правую хмурился лес, что тянулся, сказывают, до самого Теплынь-озера. Стоптанные сапожки, выданные взамен безобразных лаптей, в которые переобули Кудыку погорельцы, почти не протекали, а ношеный полушубок после лохмотьев грел так душевно, что пришлось расстегнуть его на груди… Лишняя одежонка завелась у сволочан вот откуда: когда разбили обоз, царь-батюшка Берендей шибко разгневался и повелел слобожанам в три дня поставить новые сани, упряжь и вообще возместить убытки. Не будучи дураками, возчики тут же предъявили всё старьё, что на них было, и сказали, будто порвали в драке. Словом, пришлось слобожанам ещё и приодеть обозников…

Услыхав про этот случай, Кудыка лишь вздохнул и ещё раз подумал уныло, что дед от него отрёкся вовремя. А то все убытки на Кудыкин бы двор и спихнули…

Теперь становилось понятно, почему сволочане столь человечно и бережно отнеслись к бывшему супротивнику. Не будь его, так бы и таскались они со старыми санями да в изношенной до дыр одёжке. Бока им, правда, в тот раз намяли крепко, ну да это дело привычное. Синяк-то сойдёт, а зипунишко-то останется…

К вечеру замутнённый взор Кудыки несколько прояснился, и первое, что поразило древореза, – это отяжелевшее алое солнце.

– Вроде оно побольше стало! – моргая, проговорил он.

Возчики взгоготнули:

– Ну а как ты хотел? Чай, к Теплынь-озеру идём!

– Погоди, то ли ещё будет!

«А и впрямь… – сообразил Кудыка. – Оно ж ведь в Теплынь-озеро опускается… Вона как оно… того-этого…»

Оглянулся на Чернаву. Та, по всему видать, завила уже горе верёвочкой и шла теперь с беспечным видом, а когда возчики принимались задирать да зубоскалить, огрызалась весело и хлёстко. Конечно… Чего ей горевать, чумазой? Подумаешь, землянки лишилась! А тут одна печь кирпичная вон сколько стоила! А горница на подклете! А жом для стружек… А набор резцов греческой работы…

– Чего молчишь, берендей? – окликнул головастый жердяй, вышагивающий по-журавлиному у третьих саней. – Повесил головушку на праву сторонушку! Мы тебя для чего в ватагу брали? Чтоб ты молчал всю дорогу?

– А чего говорить-то? – хмуро отозвался Кудыка.

– Расскажи, как вы там на речке Сволочи воевали, – при общем смехе предложил жердяй.

Странный они всё-таки народ. Взять в ватагу теплынца, да ещё и с погорелицей в придачу! Погорелица – ладно, но теплынец-то – смутьян, вдобавок беглый. Нет, воля ваша, а не только по доброте душевной приняли их возчики к себе. Не иначе насолить кому-то вздумали… Только вот кому? Столпосвяту? Или самому царю-батюшке?

Немудрено, что добрые берендеи с ними и знаться не хотят…

– Опростоволосился Всеволок… – Старшой оглянулся через плечо и подмигнул правым глазом, поскольку левым подмигнуть не мог. – Нет чтобы нас, обозных, вывести во чисто поле, а он – дружинушку свою хоробрую…

– И что было бы? – буркнул Кудыка, невольно вовлекаясь в разговор.

– Как что? – удивился старшой. – Вы бы – ноги в руки, а мы бы только сабельки за вами пособирали…

– Пособирал один такой! – обиделся Кудыка. – Грозила мышь кошке, да издалече… Как эта дыра в земле открылась, как полез оттуда… чёрный, с кочергой… Вспомню – поджилки трясутся!

– Кочерги, стало быть, испужался?

– Да при чём тут кочерга? – завопил Кудыка, окончательно развеселив честной народ. – Навьи души из преисподней лезут, а ты – кочерга!

