Крик ночной птицы

Дарья Литвинова

Крик ночной птицы

Детективы Дарьи Литвиновой. Реальные истории от следователя СК

© Литвинова Д. С., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Саша Минин никогда не хотел быть участковым, но в полиции был дефицит кадров именно на эту должность. Он заикнулся было, что хотел работать в дежурной части и что работа непосредственно с населением – это совершенно не его тема и желание; «Попозже», – ответили ему и приняли на работу участковым уполномоченным. Саша умел быстро реагировать, принимать решения и анализировать информацию, но абсолютно не ориентировался в тонкостях профессии участкового; наставником ему дали вечно находящегося на больничном майора Кротова, так что вся тяжесть работы обрушилась на новичка с первого дня. Он еще не успел выучить границы своего участка, как жалобы и заявления достигли критического уровня. Минину не с кого было брать пример, как фильтровать заявления, поэтому он рассматривал все подряд и за месяц устал больше, чем за пять лет в учебке. Вот и сейчас, стоя в дежурной части и мечтая только о том, чтобы выспаться, он пытался отмазаться от заявления на выезд: проживающая в подъезде бабка разводит антисанитарию, не реагирует на замечания, из-за двери раздается невыносимая вонь, бегут тараканы, но достучаться до нее и вызвать на разговор невозможно.

– Ну антисанитария разве полицией рассматривается? – Надежда отвертеться угасала с каждой минутой. – Выйдет же она когда-то, вот соседи и пообщаются…

– Это уже шестая жалоба, – с досадой сказал Миронько. – Надо ехать, смотреть. Потом уже на нас начнут жаловаться, что не реагируем.

– Она же не открывает…

– Жаль, Хорина нет, – с ностальгией сказал Петриков. – Он бы уже дверь выломал.

Сотрудники согласно закивали. Участковый Хорин был местной легендой; он не боялся вообще ничего на свете, ненавидел нарушителей Уголовного кодекса и при этом был первым, кто преступал нормы Уголовно-процессуального. Разрешение на обыски, правила допроса, задержание в порядке ст. 91 УПК РФ – да плевать он на все хотел. Хорин мог засунуть подозреваемого в подвал своего дома и продержать там, пока тот не начнет давать показания; заходил в дома без постановлений через окна; изымал все, что хотел, без протокола. С рук ему сходило далеко не все, участковый не вылезал из дисциплинарных взысканий, частенько давал объяснения в прокуратуре и Следственном комитете, но проработал до пенсии, на которую его с облегчением выпроводили день в день.

– Может, повторить его подвиг? – спросил капитан ППС, сдававший документы на регистрацию. – Выбьем ей дверь да посмотрим, что там. Бабка если живая, то уж точно больная.

– Но писать-то она умеет. Потом от жалоб устанем.

– Короче, Сашок, – принял решение Миронько. – Езжай и посмотри. И возьми кого-то, что ли.

После случая в Нижнем Новгороде, когда женщина несколько дней не хоронила труп дочери и жила с ее гробом в квартире, сотрудники не горели желанием в одиночку ездить на такие вызовы; Минин был совсем молодым участковым и еще стеснялся обращаться за помощью к кому бы то ни было, поэтому дежурный, сочувствующий новичкам, принял решение за него и немного приукрасил суть заявления. Через десять минут возле дежурной части уже стоял хмурый «второй номер» из уголовного розыска Ян Краев.

– Мы вдвоем, без эксперта? – уточнил он у участкового. – Тогда поехали скорее. Все планы к черту… За следователем мы будем заезжать или он сам?

– Зачем за следователем?

Краев глянул на лейтенанта с недоумением.

– Там же криминал, мне дежурка сказала?

– Да пока неясно… – Врать Минин не умел. – Там вообще… не первая уже жалоба.

– Не первая жалоба, что криминал?

– Да нет… просто жалоба. Что в квартире непонятно что творится.

– А кто сказал, что там труп? – уточнил Краев.

Минин вздохнул и честно сказал:

– Никто. Просто воняет.

– Так а чего вы меня выдернули?

Работы в розыске всегда не то чтобы хватало – наваливалось через край; ехать узнавать, что случилось в квартире полоумной бабки, «потому что запах», было абсурдом.

– Я сам съезжу, – обреченно сказал Минин. – Извини, что отвлекли.

