Соль и слезы сирены

Мне очень хотелось знать, кто эти сирены, почему преследуют нас и можно ли с ними поговорить. Но сосредоточенно-торжественное выражение лица моей матери – прочие сирены выглядели просто зловеще – заставляло меня держать рот на замке. Я очень надеялась, что скоро все прояснится.

Мы долго плыли к горе Калифас, собирая по дороге сирен. Но, когда приблизились к этой громадине, мать не остановилась, а заплыла в незаметную расщелину. Другие сирены устремились за ней, а я замешкалась. Но почти сразу поняла, что потеряю след матери, если не поплыву за ними: Полли явно не собиралась меня дожидаться.

Скользнув в темноту, я почувствовала, как холодна в подземелье вода. Разглядеть, куда плыть, помогала лишь биолюминесценция – свечение русалочьих хвостов впереди. Расщелина превратилась в туннель, он то сужался, то расширялся, то пересекался с другими туннелями. Внутри горы Калифас обнаружилась целая система пещер, а как выяснилось позже – бассейнов, рек и гротов. Я плыла и плыла по лабиринту темных проходов, пытаясь обогнать плывущих передо мной сирен.

Временами я оказывалась в слабоосвещенных водах то синего, то зеленого оттенка. И вот уши уловили звук воды, плещущейся о каменные стены и каплями стекающей вниз.

Голова коснулась поверхности, и я, как и другие русалки, на человеческих ногах вышла на берег в огромной сводчатой пещере, озаренной рассеянным светом. Все мы ручейком пересекли огромное пространство. Русалочья кожа сияла в тусклом голубом свечении светлячков и биолюминесценции водорослей, покрывавших стены.

Я вытянула шею, пытаясь отыскать мать, и увидела, как та исчезает в проеме, озаренном мягким белым светом. Кто-то дал ей одежду, но я не заметила кто и когда. Теперь ее тело скрывало простое платье, стянутое на талии поясом. С ее волос, спадавших на плечи, стекала вода, и на ткани появились мокрые пятна.

Сиренам явно не было дела до того, что я ее дочь, и это меня страшно раздражало. Мне хотелось призвать их к порядку, потребовать, чтобы меня пропустили вперед. Но все молчали: в тот момент в пещере царила гробовая тишина, и я боялась ее нарушить.

Вереница сирен втягивалась в проем, в котором исчезла моя мать, и я, последовав за ними, оказалась у подножия уводящей наверх лестницы. И начала подниматься. Мои юные ноги, отвыкшие ходить после долгого времени, проведенного в облике русалки, горели огнем.

Дневной свет разгорался все ярче, но неба не было видно. Я смотрела по сторонам. Долгий молчаливый подъем не мешал мне удовлетворять любопытство. Меня завораживала игра света в разноуровневом лабиринте пещер. Яркие лучи падали из трещин в скале, преломляясь и попадая в другие трещины, где снова отражались.

Температура неуклонно повышалась. Мы миновали множество залов с раскрашенными стенами и полами, с бассейнами и тем, что, на мой неискушенный взгляд, являлось произведениями искусства. Но остановиться и посмотреть было нельзя – процессия сирен двигалась равномерно и неуклонно.

Когда босые подошвы моих ступней наконец коснулись последней ступени лестницы, приведшей меня в большой зал, оказалось, что все, кто поднимался передо мной, встали полукругом в несколько рядов перед чем-то, чего я не могла разглядеть из-за спин и голов. Я пустила в ход локти, пробираясь вперед. Происходило что-то, касавшееся моей матери, и я, не желая пропустить ни мгновения, сходила с ума от любопытства.

Добравшись до первого ряда, я остановилась и осмотрела зал.

Некоторые сирены раздобыли где-то одежду, другие так и остались нагими, но с волос тех и других капала вода, а глаза сияли торжественным блеском.

Мое сердце бешено колотилось, а в животе кружились крошечные рыбки тревоги.

И тут я заметила их.

Даже вид моей матери, стоявшей в круге яркого света, лившегося из дыры в потолке, не мог заставить меня оторвать от них глаз. Я мгновенно поняла, кто они. Foniádes. Их было восемь, и они не походили на сирен, которых я до сих пор видела или могла представить в своем воображении.