– Мы с этими навьими душами, мил человек, – сообщил жердяй, когда все отсмеялись, – не одну ендову зелена вина выкушали. Так-то вот…

Кудыка сердито покосился на болтуна и не ответил. Ничего святого у этих возчиков. Да разве ж таким шутят?

Алое огромное солнце, окутанное розовым маревом, почти уже коснулось далёкого небостыка. Странно, но вожак с привалом не спешил. А пора бы уже…

– Что ж, в темноте идти будем? – не утерпел Кудыка. – Или вы на ощупь дорогу знаете?

– Небось не пойдём… – равнодушно ответили ему. – Глаза-то – разуй…

Древорез разул глаза и ахнул. Над светлым и тресветлым нашим солнышком висело в розовом мареве ещё одно, только поменьше и, пожалуй, чуть поярче. Изумлённо присвистнула Чернава. Кудыка выронил вожжи и обмер.

– Ну чего глаза вылупили? – уже устало и раздражённо прикрикнули на них. – Греческого солнышка, что ли, ни разу не видели?

Конечно не видели. Отродясь ничего подобного в окрестностях слободки не бывало. Слышать, правда, слышали, и не раз, но не всему же верить-то! Народ ныне такой пошёл: дай им волю – насмерть заврут. Тем более про Теплынь-озеро, или, как его ещё называли, Теплынское море! Уж чего-чего про него только не плели! И змеи-де там водятся с бабьим личиком, и собаки крылатые бегают, и злак-баранец растёт… Снизу, значит, стебель, а вместо колоса барашек махонький[54]. Кое-кто даже шапку из баранца показывал. Шапка как шапка…

Вот и дед тоже… Висит, сказывал, после заката над Теплынь-озером ложное солнце. С виду похоже, а жару от него – никакого, видимость одна…

Но ведь и впрямь висит!

Ай да дед! Кудыка даже возгордился малость. Да, это плетень другого заплёта. Сказал – как узлом завязал…

Истинное солнышко, меченное пятном, уже кануло за небостык, и вокруг стало чуть потемнее. Кудыка подставил ложному греческому светилу щёку, другую… То ли почудилось, то ли всё-таки исходило от морока некое слабое тепло. Чудеса…

Тут раздался собачий лай, и первые сани свернули с дороги.

– Сто-ой! – зычно возгласил старшой. Обернулся и добавил удовлетворённо: – Ну вот и доползли…

– Чего стоишь? – окликнули Кудыку, всё ещё заворожённого зрелищем. – Ишь рот раззявил! Смотри, целиком его не проглоти! А то оставишь нас без света, в темноте распрягать придётся…

Древорез с трудом отвёл взгляд от греческого солнышка и огляделся. На правой обочине криво припала к земле низкая однопрясельная изба с длинной пристройкой, где, должно быть, располагались стойла. Пока распрягали, и вправду на округу пала темь. Запутавшись с непривычки в вожжах, Кудыка, к досаде своей, так и не увидел, что же всё-таки сталось со вторым – ложным – солнышком. То ли село, то ли просто растаяло…

* * *

Конечно, по сравнению с землянками погорельцев ночлежная изба представлялась хоромами, но вот по сравнению с домом Кудыки… Топилась она по-чёрному, дым выходил в маленькое волоковое окно. На полатях угнездился неговорливый сторож с семейством, а Кудыке с Чернавой, как и всем прочим возчикам, пришлось держать опочив на жёстких лавках. Несмотря на усталость, не спалось древорезу, даже и не задрёмывалось. Ворочался, вздыхал, с завистью слушая жизнелюбивый храп сволочан. На соседней скамье тихо лежала Чернава, но вроде тоже не спала.

– Слышь, Кудыка… – послышался её озабоченный шёпот. – А кроме как идольцев резать, ты что ещё умеешь делать?

– Часы… – горестно скосоротившись, ответил он.