Краев внимательно посмотрел на лейтенанта. Он и сам был когда-то стажером, а Минина, судя по всему, из-за нехватки кадров сунули работать на участок вообще без прохождения какой-либо практики. Время терять было очень жаль, но и долговязый участковый, с несчастным видом поправлявший под мышкой папочку с бумагами, вряд ли справился бы без помощи.

– Передашь своему начальству, с вас «палка», – буркнул Краев и пошел к машине. – Поехали, посмотрим, что за вонь.

Несмотря на свой отчасти благородный поступок, в машине оперуполномоченный отвел душу сначала на Миронько, а потом нажаловался своему непосредственному начальству: «Пусть посылают ППС, им все равно нехер делать!» – было самым мягким. Минин чувствовал себя очень неловко.

На месте возле «нехорошей двери» топтались двое бабушек-соседок и старший по дому, полный низенький мужчина, который отрекомендовался:

– Мезяковский. Главный.

От двери несло помойкой.

– Стучали? – спросил Краев.

Мезяковский кивнул.

– Не открывает.

– Но она дома, дома, – зачастила бабушка помоложе. – Она вот только зашла, мусор схватила и потащила домой!

– Давно она мусор таскает?

– Да года три уже, – поморщился «главный». – Мы как-то пытались ей помочь, почистить на добровольных началах, но она же не дает. Упала на свой мусор и верещит, не насильно же ее вытаскивать.

– А куда жалобы писали?

– Да везде. В Роспотребнадзор, в санэпидемстанцию… Они говорят, без согласия собственника зайти нельзя, а она не открывает. Сегодня снова вызвали, сейчас подъедут, а вот мы не знали, как открыть…

Минин был в растерянности. Он не сталкивался с такими случаями и не знал, что делать; без согласия жильца он не мог зайти в квартиру, а уж тем более не был полномочен заставить нарушительницу разгребать хлам. Краев тем временем с размаху ударил ногой по двери, так, что она затрещала:

– Полиция! На счет три ломаю дверь! – Бабушки-соседки испуганно охнули, «главный» сделал шаг назад. – Раз! Два!

Замок щелкнул.

– Хорошо, что не железная, – буркнул Краев и потянул на себя створку. Запах гниения, сырости, плесени, тухлятины ударил в носы; все поневоле закашлялись. – Ох, женщина… что ж вы так засрались…

На пороге двери стояла хозяйка квартиры: невысокая, изможденная, в плотном засаленном халате с пропалинами; она сложила руки на груди и независимо смотрела на визитеров. На полу валялись открытые консервные банки, завязанные и рваные мусорные пакеты, откуда торчали пищевые отходы; возле тумбочки, на которой громоздились вперемешку пустые бутылки, использованные памперсы, коробки из-под пирожных, лежала груда обглоданных костей. На стенах плесень и грибок. Минин увидел белые личинки в одном из пакетов, и его передернуло.

– Здравствуйте, – сказал Краев, – жалоба вот на вас. Вы зачем квартиру загадили?

– Где – загадила? – спокойно удивилась женщина, поправляя халат. – У меня нормально все.

– А окошко на время беседы можно открыть?

– Нет. Окна законопачены, я болею.

– Вы зачем с мусорки хлам тягаете?

– Где вы хлам увидели? – недовольно спросила хозяйка квартиры. – Это мне нужно все.

Личинка выползла из пакета с отходами, соскользнула, шлепнулась вниз. Минин выдохнул. Позади хозяйки громоздились такие же горы пакетов, оставляя узкий проход.

– Ну понятно, – сказал Краев. – Одна живете?

– А какая вам разница?

– Тут надо санэпидстанцию, чтоб административку составили, – обернулся оперуполномоченный к Минину, – за нарушение санитарных требований. Вы тут новую эпидемию растите, женщина! Сейчас начнем вас штрафовать.

– За что меня штрафовать?!

– За бардак! Что вы тут развели? А ну-ка, дайте заглянуть. – Краев шагнул в квартиру, переступая через мусор, прошел по коридорчику, глянул комнаты. – Там этого дерьма терриконы, – брезгливо сказал он, возвращаясь. – Короче, пока открыто, ждите службы, пусть протоколы составляют. Женщина, не прекратите хлам таскать, вас выселят!

– Да за что ж меня выселять?!

– За вонь, за тараканов.

– Да у всех тараканы! Что ж, только у меня тараканы?! У меня чисто дома! А вы обувь даже не сняли! Вот кого штрафовать надо!

