Стихотворный сборник «Весенний мир»

Нина Пономарёва

Стихотворный сборник "Весенний мир"

Напрасное слово

Почему не могу взлететь?

Я когда-то была богатой.

Хоть куда могла улететь –

тогда я была крылатой.

Я сказала напрасное слово.

Где я слышала его когда-то?

Я вернуть, я за ним побежать готова,

чтобы снова стать богатой.

Вот оно, тут лежит несчастливой подковой

и сияет темно, как тогда, когда-то.

Я сейчас абсолютно спокойна -

теперь снова буду крылатой.

Слово

Вслушиваюсь в слово – как оно поётся,

всматриваюсь фразы – как они летят.

А другие мёрзнут, будто у колодца,

обливают руки, холодом морят.

Я тогда оттаивать, согревать их стала

тёплыми руками, жаркою душой.

Я теплом дышала, сердцем обдавала –

Ничего, оттаяли – холод небольшой.

Вслушиваюсь в слово – как оно поётся.

Всматриваюсь в фразы – как они летят.

Отпущу на волю – каждое смеётся.

Прокричу: «Забудете»!

«Нет», – в ответ кричат.

Посулы

Мне нужно было просто посидеть

смиренною монашкой у сторожки.

На белых уток любоваться, поглядеть

на чистые из гравия дорожки.

На свежий ветер встать, разгорячась лицом,

пусть дует – легче и дышать, и думать.

А сердце бьётся беглым беглецом,

на сердце – пламя в жуткий сумрак.

Не надо было мне внимательно смотреть

в глаза его пленящие, бездонные, большие.

Неосторожно, глупо, странно умереть

мне посулить они невинно поспешили.

Ношеное платье

Что делать, если жизнь, порой, некстати

полна чужих задумок и невыбранных идей.

Как будто на тебе чужое, кем-то ношеное платье,

как будто в центре ты плохих, чужих затей.

А, между тем, туда ты точно не стремилась:

и мысли не было отдать себя на поругание другим.

А как-то странно ветка быстро подломилась,

и ты стоишь – не знамо где, несчастный и нагой, один.

Теперь ищи, чтобы тебе душой подстать,

бровь – в бровь, взгляд – в взгляд, шаг – в шаг, плечо – в плечо,

чтоб ненароком больно в землю не упасть,

чтоб на Земле, хоть сколько-то, светло тебе пожить тебе ещё.

Лицом на солнце

Они не знают, как бывает тяжело,

когда в деньские дни – совсем темно.

А я-то знаю…Я туда давно одна ходила.

За руку лихо брало – и туда меня водило.

Я не хожу давно туда, уже который год и день –

живу теперь своим лицом на солнце.

И мелочь всякая, смешная и сплошная дребедень

у ног жужжит и стелется, ползёт, покусывает, вьётся.

А я и рада, лишь бы Лихо не вернулось, не пришло.

Я руки прячу, не смотрю в его открытое окно.

Они не знают, как бывает тяжело,

когда вы в деньские дни – совсем темно.

Тайна

Как будто бы в глаза мне посмотрели –

четыре пихты и четыре ели.

Они молчали, ничего не говорили –

как будто тайну мне сегодня подарили.

Мой начался недавно год –

они дарили тайну наперёд.

Наверное, о чём-то важном эта тайна.

Одну из елей почему-то звали Анной.

Сказали – среди них: Мария, Нина, Лизавета.

Какая кто – не объяснили, нет ответа.

Ещё придут, расскажут всё подробно,

Сейчас же расспросить не смела – неудобно.

Бусы

Мне с подтекстом подарили бусы

из колючего, иссохшего репья.

Лишь смутить меня хотели – трусы.

Не смутилась, устояла я.

Розов цвет

Возвращается рассвет,

он коснётся губ моих.

Одинаков розов цвет, –

выдан, верно, на двоих.

Возвращается весна,

забелила добела

вишню, яблоню, слова,

побелела голова.

Голубеет летом небо,

как наивные глаза.

Я давно уж дома не был,

не дарил тебе слова.

Осенью одну оставил,

аромат тебе направил

с облаком своей души –

рассмотри их, не спеши.

Возвращается рассвет,

он коснётся губ моих.