Они были выше Полли, широкоплечие, сильные, мускулистые, с женственными формами. Но хищные. Зрачки их глаз оставались расширенными и в заливавшем зал свете дня. Радужки имели глубокий оттенок индиго, а небольшие участки чуть видневшихся белков были голубоватого цвета. Внимательный взгляд этих глаз пронзал насквозь, а из-за огромных зрачков трудно было понять, куда он направлен.

Их кожа имела прохладный серо-голубой цвет, совершенно непривычный для человеческой плоти. Длинные руки заканчивались цепкими пальцами с когтями, а меж приоткрытых голубоватых губ виднелись белоснежные зубы, острые края которых не добавляли облику foniádes дружелюбия. Они носили короткие, едва прикрывавшие лобок, облегающие туники без рукавов в тон коже.

У всех восьми были высокие скулы, прически различались: у одних волосы разных оттенков серого, черного и темно-синего цвета были коротко острижены на висках, другие от самого темени заплели бесчисленные тугие косы, спускавшиеся на спины. Я заметила, что у каждой имелось украшение бирюзового цвета – у одних на шее, у других в волосах, у третьих на запястье.

В какой-то момент я была способна думать только об этих сиренах – если они вообще ими являлись, конечно. Теперь я понимала, почему угроза матери, брошенная атлантам, возымела такой мгновенный эффект. Эти существа внушали страх даже сейчас, когда просто стояли, опираясь о скалу. Я с трудом могла представить, на что они способны, когда бросаются на врага.

И только вдоволь насмотревшись на грозных foniádes, я вновь перевела взгляд на свою мать и поняла, что она стоит перед высоким, с несколькими ступенями, троном, изготовленным из ярко-голубого камня, на котором восседает сирена в короне и ожерелье из того же материала. На моих глазах королева поднялась на ноги и медленно, без тени улыбки на нежном лице спустилась к моей матери. Мне она понравилась, и не только потому, что была красива. Одэниалис – я знала ее имя, ведь мама говорила о ней, правда без особого уважения. Носила она платье, похожее на то, что надела Полли, – простое, с длинными рукавами, стянутое поясом на талии.

Одэниалис встала перед моей матерью лицом к лицу и протянула к ней раскрытые руки. Полли положила свои ладони сверху. Одэниалис поцеловала Полли в каждую щеку, потом протянула свои тонкие руки к короне из голубых камней и сняла ее с головы. Развернув корону, она водрузила ее на голову Полли, потом передала ей ожерелье и кольцо с пальца.

Одэниалис снова поцеловала ее, но теперь в шею, в ложбинку между ключицами. Потом Одэниалис прижала два пальца к этой ложбинке, закрыла глаза и опустила голову. Прошло несколько мгновений, прежде чем она снова подняла взгляд, убрала руку и присоединилась к кругу сирен. Я смотрела ей в лицо: она казалась счастливой и даже беззаботной, но, похоже, старалась не выдать своих истинных чувств. Несколько русалок, касаясь ее рук, что-то говорили ей, но я не могла понять ни слова. И теперь знаю почему: они говорили на древнем языке, который утрачен безвозвратно. Русалки благодарили Одэниалис за службу.

Полли повернулась лицом к толпе.

– Я, Аполлиона из Океаноса, смиренно принимаю коронование Солью и буду служить вашей Государыней.

«Аполлиона? – удивилась я. – Так вот как ее зовут на самом деле…»

Каким-то образом все встало на места. Это имя подходило матери куда больше, чем Полли. Меня поразило, что она не сочла достойным сообщить его ни одному из немногих людей, являвшихся частью ее жизни. Только позже я узнала, что у всех русалок два имени: с одним они рождаются, а второе Соль дает им после достижения зрелости.

Одна за другой русалки подходили к Аполлионе и прикасались к ложбинке между ее ключицами. И некоторые целовали в щеку.

Я тоже в свою очередь подошла к ней, надеясь услышать какие-то материнские слова, обещание объяснить мне позже все происходящее. Но она посмотрела на меня, как на любую другую русалку в зале, давая мне понять, что я все-таки отличаюсь от них, лишь легкой улыбкой. Она приняла мое заверение – я признала ее своей Государыней и шагнула в сторону, уступая место следующей сирене. К маме подошли все, включая foniádes. Только теперь я заметила, что не только эти грозные воительницы и Государыня носили ярко-голубые самоцветы. Они были у каждой русалки, кроме тех, кто, как и я, выглядел слишком юным.