– И психушку набрать хорошо бы, – резюмировал Краев. – Идем. Это не наша компетенция.

Когда, вернувшись, Минин зашел в свой кабинет, его коллега отбирал объяснение у женщины средних лет; суть была в том, что неустановленные лица предложили ей оформить беспроцентный заем на год по акции, чтобы привлечь внимание к их банку, и пообещали перечислить пятьдесят тысяч на карту в течение дня, а наличными дали пять тысяч прямо на месте. Разумеется, женщина согласилась.

– А выяснилось, что я взяла два кредита, – дрожащими губами говорила она. – Там не было написано, про эти кредиты. А теперь у меня долг больше трехсот тысяч и они квартиру хотят отобрать…

– Квартиру не отберут, – «успокоил» Голиков. – Не имеют права.

– У меня дача есть еще, они о даче знают…

– Вот дачу отберут.

– Да как же так?! – с рыданием воскликнула женщина. – Я же не брала никаких кредитов! А у меня теперь и денег нет, и долги!

– Ну внимательнее же надо быть…

Отобрав заявление и пообещав разобраться, Голиков проводил посетительницу, закрыл за ней дверь:

– Господи, когда они умнее станут! Перед этой двое были, по телефону их на бабки развели, сняли у одного сто пятьдесят, у другого триста тысяч с карты, просто вот за три минуты кто-то на полмиллиона богаче! Пора работу менять.

– Ты заявления принял?

– Конечно, принял. Олегович будет в восторге.

– Как бы опять суицидники не пошли…

– Да сплюнь, – ужаснулся Голиков. – Я всем обещаю незамедлительное раскрытие, чуть ли ни всем РОВД сейчас искать кинемся.

Полгода назад в отдел полиции соседнего района обратилась пожилая женщина, которую таким же мошенническим путем «развели» по телефону на крупную сумму денег. Она была очень скромной, неуверенной и не скандальной, и принимавший заявление сотрудник прямо сказал, что шансы поймать преступников нулевые, попрощайтесь с деньгами и идите с миром. Женщина вернулась домой, написала подробную записку и повесилась. На сотрудника едва не завели уголовное дело, поскольку кто-то из родственников покойной оказался журналистом и поднял на уши всю прессу, а по резонансным происшествиям нужны показательные меры реагирования. Дело не возбудили, но из полиции поперли.

– Правильно… лучше перестраховаться. Ты материал относить? – Минин дописал рапорт, расписался. – Не захватишь?

– Что там?

– Ложный вызов. Бабка захламила квартиру мусором, вонь на весь дом.

– Ничего себе «ложный», – фыркнул Голиков. – У меня жила одна такая в подъезде, лет десять назад. Ходить невозможно было, мусор из окон лез.

– И как справились? – полюбопытствовал Минин. – Штрафовали?

– Да нет. Грохнули ее возле мусорки, когда она хлам набирала. А квартиру государство забрало и почистило за свой счет.

Голиков ушел, оставив участкового с широко открытыми от изумления глазами.

Надя Мохова проверила содержимое своего планшета: бланки протоколов, объяснений, чистые листы, запасные ручки; она пришла в полицию недавно и все время боялась что-то забыть.

Сегодня предстоял рейд по неблагополучным семьям, она – первый раз от отдела по делам несовершеннолетних, вместе со специалистом по социальной работе. Надя очень переживала. На практике она пару раз выезжала с сотрудниками, но самой разговаривать с членами состоящих на учете семей ей не приходилось. Вот сегодня шесть адресов, с каждым нужно будет пообщаться, каждую семью проверить. Девушка понимала, что будет не одна, но ей казалось, что основную нагрузку все же несет именно она, как представитель власти.

– Не боись, – хмыкнул ее коллега Сушин, увидев, как она четвертый раз проверяет планшет. – Главное, чтобы не побили.

– В каком смысле?!

– Ну в каком. Детки разные бывают. Меня и за ногу кусали, и шваброй давали по спине. Они же отмороженные.

У Моховой опустились руки.

– Успокойся! – уже в голос заржал Сушин. – Если что, становись за баб из администрации, там об половину швабра поломается. Я глупый был, не знал, что так можно.

– Почему они дерутся? Вы провоцировали их?

– Конечно, провоцировали. Прямо с порога: заходишь, видишь, что родители в хлам, у детей есть нечего, все в синяках; говоришь: «Вы выводы не сделали, детей забираем в приют». Чем не провокация?