Одинаков розов цвет –

Выдан, видно, на двоих.

Звёздный ливень

Звёздный ливень над страной –

мне сегодня плохо спится.

Мне когда-нибудь приснится –

солнце, небо и покой.

Воронье слетелась черной тучей:

то кричат, то бьют смердящими крылами.

Голодны, больны болезнею летучей:

– Пусть умрут все вместе с нами!

А в лесу берёзы – только народились,

спрашивают тихо у больших стволов:

– Как они явились? Где они крестились?

Каждая без сердца, много без голов.

Старшие сказали: «Мы их знать не знали.

И теперь не знаем, знать не захотим»

было так – прогнали, шашкой погоняли.

Младшие спросили: «Мы их победим?»

Чернота не будет Родиной владети.

Не волнуйтесь дети, отдыхайте, дети.

Старшие собрались, сердцем разогнались.

Где теперь вороны? Силу испугались.

Звёздный ливень над страной, -

мне сегодня плохо спится.

Мне когда-нибудь приснится –

солнце, небо и покой.

Позабытые

Все позабытые – строги и неприступны,

не потому, что им не хочется запеть.

А потому, что на душе – обиды путы,

и потому, что сердцу хочется по-детски зареветь.

Они не разрешат потрогать свои руки,

не потому, что им не хочется сплясать.

А потому, что радовать безумные разлуки

они не могут больше – безответно письма им писать.

Они не дарят больше взглядов из-под век,

не потому, что не хотят увидеть теплоту и ласку.

А потому, что самый важный в жизни человек

унёс с собою навсегда мечту и романтическую сказку.

Где взять тепло, чтобы согреть всех строгих,

всех неприступных, позабытых, жизнью битых?

Как вызволить сердца их из острогов,

сберечь их слёзы, что ещё сердцами не пролиты?

Все позабытые – строги и неприступны,

не потому, что им не хочется запеть.

А потому, что на душе – обиды путы,

и потому, что сердцу хочется по-детски зареветь.

Не спрятать

Поэт не может спрятать ничего.

К примеру, когда пишет, как беспечен вечер,

когда ушёл и не дождался ночи, никого.

Когда поэт ушёл, чтобы закат погибнул, канул в вечность.

Зачем и как поэт его оставил одного?

Возможно, для того, чтоб тот – не повторился никогда

и не явился прежним никому и никуда

таким простором редким, разноцветным,

с особой дымкой из сирени и воздушного тумана,

с особенным душистым, робким, нежным ветром.

Тогда никак не скроет от читателя поэт,

что пишет о природе много долгих лет

со всей сердечной и душевной теплотой,

не только искренней, но и больной душой,

Поэт не сможет спрятать ничего

поскольку вечер общий, а не одного его.

Возвышенный полёт

Душа в плену, она закрыта в клетке.

Ещё недавно приказали: «Тут сиди

на декоративной безопасной ветке.

Не смей из клетки вылетать на волю.

Здесь город. Не сродни он чистоте и полю».

Я вылетел и налетался на свободе вволю.

Молитва, вера и свобода – дали мне возвышенный полёт.

А клетка – так совсем наоборот.

Расплата

Я пила печаль, как все, и плакала, смеялась и шутила.

Пером рождала новые миры и никого, нигде и никогда не погубила.

А кто-то рядом злобною печалью для чего-то всех поил:

убил смешного, безобидного и простодушного, белоголового соседа.

Да тем и сам себя приговорил:

ушёл из жизни раньше деда.

Вселенная, как точный математик, – педантична.

Как неподкупный, истинный судья –

сурова, справедлива.

Расплаты миновать нельзя – она неумолима.

Истерик не потерпит, скажет – неприлично.

Как в балете

Как госпожа, я плечи развернула,

когда меня судьба убийственно толкнула

ногою в спину. Было больно и обидно,

но для чужого глаза этого не видно.

Я голову держала специально высоко,

хотя до счастья было очень далеко.

Прямила спину гордо, как в балете.

Так слёзы держат дождиком налитым дети.

Как госпожа, я плечи развернула,

когда меня судьба убийственно толкнула.

Потомки

По легенде – Иуда повесился

на огромной и старой осине.