Надеясь все-таки удостоиться внимания матери, я ждала. Сидела неподалеку на уступе, наблюдая за церемонией, и заметила сирену, непохожую на других. Однако, в отличие от foniádes, она выделялась красотой и обаянием, а не высоким ростом и устрашающим обликом.

Мое внимание привлекла миниатюрная русалка с длинными синими пушистыми тонкими волосами, которые шевелились, словно она стояла на ветру. Мне подумалось, что ее волосы легкие, словно шелк. Мелкие черты лица, острый подбородок, внешние уголки глаз приподняты. Ее глаза постоянно меняли цвет: они казались то зелеными, то синими, то серыми. Короткое голубое платье-сорочка на одной бретельке через правое плечо, простое по покрою, было экстравагантным. По сравнению с Аполлионой она выглядела крохотной – ей пришлось потянуться вверх, чтобы прикоснуться к основанию шеи Государыни, – но выглядела не менее величественно, чем новая королева.

Я провожала удивительную сирену глазами – после церемонии она пошла к лестнице, на мгновение замерла, опершись на какой-то камень, и оглянулась через плечо. Ее взгляд упал на меня. Она улыбнулась ослепительной, полной озорства улыбкой. Мгновение спустя отвернулась и исчезла в лестничном проеме. Все произошло так быстро, что я решила, будто мне почудилось. И все же она мне и вправду улыбнулась.

Когда все русалки, кроме foniádes, вышли из зала, я поднялась с каменного уступа и с надеждой бросила взгляд в сторону матери.

Но та подозвала foniádes.

– У юго-восточной границы, – прозвучали первые ее слова в роли Государыни, – мы встретили двух обкрадывавших нас атлантов. Эния позволяла им пастись на наших землях. Но при Нашем правлении это недопустимо. Новый указ запрещает атлантам браконьерствовать в Наших владениях. Найдите тех двоих: я уверена, они вернулись. Приведите их ко мне.

Foniádes повернулись и умчались выполнять приказ. Я с трудом подавила желание вжаться в стену, когда они проносились мимо, но они меня даже не заметили.

Аполлиона стояла ко мне спиной и, кажется, была погружена в свои мысли.

– Мама. – Мой голос прозвучал слабо и растерянно в огромном зале.

Аполлиона взглянула через плечо, словно только что вспомнила, что у нее есть дочь. Распрямила плечи и подозвала меня к себе.

– Что такое, Бел?

Я хотела подбежать к ней, обнять. И, по неясной причине, у меня появилось желание дать русалочьим слезам свободно литься, пока не придет облегчение. Но Аполлиона презирала подобные «проявления слабости», как она их называла. А я больше всего на свете желала угодить матери. Поэтому подошла к ней медленно, с нарочито спокойным видом, держа руки перед собой и крепко сжав ладони.

– Что происходит? – спросила я.

Она посмотрела на меня сверху вниз – сиявшие в ее короне камни и ожерелье на шее придавали ей вид более царственный, чем у любой человеческой королевы, что я видела на картинах, когда жила на суше. Даже несмотря на ее простое платье и босые ноги.

– Я теперь твоя Государыня, – ответила она. – Иди и познакомься со своим новым домом. И не лезь в неприятности.

И все? Я смущенно заморгала.

Она положила мне руку на плечо, и голос ее слегка смягчился.

– Ты еще совсем мала и не нуждаешься в самоцвете. Когда придет время, придешь за ним ко мне. – С этими словами мать поцеловала меня в макушку – это было единственное проявление нежности с момента нашего прибытия в Океанос. – Теперь иди познакомься с сестрами-русалками. У меня много дел.

Сказав это, мать повернулась и удалилась, выйдя из пещеры через арочный проем позади трона. Я сгорала от желания пойти следом и посмотреть, что она будет делать как Государыня. Хотелось узнать все о моем новом доме, о foniádes и о сирене с синими волосами. Но больше всего хотелось быть рядом с ней, оставаться ее дочкой. Мать никогда не была идеальной. Она не слишком заботилась о моем воспитании, но по-своему любила меня. И для меня она была первой любовью; в столь юном возрасте, едва начиная осознавать собственную природу, я чувствовала горечь потери. Я жаждала вернуть Полли.

Однако этому не суждено было случиться. Самым болезненным уроком моей юности стало понимание того, что все меняется и, однажды изменившись, никогда не становится прежним, как бы нам того ни хотелось.