– Да ладно тебе! – осерчала она. – Я смотрю, ты врать-то поперёк себя толще! Тоже мне грек нашёлся…

– Так а за что, по-твоему, меня волхвы искали? – тоненько выкрикнул Кудыка. – Часы изладил!

– Ой! – испуганно сказала Чернава и примолкла.

Слева оборвался журчащий переливчатый храп, и разбуженный, видать, Кудыкиным вскриком возчик проворчал сердито:

– Чего шумишь? Днём молчал, ночью шумишь…

– Берендей, а берендей! – взмолился Кудыка. – Ну хоть ты скажи… Почему волхвы за часы карают?

Проснувшийся, кряхтя, перевалился на другой бок, посопел.

– Почему, почему… – недовольно пробормотал он в полусне. – С часами-то… все тут же раскумекают… одна ночь длиннее, другая короче…

Мгновение Кудыка оторопело вдумывался в услышанное, а потом вдруг по-за шкуркой у него мороз прошёл. Вот оно что! Стало быть, зря он грешил на свой резной снарядец. Стало быть, вовремя бряцал позвонок, просто ночи выпадали разные…

«А разные-то почему?» – жалобно хотел спросить он, но возчик уже издал носом первую заливистую трель.

Некоторое время Кудыка с Чернавой лежали молча. Каждый думал о своём.

– Воровать умеешь? – отрывисто спросила она.

Кудыка хмыкнул:

– Как все…

Чернава явно осталась недовольна его ответом:

– Как все… Если как все, это с голоду помрёшь… Погоди-ка! – Она оживилась. – А вот о прошлом годе меня боярин в терем звал – шишимору вывести… Из ваших ведь кто-то подсадил, из древорезов…

– Я и подсадил… – уныло признался Кудыка. – С Плоскыней на пару… Ну, с тем самым, что за нами сегодня с колом гнался…

– И как же это вы?

Древорез объяснил. Чернава выслушала его с напряжённым вниманием.

– Так я и думала, – удовлетворённо заметила она. – Только не знала, куда вы горлышко вывели… Ещё, говорят, вместо сулеи пискульку в стену закладывают из речного тростника. Либо дудочку лубяную… Тоже хорошо стонет.

– Можно и дудочку… – безрадостно согласился Кудыка.

Но тут вокруг забормотали, завозились, и беседу пришлось прервать.

* * *

Поутру, глянув на остекленевшую грязцу, Кудыка смекнул, что ночка выдалась долгая. Во-первых, приморозило, во-вторых, выспаться успел… А поднялись ранёхонько, едва порозовело на востоке. И опять же странно как-то порозовело – жиденько, прозрачно… Крякая, притопывая, поводя плечами для сугреву, вывели обоз на дорогу, когда над невидимыми отсюда Кудыкиными горами прянуло в небо нечётное ясноликое солнышко.

– Что это оно маленькое какое-то? – опять не понял древорез.

– Ништо… Под вечер раздобреет, – успокоили его.

Кудыка озадаченно поскрёб в затылке, припоминая вчерашние чудеса. Возчики – люди, конечно, весёлые, свойские, только вот не поймёшь, когда они шутят, а когда нет…

Вести обоз в молчании было у них, по всему видать, не принято. Сначала привязались к Чернаве: расскажи да расскажи, как там у вас солнце погорело. Та, не чинясь, повторила свою горестную повесть. К удивлению Кудыки, возчики выслушали Чернаву без смеха, даже с сочувствием.

– Да-а… – протянул раздумчиво старшой, которого, как выяснилось ещё вчера, звали Бермятой. – Тоже, небось, было латаное-перелатаное…

«О чём это он?» – удивился Кудыка, но виду не подал. Шёл себе, равнодушно помахивая кончиком вожжей да почмокивая на понурую лошадку. Оглянулся ещё раз на солнышко, взмывшее уже довольно высоко. Да нет, никакое оно вроде не маленькое… Верно, спросонья почудилось…

– Значит, говоришь, запретил вам царь-батюшка глубокую стружку снимать? – полюбопытствовал головастый жердяй, именем – Вражина. Должно быть, с самого рождения чем-то отличился, раз уж так нарекли. – Или тебе это ныне всё равно? А, Кудыка?