Когда месяц увидел, то с облака свесился –

от испуга он грустный поныне.

Но потомки Иуды – преуспели, весёлые –

все беспечны, нарядны, спокойны.

А иным даже дали премии полные,

и теперь они – вовсе довольные.

Шаги

Рассыпаю я свои шаги –

то немые, тихие, то голосисто – звонкие.

А ты за ними вслед иди

с своею небогатою котомкою.

Ты всюду их постереги.

Везде они рассыпаны:

и там, где не видать ни зги,

и в светлой и удачной стороне,

на ярко – освещенной площади.

А ты везде их береги,

Где бы не были они одни,

чтоб не топтали духи их,

машины, люди, лошади.

Когда устанешь их стеречь,

в котомке будешь их беречь.

Ты сам решил не расставаться,

а то не надо было называться.

Поэтовы слова

В прогнозах нет затмения поэта –

никто не может предсказать об этом.

И сам поэт в прогнозах часто не силен.

Откуда может знать поэт о том,

куда ведут поэтовы слова, открытья:

к лавровому венку или к несчастью и убытью.

Он сам не ждал их, как не ждут прибытья

недорогого гостя на безрадостный перрон.

И знать бы – где несчастного приезжего вагон.

Он сам себе, порой, такой сюрприз готовит,

что рад бы, да потом не прекратит, не остановит

каток огромной и смертельной силы вслед ему.

Тогда поэт кричит: «За что, я не пойму?!»

Познание

Деревья, тропки и дороги, сопки и овраги

заглядывают в озеро, как в зеркало, им это – надо.

Они там видят самое себя, портрет свой полюбя.

Познали мир, теперь хотят познать самих себя.

Лицо

Мне искупаться в неизвестности – привычно.

Я прячусь там, занятие – известно и обычно.

Оно обычно для смешных, наивных чудаков,

зато надежно временно укрыться от врагов.

Не слышно там моих шагов, не видно руки.

Могу без слуха песню завести, особенно от скуки.

Но вот лица я закрывать – не собираюсь.

Я сохранить его, не исказить пытаюсь.

Мне искупаться в неизвестности – привычно.

Я прячусь там, занятие известно и обычно.

Песнь

Поэта песнь звучит, сама идёт издалека,

как длинно и бурливо светлым телом говорит река,

как эхо гулко отзывается горам на «А»,

как песня, что нежданная, вдруг появилась и ушла.

Однако песня далеко заводит смельчака:

как жестко схватит хищная, немытая рука,

как неотступно злобный глаз следит издалека,

как с клеветой приходят злоба, гнев, беда.

Тогда придёт поэтовой судьбе тяжёлая кривая:

пожалуется, что его судьба давно несчастная, больная.

Вчера потерян к поезду последнему единственный билет.

Вопросов трудных, нерешённых – много.

И тишина вокруг, и некому сказать ответ.

И вновь, поэта песнь – звучит, сама идёт издалека,

как длинно и бурливо светлым телом говорит река.

Оставленность

Лениво зимний день прошёл вчера:

не теребил деревья за верхушки ветер,

он не носил былинки по оставленным дворам,

почти не помешал играть дворовым детям.

Куда-то делись вьюги, холода, пороша-

теперь зима Уральская на Крымскую похожа.

Куда ушёл, где затаился, дремлет Батюшка Мороз?

А дел морозно-зимних накопилось-целый воз.

Особая светлость

Особая есть светлость у февральских, тёплых вечеров,

особое очарованье и таинственная прелесть:

туманность, тихая и редкая лазурь

и робкий ветерок, неповторимый шелест.

Природа будто затаилась чуткой птицей, прилегла

и отдыхает от жестокости морозов, стужи, вьюги.

Зима оставила свои владенья и замешкалась, ушла,

наверно, загостилась у своей подруги – вьюги.

Особая есть светлость у февральских, тёплых вечеров:

туманность, тихая и редкая лазурь и робкий ветерок.

Переход

Ещё не смеют птицы весело запеть,

но всё уж знает-силы на исходе:

зима в последнем, белом хороводе

по стёклам будет белою крупой звенеть.

Так интересен всякий в жизни переход:

концом одним-другим немедленным началом.