Как горько я сожалела о том, что обращала раньше недостаточно внимания на все, что Полли рассказывала. Сожалела, что не сохранила в памяти каждый момент, проведенный с ней, не наслаждалась каждым звуком ее голоса, не прислушивалась к стуку ее сердца в редкие моменты, когда она обнимала меня. Я утратила то, что, как мне думалось, не потеряю никогда. И никто не предупредил меня, что это так скоро случится, – даже Полли.

Случившееся с Аполлионой – ее превращение в Государыню – во многом походило на смерть. Полли умерла. Сирена, сидевшая на троне, напоминала ее внешностью и голосом, но на самом деле ею не являлась.

Я стала общей и ничей дочерью, общей и ничей ответственностью – так мне предстояло провести все оставшиеся дни моего детства.

Глава 3

Жизнь в Океаносе для юной сирены была безопасной, легкой и безмятежной. До начала моего первого цикла спаривания – лишь по его завершении я могла получить драгоценный самоцвет – пролетели годы.

Я знала, что сирены, даже обретшие дом в Океаносе, по природе кочевницы. Территория Океаноса была огромна, куда больше любой европейской страны, и ею управляли сирены. Однако для них в порядке вещей было, исчезнув на много месяцев, появиться, чтобы рассказать подругам о своих приключениях, и опять исчезнуть. Бродяжническая жизнь и исследование мира являются частью нашей природы.

Мало кто из хищников отваживался напасть на нас, так что мы могли свободно скитаться в одиночестве, ничего не опасаясь. Даже крупные океанские акулы редко охотились на нас, хотя лишь намного позже, благодаря одному океанографу, я узнала тому причину. Немногочисленные опасные для нас хищники так редко встречаются, что вряд ли хоть одной из сирен довелось с ними столкнуться, – я говорю о гигантских осьминогах и кракене.

Исследование подводного мира Океаноса становилось для меня нескончаемым источником радости и открытий, но не меньше увлекал и процесс изучения пещер Калифаса. Они являли собой инженерное чудо, очевидно исходно созданное природой, но затем расширенное и видоизмененное кем-то много веков или даже тысячелетий назад.

Сеть пещер внутри горной гряды была огромной, коридоры расходилась во все стороны, а также вверх и вниз. Тронный зал Аполлионы находился под самым высоким пиком Калифаса, торчавшим из воды подобно замку великана. По его покрытой буйной зеленью поверхности струились водопады, стекавшие в скальные бассейны и лагуны с кристально чистой водой, в которой водилась пища для русалок на любой вкус. Часть горных склонов плавно переходила в пляжи, другие, скальные, обрывались в океан. С самого высокого утеса виднелись соседние острова, а дальше, насколько хватало взгляда, простирались бирюзовые воды.

Я выяснила, что очень многие расщелины на склонах Калифаса когда-то были расширены и покрыты светоотражающими пластинами, которые позволяли солнечному свету проникать вглубь на десятки метров даже под воду. Правда, пластины эти почти все отвалились, и лабиринт пещер погрузился во тьму. В самых глубоких горизонтах мне встречались заросшие мхом, покрытые водорослевой слизью осколки зеркал и кусочки цветных плиток. Поломанные и заржавевшие инструменты для цементирования и укладки таких плиток и пластин валялись поблизости, словно тот, кто занимался этой работой, внезапно устал или потерял интерес к проекту и забросил его.

Мне говорили, что Океанос очень-очень древний. И просуществовал в нынешнем виде не менее пяти тысяч лет. Временами он пустовал: никто не населял залы и пещеры. Но были и периоды расцвета и строительства: его вели, как мы полагали, дальновидные и мудрые сирены. Под горами возле Калифаса имелись рудники, где все еще встречалась желтая пыль и прожилки желтого блестящего металла. Их давно забросили, и, похоже, никто не считал нужным возрождать их. Нами управляла Аполлиона, а до нее Одэниалис. И ни та, ни другая не интересовались разработкой рудников. Да и зачем это сиренам? Океанос был для нас воплощенной подводной утопией. Океан исправно снабжал нас пищей, а когда сирене предстояло отправиться на сушу в поисках партнера для спаривания, ей выделяли часть хранившихся на нижних горизонтах Калифаса сокровищ. Никто не охранял их, ведь в этом не было нужды. Сиренам не свойственна жадность, пожиравшая людей. Мы не стремились иметь больше необходимого. А драгоценности и золото, лежавшие на дне океанов, принадлежали всем нам, и мы брали то, что нам нужно, когда это требовалось.