– Так а дети зачем дерутся-то? – не могла понять Надя.

– Потому что, Надежда, детям в самой поганой семье лучше, чем в приюте. Запомни и не обижайся, когда они тебя на хер посылать начнут, если ты их изымать вздумаешь.

В тревожном настроении Мохова вышла из отдела, села в машину, на которой планировалось проводить рейд; заехали в администрацию, забрали сотрудника отдела по опеке и попечительству, высокую суровую женщину в очках.

– Участковый не едет с нами? – не здороваясь, спросила она. Мохова неуверенно покачала головой. – Я представление напишу на отдел. Совсем обленились.

Надя понятия не имела, что нужно отвечать, поэтому сидела тихонько. На маршруте к ним присоединился паренек из городского управления по делам молодежи; судя по его виду, он тоже был новеньким и сидел помалкивая. Адреса для посещения назвала водителю сотрудница опеки.

Первый адрес – пятиэтажка, квартира на третьем. Никто не открывает. Рапорт о выходе на адрес; сотрудница опеки по фамилии Кийко пишет свою справку. Второй адрес – малосемейка, половина дома принадлежит гражданке Гуровой, состоящей на учете. Мать открыла дверь – с утра в хорошем подпитии, на руках маленький чумазый ребенок.

– А?

– Гурова, опять пьяная?

– Ну есть такое. А что?

Агрессии нет, гражданка Гурова улыбается, дети все как один грязные, но довольные. В доме захламлено, но в холодильнике есть еда, а на столе – фрукты.

– Ну когда ты за голову возьмешься, Гурова? – спрашивает Кийко. – Когда пить перестанешь?

– Перестану, – кивает Гурова.

– Сколько раз обещаешь!

– Это последний.

Дети без синяков, без царапин, без соплей, выглядят сытыми, двое, потеряв интерес к комиссии, полезли за стол и начали мирно рисовать карандашами. Формально претензий нет.

– Кончай пить, Гурова, я тебя прошу! – Кийко дает подписывать матери объяснение, та размашисто ставит подпись, не глядя. – С учета пора сниматься!

– Пора, – соглашается Гурова. Комиссия уходит с противоречивыми чувствами.

Следующий дом – семья в группе риска, в социально опасном положении. Надя Мохова зашла в открытую дверь первая, поздоровалась; в комнате, куда вел проход, сидели подросток и маленькая девочка, вся заплаканная.

– А мама ваша где? – спросила Мохова. – Вы одни дома?

– Бабка спит. – Подросток указал подбородком на ворох тряпья и одеял на диване. – Мама еще вчера ушла.

– Как тебя зовут?

– Герлецкий. Женя.

– А тебя? – обратилась Надя к девочке. Та помотала головой.

– Тася. Она не говорит.

– Почему не говорит?

– Потому что мама – алкоголик, – резко сказала сотрудница опеки. – Вы что же, описание семьи не читаете? Евгений, у вас есть еда?

Подросток безучастно пожал плечами.

– Я дома не ем.

– Холодильник покажи мне.

В неработающем холодильнике не оказалось ничего, кроме полупустой банки горошка и двух плавленых сырков; парень из управления по делам молодежи открыл морозилку и обнаружил две баклажки пива.

– Мать пьет?

Герлецкий посмотрел на него равнодушно и промолчал. Сотрудница опеки подошла к девочке, та шарахнулась от нее, спряталась за стул.

– Таисия, дай-ка посмотрю тебя? Дай поздороваюсь?

– Женя, а ты почему в школу не ходишь? – спросил парень из управления. – Вот, учителя пишут, много пропусков…

– Пойду, – безразлично сказал Женя. – Потом.

– Так скоро уже каникулы!

– Значит, не пойду.

Добиться чего-то было сложно, как и растолкать пьяную бабку; сотрудница опеки оставила предписание, Мохова отобрала объяснение насчет последнего административного протокола, составленного на парня, и они покинули дом. Следом за ними вышел и Женя, скользнул в другую сторону и быстро, почти бегом припустил по проулку. Через несколько домов жили еще двое пареньков, к семьям которых также проявляла внимание опека: шестнадцатилетний Жора Филин и четырнадцатилетний Марк Марков; они приятельствовали, надо было предупредить. Филина Герлецкий поймал прямо у калитки:

– Щас ПДН подъедет, только что от меня.