– Запретил, родимец его расколи… – бросил древорез и даже сам оробел, услышав свой ответ.

Что это он такое про царя-батюшку молвил? Верно говорят: с кем поведёшься…

– Правильно, что запретил… – заметил сутулый Вражина. – Вы там стружками печи топите, а вечера-то всё холодней и холодней…

Последних его слов Кудыка не понял и счёл за благо отмолчаться. Странный какой-то выдался денёк: время шло, а полдень всё не наступал и не наступал. Косматая Кудыкина тень по-прежнему забегала вперёд, путалась под ногами и отстать никак не желала. Кудыка долго ломал над этим голову, а потом сообразил, что так и должно быть. В полдень солнышко стоит в точности над Ярилиной горой, а они-то вторые сутки на запад идут…

Лес по правую руку кончился, потом опять начался. Когда же вновь выбрались на опушку, Вытекла слева куда-то делась, а впереди, наискось пересекая вспотевший под солнцем рыхлый снег, зазеленела молодой травкой широкая полоса земли.

– Ярилина Дорога? – изумился древорез и сверился на всякий случай с тенью. – Откуда? Она ж к северу уклоняется!

– До изворота – к северу, – невозмутимо пояснил Вражина. – А после изворота – к югу? А иначе она как раз мимо Теплынь-озера и проскочит…

Кудыка призадумался. Что Ярилина Дорога упирается в Теплынь-озеро, он подозревал и раньше. А вот то, что она при этом делает ещё какой-то изворот, ему и в голову не приходило. Травка подкрадывалась справа всё ближе и ближе. Древорез вытянул шею, высматривая, что там впереди, и вдруг обомлел разом. Сизый от золы санный путь проходил прямиком по заповедной земле.

– Да куда ж мы правим? – обезумев, завопил Кудыка. – Нельзя туда!

– Нам – можно… – небрежно обронил Вражина.

Под полозьями первых саней уже скрипела певучая сухая зола. Пока переволакивались через Ярилину Дорогу, древореза метало то в жар, то в холод. Мерещилось, что вот сейчас откинется, наподобие крышки колодца какой-нибудь неприметный бугорок и полезет из чёрной сырой дыры… Нет. Смиловалось тресветлое и добросиянное – обошлось. Никто не полез…

По ту сторону снова распластались влажные дырявые снега, зелёная Ярилина Дорога осталась за левым плечом. И наконец на самом что ни на есть небостыке, куда уползал, виляя, санный путь, обозначилось нечто любопытное и загадочное. Какие-то хребты, очертаниями и оттенками напоминающие Кудыкины горы, только вот, если не обманывал глазомер, крохотные, словно игрушечные.

Глазомер не обманул: чем ближе подходил обоз к странным этим горушкам, тем яснее делалось, что ежели, скажем, поставить трёх-четырёх берендеев друг другу на плечи, то голова верхнего будет как раз вровень с самым высоким хребтом.

– Ну вот оно, озеро Теплынное… – с неожиданной нежностью проговорил Бермята.

– Где? – Кудыка вытянул шею и заморгал.

– Золу видишь? Вот сразу за ней…

– Так это зола?

– А ты думал? Эх, берендеи-берендеи… Ничего-то вы не знаете, ничего-то вы не видели…

И хотя голос Бермяты прозвучал тепло и сочувственно, Кудыка обиделся вновь. Сам-то ты кто? Не берендей, что ли?

Они уже одолели добрую половину расстояния до чёрно-сизых хребтов золы, когда Кудыка догадался поднять глаза к небу, – и свалившаяся с затылка шапчонка упала в грязь. Лучше бы не догадывался… Над самой головой нависло розовое, угрожающе вздувшееся солнце, и, что самое страшное, оно вроде бы росло потихоньку, ширилось… Оно падало прямо на Кудыку.