Правда, мне доводилось слышать истории о сиренах, которые с помощью голоса выманивали деньги у невезучих людей, попавшихся им на пути, но такое поведение не одобряли ни Одэниалис, ни Государыни, правившие до нее. Аполлиона на эту тему не распространялась, однако сирены, интуитивно чувствуя ее настроение, продолжали добывать сокровища со дна океана, а не отбирать их у людей.

Границы Океаноса посменно охраняли foniádes. Этих грозных сирен было совсем не много – самое большее несколько дюжин, – и потому любой русалке, оказавшейся на окраинах Океаноса, вменялось в обязанность смотреть, не появятся ли нарушающие границы атланты.

Какое-то время я сильно восхищалась foniádes и сожалела, что не родилась такой, как они. Устрашающе свирепые, совершенно непохожие на других сирен, они казались мне высшими существами. Я любовалась их хвостами, серыми сверху и белыми снизу, а на кончиках плавника у многих имелись черные пятна, характерные для акул. Плавали они стремительно и были неутомимы. Как-то раз я вслух удивилась тому, что рождается так мало foniádes. И получила ответ от случайно услышавшей мои слова русалки.

– Это закон океана. Люди называют его пищевой цепочкой, – стала объяснять она, приблизившись ко мне. – В воде толчется великое множество мелких рыбешек, но ты, верно, замечала, что чем крупнее вид, тем меньше его численность? Вот почему никто ни разу не видел кракена: он самый громадный. Их совсем немного в морях и океанах, а может, вообще только один, – предположила она.

В тот момент ее мысль показалась мне очень мудрой. Когда Аполлиона забрала меня с собой в Океанос, мое земное обучение закончилось и началось подводное. У нас не было классов и преподавателей. Вместо этого меня учил океан и старшие сестры-сирены. Взрослые, повидавшие жизнь русалки делились с нами, юными созданиями, знаниями, почерпнутыми на суше. Обучение основывалось на устном изложении разнообразных историй. Мы не были организованными, трудолюбивыми и даже сколько-нибудь социализированными, но все-таки получали общее образование благодаря беседам с более умными, увлеченными поиском знаний сиренами, иногда осыпая их водопадами вопросов. Я была из любопытных.

Кроме того, в пещерах Калифаса хранились не только драгоценности, но и всяческие редкости и диковины, найденные на дне. Менее ценные, но не менее интересные. Книги, карты, столовые приборы, навигационные приборы и судовое оборудование, скульптуры и прочие предметы искусства, части такелажа, рулоны тканей (из них сирены шили простые платья, надевавшиеся при желании), размокшие запасы еды – солонины и прочего, а еще целые ящики спиртного. Все, что когда-либо перевозилось по морю, рано или поздно оказывалось на дне. Хранилось там в огромном количестве и оружие самого разного вида – изготовленное как людьми, так и сиренами (о чем я узнала позже): копья, мечи, трезубцы, ножи и абордажные сабли всех форм и видов. Убийственное железо большей частью проржавело до дыр, но, разглядывая его, я думала, какими же воинственными были когда-то сирены! В годы моей юности они носили с собой только маленькие ножи, полезные на охоте, при разделке добычи и еде. Только foniádes были вооружены пиками и трезубцами, но я ни разу не видела, чтобы они пускали их в дело.

Словом, благодаря любопытству, побуждавшему большинство юных сирен заглядывать во все уголки и закоулки Океаноса, добывая оттуда доступные крупицы знаний, образование мы получили довольно приличное.

По мере полового созревания я стала все больше внимания обращать на исчезавших и появлявшихся вновь сирен – многие приплывали с дочерями. Понимая, что скоро придет и мое время, я внутренне сопротивлялась неизбежному. И внимательно наблюдала за завершившими первый цикл спаривания сиренами на незамысловатой приветственной церемонии возвращения в Океанос, где они получали из рук Аполлионы каждая свой самоцвет. Я старалась уловить обуревавшие их чувства. И мне казалось, что многие пережили тяжкое испытание. Некоторые выглядели совершенно изможденными, и им требовалось много времени, чтобы смыть печаль и усталость. Другие, казавшиеся куда бодрее, искренне радовались возвращению. Я отметила, что чаще всего это были простодушные и не слишком любознательные русалки. Не такие, как… я сама, моя мать и та синеволосая русалка.