– Валим, мои пьяные в хлам. – Жора, пригнувшись, побежал за угол дома, приятель – следом; они повернули в сторону тупика, где в самом конце улицы жил Марков со своей матерью-инвалидом. Марк был самым, если можно так выразиться, благополучным из троицы: он не пил, не пробовал наркотики, всегда ночевал дома и неплохо учился во вспомогательной коррекционной школе; на него был составлен всего административный протокол. Но из-за постоянных приступов эпилепсии у матери, отсутствия родственников, которые могли бы о нем заботиться, а также дохода ниже прожиточного уровня его семья также входила в группу СОП. Когда-то Филин заступился за Марка в драке, после чего тот прибился к двум друзьям, соглашался выполнять мелкие поручения и давал ночевать у себя, если у тех дома были скандалы или пьяные дебоши.

Марк наливал во дворе воду собаке. У него был унылый вид. Матери опять стало плохо, она упала и ударилась головой об угол стола, после чего уже второй день лежала и не вставала. Деньги закончились еще на прошлой неделе.

– Эмка! – позвал Филин через низенький забор. – Бросай ведро, комиссия едет.

Марков посмотрел на него угрюмо.

– Да пусть уже едет. Хуже не будет. Мать лежит, жрать нечего.

– Жрать найдем! А сдадут тебя в соцприют, вот начнется у тебя там жизнь, сортиры по ночам мыть, мыло хавать! Этого хочешь?

– Нет.

– Тогда валим.

Трое подростков крадучись выскользнули через веранду и ушли огородами. В это время Мохова безуспешно пыталась вразумить родителей Филина.

– На вашего ребенка составлено три протокола только за этот месяц! Вы понимаете меня? Где сейчас Георгий, вы знаете?

– На хер он нужен! – плюнул папаша, сидящий за столом. – Когда он уже в армию?

– Да он быстрее сядет, чем в армию пойдет!

– Ну и хорошо, с шеи слезет.

– Ну че ты говоришь такое, – упрекнула мать Жоры, старающаяся делать вид, что трезвая. – Сын твой все-таки. Он в комнате у себя!

– Да его нет дома, женщина! Вы хоть знаете, где он может быть?

– В комнате!

Разговора не получилось, действий – тоже; очередное предписание, очередной рапорт, и комиссия поехала дальше, по адресу Маркова. Там сотрудник опеки некоторое время безуспешно стучала в дверь, потом развернулась:

– Здесь никого. Оставлю записку, чтобы явились завтра…

– А-а, – донесся из-за створки слабый голос. – Что там… кто там…

– Здравствуйте! – встрепенулась Мохова. – Это полиция, отдел…

– Зайдите. Зайдите, зайдите…

Комиссия аккуратно зашла. В длинном коридорчике на раздвижном кресле возле батареи лежала полная женщина в грязном халате, с полотенцем на лбу. Она махнула рукой:

– Вы Марка проверять? Он ушел… вызовите мне врача…

– Какого врача?

– Врача… – Женщина закашлялась. – Пятый день живот рвет… помру. Марк телефон забрал. Я просила, чтобы врача вызвал… удрал он.

– Куда? – спросила Кийко. – Когда он был?

– Да только что… придурки его пришли… – Она снова надрывно закашлялась. – Филька с Женькой… сказали, что вы едете, он удрал. Врача…

В это время трое подростков думали, где взять денег.

– Таксиста грабанем, – решил в итоге Филин. – Только надо, чтоб на рейсе давно был.

– В смысле?

Марк тревожно посмотрел на Филина, на Герлецкого:

– Как – грабанем?

– Как! Поедем, остановимся в заброшках; я сзади накину удавку, буду держать. Вы пока его прошерстите.

– Тупая идея, – сказал Герлецкий. – А если у него только безналичка?

– Тогда просто покатает нас. Хотя бы сколько-то да будет.

– Я не хочу никого грабить.

Марков мотал головой. Он даже отступил на шаг, чтобы показать, насколько ему не нравится эта идея. Герлецкий смотрел на него равнодушно; он догадывался, что Филин все равно уломает пацана.

– Не хочешь грабить – можешь душить. Мы прошмонаем.

– Я вообще не хочу в это встревать! Ребята! Можно что-то другое найти, я еду могу у продавщицы попросить…

– Давай мозги не делай, – грубо сказал Филин. – С нами, нет? Если нет, вали домой, там как раз мусора приехали.