– О-ох! – выдохнул в ужасе древорез, и колени его подогнулись. – Помилуй, добросиянное… Пощади…

Возчики, похоже предвидевшие Кудыкин испуг, засмеялись. Однако веселье их было недолгим. Полоснул отчаянный женский визг, и все, подпрыгнув от неожиданности, уставились на Чернаву. Погорелица опрометью метнулась прочь от дороги и побежала – петляя, падая, расплёскивая подтаявший снег.

– Стой, дура! – завопил опомнившийся первым Вражина и кинулся следом.

Бермята плюнул и со злостью вспорол кнутом сизую дорожную слякоть:

– Тьфу ты, леший! Она ж из Чёрной Сумеречи! – Вне себя он повернулся к Кудыке. – Чего стоишь? Догоняй давай!

Чернаву удалось перенять лишь на самой опушке. Сбитая наземь, она ещё пыталась ползти, визжала, царапалась, била ногами.

– Падает! Опять! – отрывисто вскрикивала она, вжимая лицо в ладони. – Падает!

– Да не на нас, дурочка! – уговаривал её Вражина, жёстко взяв за ходящие ходуном плечи. – Чего испугалась? Думаешь, развалится, как ваше? Не-ет, не разва-алится… Идём назад, девонька, идём…

Кто-то сбегал за сулеёй доброго вина. Чернаве разжали зубы и заставили сделать несколько глотков прямо из горлышка. Потом подняли на ноги и, поддерживая с двух сторон, отвели к обозу. Шла – как из мочалок связанная, всё норовила оползти на снег. Кудыка суетился, забегал то справа, то слева, но толку от него было, понятно, маловато.

– Тудыть вашу растудыть! – процедил Бермята, всё это время бывший при лошадях и участия в погоне не принимавший. – Знали же, что погорелица… И я, главное, не смекнул… Ну-ка, дайте ей ещё хлебнуть! – Взгляд его упал на Кудыку. – И этому тоже…

– Тогда уж и всем… – рассудительно заметил Вражина, отряхивая мокрые колени.

Влили в дрожащую Чернаву добрую четверть сулеи, уложили в короб (благо новенький, ни разу ещё золой не пачканный), укрыли с головой, после чего и сами произвели по глотку. Вино прошло по жилочкам, толкнуло изнутри в затылок, и Кудыка снова дерзнул воздеть глаза к небу. Дивно было в небе и страшно. Огромное алое солнце, раскинув окрест розовое сияние, шло к земле. Подумалось вдруг, что, наверное, именно так падало оно когда-то на грешный, обречённый гибели город Сволочь-на-Сволочи…

– Часы… – прохрипел древорез.

В зубы ему тут же сунули стеклянное горлышко опустевшей наполовину сулеи.

– Чего «часы»?

Кудыка поперхнулся и чуть не помер.

– Часы я изладил… – еле прокашлявшись, покаялся он со слезой. – Сожжёт меня добросиянное…

– Да кому ты нужен? – сказал Вражина. – Меня вон тоже поначалу дрожь брала… Думаешь: ну всё, прямиком на тебя летит… Ан мимо, в Теплынь-озеро! Небось не промахнётся. Тут, брат Кудыка, умней нас с тобой люди кумекали…

В лубяном коробе дёрнулась, всхлипнула Чернава, и Вражина, прихватив сулею, направился к саням.

– Ты лучше вон куда взгляни… – небрежно указал он через плечо.

Кудыка обмяк заранее – и взглянул. Над чёрно-сизыми горами золы висело, быстро снижаясь, ещё одно – греческое – солнышко. Вот только назвать его теперь ложным язык не поворачивался. Было оно чуть меньше истинного, и явственно шло от него мягкое вечернее тепло.