Я б новое всегда с улыбкою и радостью встречала,

но говорила бы ему: “Ещё мы поглядим…”

А новое, я думаю, всегда бы смело отвечало:

“Увидишь, победим!..”

Разочарование

Пролилась коварно туча над любимым садом.

Градом обдала, трепала ветром всё, что бы не надо.

Облетели розы, полегла ничком капуста.

Стало некрасиво, стало пусто, грустно.

Так и в нашей жизни: дождик тёплый, добрый ждали-

нас трепали ветром и нам града дали.

Свет воспоминаний

Воспоминанья светят, как церковные лампады,

где боль, терпение, надежды, вера и отрады.

Проходят чередой дела-законные награды,

и лица добрые и умные-души отрада.

Как будто бы пришли отрывки из любимых, милых снов.

И ты опять любить, и жить, и чувствовать готов.

Воспоминанья светят, как церковные лампады,

где боль, терпение, надежды, вера и отрады.

Подарки

Время подарило мне седины,

кудри распрямились цвета льдины,

от лица румянец бледной розы отняло,

а морщины щедро подарила уж давно.

Мудрость время почему-то не дарило,

самому добыть благословило.

Время подарило мне седины,

кудри распрямились цвета льдины.

Тяга

На небе не все пересчитаны звёзды.

Наш мир не открыт до конца.

Мечтают узнать всё про звёзды народы

и мир наш узнать без венца.

Умрет тогда тайна, не будет мечты.

А как же открытья? А как же цветы

для тех, кто узнал и постиг снова новь?

Искатели новые звёзды считают,

учёные жизнь и миры открывают.

Такая к познанию тяга большая, любовь.

На веки

Я помню это имя, смех, улыбку. Для чего?

Я думаю об этом странном, милом человеке.

Не потому, что я любила и люблю его,

а потому, что он любил меня по-настоящему, на веки.

Несхожие миры

Поэту дали два несхожих мира:

один-прозрачен, светел. Он-из бирюзы, сапфира.

Другой-затянут мрачной, серой тучей.

Один-прекрасное и светлое мгновенье.

Другой-столетний, тёмный, долгий и тягучий.

Поэту дали два несхожих мира:

в одном-венок из белых роз и благороднейшего лавра.

В другом-секира в виде головы Кентавра.

Других миров поэту-не досталось, не давали.

Прельстили поначалу совершенством,

а несовершенством в результате-наказали.

Высокая Нота

В мечтах пою высокой ноты песню:

о доброте, любви, о правде, этом мире, красоте.

И, кажется, лечу с звездами вместе

среди миров и множества планет-к мечте.

И, мнится мне, что сумрачным туманом

навеке покидает мирозданье зло.

И, мнится мне, навечно правы и гуманны

–любовь, надежда, вера, правда и добро.

Высокой ноты песнь рождает и высокую мечту.

Высокая мечта рождает песнь мою.

А что первично среди них-я не пойму.

В мечтах пою высокой ноты песню

И, кажется, лечу с звездами вместе.

Немногие

Как часто многие нас осмеяли в жизни.

Молва людская и коварна, и капризна:

чуть что не по её-в разнос немедленно идёт-

тот-глуп, тот-простоват, тот-скуп, тот-идиот.

Однако, слово нынче-справедливо и правдиво.

Из передряг-мы выходили и достойно, и красиво.

Нас многие не понимали там и тут.

Мы верили, однако, что немногие нас обязательно-поймут.

Венок роз

Обронила венок белых роз чистота.

Правда в сторону боком ушла.

Говорит, что на отдых пора ей, устала.

Доброта, теплота заблудились во тьме.

Ничего для меня-не осталось.

Где же преданность, вера, надежда, любовь?

Их давно уж избили ногами и вкровь.

Где же мудрость, правдивость и честь?

Где достоинство, святость, София?

И такая в убитых почти уже есть,

вот сейчас добивают до смерти другие.

Утро дома

Утро дышит робкою, невинною зарёю,

Тихим, нежным ветром, синью и туманом.

Утро дышит терпкой свежестью лесною

новизной, надеждой, лёгкостью, обманом.

Утро слышит шорохи и шёпоты повсюду,

будто не было и скрытной ночи, томно-тихой.