По характеру и облику сирены отличались одна от другой ничуть не меньше, чем люди, жившие над нашими головами и за пределами нашей территории. А может, даже еще больше.

* * *

– Потрясающе! – воскликнул Эмун и, поднявшись с дивана, принялся расхаживать по комнате. – Ты описываешь настоящую подводную цивилизацию.

Он пересекся взглядом с Таргой, потом с Антони. Остановился и, жестикулируя, продолжил:

– И все это напоминает странное подводно-подземное место, где мы были, где нашли все эти драгоценности, пролежавшие там бог весть сколько! Вероятно, это и был Калифас, а не Атлантида, как мы думали. – Он взъерошил пальцами волосы. – У меня столько вопросов, я даже не знаю, с чего начать.

– Может, с того, почему он опустел? – Тарга поерзала на диване и скрестила ноги. – Он выглядел так, словно там уже много лет никто не живет.

– Даже десятилетий, – подтвердил Антони.

– А кто же сложил там эти сокровища? Неужели их просто забыли? – Тарга выразительно пожала плечами. – То есть я знаю, аквамарины не самые ценные камни, но в таких количествах!.. Столько самоцветов, сложенных столбиком под землей, никому не нужных…

– И защищенных особой магией. Не забывай об этом, – добавил Антони.

– Я думал, это всего лишь миф, – тихо пробормотал Эмун себе под нос.

– Так ты слышал об Океаносе? – Мне стало интересно, что известно Эмуну о крае моей юности. Сын ведь прожил на свете уже полтораста лет. – Но прежде никогда там не бывал?

– Ну, если не знать, где он находится и как туда попасть, можно годами без толку плавать среди гористых островов, и не подозревая о его существовании. Я провел много времени поблизости и даже слышал название, но полагал, что никакого Океаноса либо никогда не существовало, либо он в запустении, а скорее всего, разрушен давным-давно. И теперь выясняется, что я там побывал и даже сражался с атлантами!

– Что же случилось с обитательницами Океаноса? – Тревога плеснула из глаз Тарги. Она подалась ко мне всем телом. – Когда-то это был твой – наш – дом. И если хорошенько подумать, жила ты там не слишком давно. От описанных тобой событий прошло меньше двухсот лет. Что же пошло не так?

– Это я и пытаюсь вам рассказать, – улыбнулась я. – И даже не добралась до появления на свет Эмуна. Могу я продолжить?

– Прости. Конечно, продолжай. – Тарга откинулась на спинку дивана, а Эмун направился к креслу.

– Я уже говорила, что Аполлиона отказалась от обязанностей матери, став Государыней, – перешла я к следующему важному этапу моей истории. – Какое-то время мне пришлось самой разбираться, что к чему. Но когда я подросла и оказалась на пороге созревания, со мной рядом была особенная сирена. Она словно знала, что в моем обучении есть пробелы, и ждала верного момента, чтобы взять меня под крыло.

– Та самая, с синими волосами? – спросила с надеждой Тарга. – Ты же не случайно упомянула ее.

Я кивнула.

– Да, та необычная русалка. Ее звали Анникифорос.

Глава 4

– Ты ведь дочка Полли, верно? – Тихий голос не был мне знаком, но, обернувшись, я узнала говорившую. Это была Ника, единственная в Океаносе русалка, называвшая мать ее человеческим именем. К Государыням следовало обращаться уважительно, используя их полные имена, которыми – Аполлиона делала на этом акцент – наделяет сирен загадочная сила океана, которую мы знали как Соль.

– Бел, – подтвердила я. – А вы… Анникифорос. – Мне понадобилось пару секунд, чтобы вспомнить ее русалочье имя, но я не хотела совершить ошибку, назвав собеседницу Никой. Вдруг ей это не понравится, как не нравилось моей матери? За эти годы я узнала, что Ника – колдунья, хотя ни разу не видела, как та творит заклятья. Со дня коронации Аполлионы, когда Ника послала мне улыбку, она ни разу не приближалась ко мне. Напротив, скорее уклонялась от встреч. Теперь я понимаю, она ждала момента, когда я повзрослею.