– С вами, но…

– Без «но».

Таксиста они нашли скоро; Филин сделал вид, что интересуется работой, оставив подростков на остановке метрах в ста. Они разговорились с владельцем подержанного «Опеля»; меньше чем через десять минут Филин дал сигнал своим подельникам.

– Нас в Бурково, там покажу куда.

Герлецкий посмотрел на приятеля с сомнением, но промолчал, Марков стоял с несчастным лицом.

– Давай, бро, ты вперед, – сказал Филин Герлецкому. – Меня укачивает. Садись. – Он с усилием пихнул Маркова в салон. Тот сел; Филин обошел машину, сел позади водителя. Марк двинулся к окну и стал смотреть в него, до белых костяшек сцепив пальцы рук. Он очень жалел, что не остался дома. Было тяжело, противно, душила ненависть к вечно болеющей бесполезной матери, но дома не было так тягуче, изнуряюще страшно.

Филин тоже смотрел в окно, но мысли у него были совсем другими. Он прикидывал, что, если отобрать у водилы не только лаве, но и машину, можно добраться до Белой Калитвы, а там у него недавно откинулся дружок, занимается техникой; недавно звонил, вроде на лад дело пошло. Пока спохватятся искать машину, ее уже разберут…

Герлецкий смотрел прямо перед собой и ни о чем не думал. Ему все осточертело уже давно. И если выбирать между приютом и преступлением, он выберет преступление.

Лана готовила рис с говядиной, когда муж позвонил и сказал, что задержится, отвозит клиентов в Бурково. Очень далеко; женщина привыкла, но все равно огорчилась. Опять ждать его за полночь. Они познакомились четыре года назад, когда Олег еще работал на заводе; вскоре от завода осталось здание, от работы – обида за сокращение, долги и «Опель Кадет» на память. Олег стал таксовать сразу же, сначала просто катался в поисках клиентов, потом пошел в фирму. После его официального оформления Лана сразу перестала переживать: ведь такси вызывают по телефону, телефон можно отследить, а значит, совершать преступления в отношении таксистов невыгодно, потому что легко попасться. И руководство фирмы контролирует безопасность своих водителей, отслеживая подозрительные заказы. Это сказал ей Олег, и о том, что это чушь собачья, Лана не имела понятия. Она очень верила своему мужу.

– Бурково, – сказал таксист. – Дальше куда?

– А вот тут поверни…

Филин знал эту местность, потому что до десяти лет прожил в поселке со своей бабкой. Сразу за указателем было здание заброшенной свинофермы, а перед ней – небольшие домики, тоже пустующие. Таксист повернул, поехал медленнее: дорога была разбита.

– И притормози. Я до ветру выйду.

Филин сделал вид, что потянулся к двери, и когда таксист поставил авто на «ручник», прыгнул вперед и захлестнул у него на шее самодельную удавку из капронового шнура. Мужчина схватился руками за шнур, попытался протиснуть пальцы между ним и горлом; Филин надавил. Герлецкий кинулся шуровать в бардачках: купюры, кошелек – все шло в карман, какой-то браслет, мелочь он тоже вытряхнул на руку. Таксисту удалось левой рукой открыть дверцу, он рванулся, и Филин не удержал удавку; мужчина упал на землю, стал натужно кашлять, поднимаясь. Филин выскочил из машины, рявкнув Маркову:

– Сюда!

Марков вылез из машины, руки у него тряслись; он сунул одну в карман и сжал ножик, который всегда носил с собой – с тех пор, как на него напали старшеклассники и отбили почку. Герлецкий тоже выскочил, обежал машину и вскрикнул: мужчине удалось подняться и он взмахом кулака попал ему по скуле. Филин прыгнул на спину таксиста сзади, снова попытался душить, но тот вывернулся, сбросил подростка с себя и перехватил его, заломав руку.

– Марк!!! – заорал Филин. Марк словно стряхнул с себя оцепенение и побежал на помощь приятелю.

В два часа ночи Лана решила набрать мужу; телефон не отвечал, хотя гудки шли. Она походила по комнате, поправила одеяло дочери. Маленькая Милана спала, раскинув ручки. Олегу было уже сорок, когда родилась дочка, и он носил своих «маленьких девочек» на руках в буквальном смысле; Лана была очень счастлива с ним. Так счастлива, что невозможно представить.