Прогремит для завтрака призывная посуда,

прокричит с чего-то удивлённая гусиха.

Утро пахнет тёплым, вкусным, белым хлебом,

молоком парным и знатным, круглым караваем.

Где бы ни носило, где б ни плыл, ни ехал-

утро дорогое дома-я не забываю.

Две стихии

У изголовья песни распевает

и радуется, празднует моя разлука.

Любовь моя печально увядает:

вся молчалива и грустна-ни звука.

Да только вот моя разлука не учла,

что концовка её радости и песни-

для любви началом новым и была.

Лишь мгновенье две стихии были вместе-

дальше от любви разлука уплыла.

Дни

Как сумрачны бывают дни,

как будто грустные, лесные пни,

безглавые, упавшие, безликие, больные.

Но есть, на радость нам, и дни такие-

когда горящих взоров больше, чем светил,

когда в бездельных, деловитых и весёлых разговорах,

порой, не помню даже-кто, что говорил.

А помню только счастье от того, что я любил

даже того, с которым говорить вчера не мог и не хотел,

едва закрыться в комнате успел.

И только ради этих дней я буду жить,

и даже самоё хандру буду любить.

Лодка

Как трудно что-то поменять

и заново начать творить опять

без всяческих гарантий на удачу.

Но лодка ждёт у берега, качаясь,

но ветер подгоняет, не кончаясь,

призывно машет кто-то с дальних берегов.

И не найти теперь сбегающих оков.

Пусть Неизвестность в лодке Госпожа.

Я ж в лодке-в роли неуверенной Пажа.

Пусть я пока покинут всеми и один,

но скоро новое я назову-своим

и скоро тоже стану в лодке-Господин.

Как трудно что-то поменять

и заново начать творить опять.

Корыто

Цветами весна осыпала,

изнежило лето теплом.

Нас осень листом накрывала,

зимою добром убаюкал наш дом.

Однако и жить мы умели-

надеждой и верой, и трелью любви под окном.

Высокой и светлой мечтою горели,

Большим, благородным огнём.

Ну что ж, что теперь всё забыто…

Готово в природе корыто,

и новое племя умыто и холёно в нём.

И всем говорит: “Вот, теперь, наконец, лучше всех запоем…”

Вера и молитва

Мне говорят: “Пустая трата времени.

Несовершенен мир, он злобой, тьмой беременен.

Ты кто такой, чтобы его менять?”

Так что с того? Теперь – молчать?

Да, много чем наш день беременен.

Да, правы, мир несовершенен много времени.

Он вместе с нами переменится и станет вновь, опять

таким, как создан Ангелом Огня, Софией.

Спасётся город весь, когда в огромном, в нём

найдётся праведник один-на всех единый.

Поэтому мир света и добра-непобедимый.

Неистребимы вера и молитва человека.

Так было, есть и будет до скончанья века.

Вечный румянец

Вселенная румянится всегда нарядною зарёй.

Румянец переменчивый и вечный, розовый и золотой.

Края позолотили солнцем перистые феи – тучки.

При всей весёлой и небесной, верхней толкотне, текучке,

хоть сколько прибегут воздушных, лёгких фей,

им позолоты хватит в вечность-хоть налей

на каждую беглянку по огромному из серебра ведру.

И я когда-нибудь за Вечностью во след пойду.

Вселенная румянится всегда нарядною зарёй.

Румянец переменчивый и вечный, розовый и золотой.

Лодки любви

Любовь пришла, настигла неожиданно-прекрасно.

Не видел раньше, чтобы солнце было уж настолько ясным.

Не представлял себе, что так благоуханны все цветы.

Среди великолепья иступлённого, мирского есть Королева-ты.

Восторг до умопомрачения-любви начало.

По-разному доходят лодки до желанного причала:

иные разбиваются об эгоизм, непонимание и быт.

Другие вечно остаются так, как нам влюблённый

в день первого признанья-говорит…

Любовь пришла, настигла неожиданно-прекрасно.

Не видел раньше, чтобы солнце было уж настолько ясным.

Яркая Косынка

Я надену платье-платье не простое.

Я надену платье-то, что мне идёт.

И колечко я надену-золотое.

Пусть оценит, поглядит народ.

Белый локоть ты возьмёшь рукою,

поведешь домой к себе, в наш сад.

Я косынкой яркою накроюсь,

всё же люди много говорят.

Объятия

Наши души обняли друг друга.

Ты-берёза, я же-давняя твоя подруга.

Долго, целый вечер будем говорить.

Обнимаю ствол я твой шершавый.

Сверху хулиганит ветер шалый:

будет рваться, ревновать, свистеть, бузить,

будто будет воздухом сверлить.

Обнимались целый вечер, всё о чём-то говорили,

все вопросы, вроде, вместе обрядили.

А о чём мы говорили-никому не надо знать.

Я об этом буду долго вспоминать.

Обруч

Туго обруч ледяной на грудь надели,

весело смеялись и шутили, песни пели.

А душа остыла и замёрзла, чуть не умерла,

про любовь, тепло забыла, больше-не ждала.

Туго обруч ледяной на грудь надели,

весело смеялись и шутили, песни пели.

Не смотрели даже больше на меня,

никого не полюбили, в том числе-себя.

Тёплый день

Мимо моего метут крыльца

вихри, что суровы, – без конца.

Видно, заблудилась нынче вьюга-

мимо пробегала от испуга.

Растеряла все последние снега,

пролетела и растаяла пушистая пурга.

В окна солнце смотрит, щурясь,

зазывает тёплый день, прижмурясь.

Ветер убирает шторы от промытого окна,

чтоб налюбоваться, наглядеться я могла,

что весна улыбчиво нежданная пришла,

разогрета солнечной, волнующей любовью.

Заяц солнечный прилёг мне к изголовью.

Полежит, притихнет, убежит опять.

Мне его опять придётся-догонять.

Мимо

Забрали новое, любимое и дорогое платье.

Надели старое, убогое и рваное пальто.

Стеснили руки обе больно, на запястье.

Так плохо не было уже давным-давно.

Однако стрелы пролетели мимо цели-

по-разному и в стороны различные глядели.

Февральский вечер

Февральский каждый вечер-сине-голубой,

лишь раз в году таким прозрачно-фиолетовым бывает:

беспечен, ветренен, как будто воздух тает,

как будто ждёт весну безмерно месяц молодой.

В году не видим мы таких закатов:

нисколько розовых цветов не спрятав,

февраль раскинулся у горизонта весь, сполна,

да так, что удивилась и задумалась невозмутимая луна.

В извечном и цветном, сапфировом восторге красок-

жеманничать и важничать взялась она.

Февральский каждый вечер-сине-голубой,

лишь раз в году таким прозрачно-фиолетовым бывает:

беспечен, ветренен, как будто воздух тает,

как будто ждёт весну безмерно месяц молодой.

Забывчивые

Меня забыли многие, их-целый город.

Они идут, как прежде, – бдительно держась за ворот

того, кто впереди, чтоб не искать дорогу и не потеряться.

Грешно, конечно, но и как тут не смеяться?

Меня забыли многие, их-целый город.

Они торопятся: скорей, бегом, до норок.

Голубой февраль

Встречает молодость задумчивый и голубой февраль,

Он в ожиданьи вечно юной, молодой весны.

Его изобразил художник-пейзажист Грабарь.

С глазами голубыми нарисуй февраль и ты.

Весна приходит наскоро, куда попало:

где много таловой воды, а где-то-мало,

где всё в цветах, а где-то красоты не доставало.

Встречает молодость задумчивый и голубой февраль-

мне красок голубых, как будто бы, – не жаль.

Истинный покой

Извечные тревоги, беды и напасти,

проблемы, потрясения и страсти

бегут за нами и не могут, не хотят отстать.

Одна природа вечна и покоем истинным владеет.

Берёза молчаливо, как всегда, стволом белеет,

тончайшими ветвями тихо и изящно шебурша.

И почки раскрываются душисто,

нисколько не волнуясь, не спеша.

Всё мудро, и спокойно, и степенно, тихо,

почти как за высоким пнём пугливая зайчиха

решилась вдруг проверить самоё весну:

– Уж нет ли там зелёной, свежей травки на корню?

Разворот на встречный путь