Свердловская пересылка

Аслан Ибадулаев

Свердловская пересылка

Цикл: Долгий путь к Богу «Свердловская пересылка»

«Зона – это не территория, это та проверка, в результате которой человек может либо выстоять, либо сломаться. Выстоит ли человек – зависит от его чувства собственного

достоинства, его способности различать главное и преходящее.» Андрей Тарковский

– «К стене!» – коротко прозвучала команда.

Я привычно встал как положено – лицом к стене, слева от двери. Пожилой, красномордый «контролёр»* быстрым, наработанным движением дважды провернул огромный ключ в замке и распахнул тяжёлую дверь камеры. На его угрюмом лице не отражалось ничего, кроме смертельной усталости от беспросветного однообразия жизни.

Из дверного проёма пахнуло тяжёлым духом камеры, состоящего из «ароматов» параши, человеческого пота, нестиранного белья, дыма дешевого курева и прочего, чего так сразу и не описать.

Контролёр, в просторечии именуемый «дубак», резким, приглашающим жестом указал мне направление движения и я, загруженный тяжелым матрацем с одной стороны и забитой до отказа большой спортивной сумкой с другой, неторопливо зашел в камеру.

Камера встретила традиционно – насторожено, но быстро разобравшись что к чему гостеприимно приняла в свои объятия. Закрутилась суета – заварился «чифир»*, на стол легла немудреная снедь, как говорится – чем богаты…

Обычные в этих случаях расспросы – откуда вывезли, куда везут, кого из «жулья»* встретил по дороге, откуда и куда везли и т.д. и т.п. Обжигающая губы кружка с «чифиром», чётко через два неторопливых глотка, закружилась по кругу. Слушали жадно, не перебивая, ведь рассказы посвященных дорогого стоят – это единственный источник новостей в глубоководном мире «чёрного» братства. Всплеск эмоций в однообразно – монотонной жизни там, где день похож на предыдущий как брат – близнец.

Огромная камера куда я «заехал» находилась в старой свердловской пересылочной тюрьме. Строилась она на совесть, ещё при Екатерине. Тем не менее, в толстенных кирпичных стенах каждой камеры, в дальних от дверей в углах, под нарами, стараниями арестантов были пробиты огромные дыры объединяющие камеры, так называемые «кабуры», через которые и осуществляется всё «движение» – отправляются грузы и ведется переписка по всей тюрьме. Администрация тюрьмы о кабурах конечно же знала, но давно махнула рукой на борьбу с ними – ремонтировать бесполезно, все равно пробьют опять.

Помню, когда я попал на эту «пересылку»* впервые, был в шоке от увиденного. Было впечатление, что я вошёл не в камеру, а в зал ожидания вокзала – она была огромная и в ней находилось человек двести, не меньше. Деревянные, двухъярусные сплошные нары, установленные вдоль стен камеры огромной буквой «Г», были заполнены людьми. Причём, на удивление, «блатной» нижний этаж был совершенно свободен. Основная масса контингента почему-то расположилась наверху, а также были постелены матрацы прямо на бетонном полу, посредине камеры.

Я тогда наивно порадовался этому обстоятельству и попытался было обустроиться на нижнем этаже, но как только присел тут же понял свою ошибку – сверху на меня, как горох из мешка, посыпались огромные, голодные клопы. Прекрасно понимая, что в гостях я у них ненадолго, они вгрызались в меня сразу, без ненужных прелюдий.

Помню, я выскочил оттуда как ошпаренный, отчаянно смахивая их с себя обеими руками, чем вызвал задорный смех приблатненного паренька с дерзким взглядом. Когда я резко обернулся на смех, он сразу всё понял и остановил мой порыв приглашающим жестом – «давай к нам, братка». Как оказалось, местный «блаткомитет»* вольготно располагался прямо на полу. Из матрацев, покрытых одеялами, были составлены вполне уютные «пятачки», на один из которых я и был приглашен после недолгих, но определяющих расспросов. Здесь круглые сутки шла игра самодельными картами. Те, кто не играли либо спали, либо разбредались по камере, знакомились с арестантами. Если у кого-то были вопросы, а человек был достоин внимания, старались их решить. Создавался так называемый «ровный ход».

С тех пор ничего не изменилось. Те же клопы, та же игра на «пятачках». На этот раз везли меня домой, через всю страну, с севера на юг. После развала Советского Союза, вдруг ставшие независимыми, республики растаскивали арестантов по домам – добивать свои сроки на малой Родине. На этап меня выдернули из ПКТ* и путь мне предстоял неблизкий – от края до края (подробнее в другой главе).

К игре на «пересылках» я всегда имел настороженное отношение – можно нарваться на «исполнителя»*. Поэтому немного поиграв и оставшись «при своих», я встал и занялся своим любимым делом – равномерным распределением благ на душу населения. Начал, конечно, со своей тяжелой сумки, для того она братвой и набивалась. Российский люд, по своей ментальности, готов делится с ближним, тем более, когда этот ближний в беде. Чего-чего, а бед в тюрьме было, есть и будет средоточие. У всех одна и у каждого своя…

Народ в камере разношерстный, попадаются различные персонажи, причем каждый со своими «тараканами». Но тюрьма – хорошая школа и ученики в ней прилежные поневоле. Она сначала сдирает маски, а уж потом формирует социум.

«Быдло» чудесным образом превращается в «интеллигента», напрочь забывшего про наглость и мат. С «запонтованного» резко слетают все его «понты» – здесь они ничего не стоят. Скупой вдруг раскрывает в себе «глубоко скрытые качества», неожиданно став сострадательно – щедрым.

При этом тюрьма быстро расставляет всех по своим местам, загоняя разношерстную толпу в жесткие рамки неписаных законов тоталитарного мини – государства со своей иерархией, вождями, рабами и отверженными.

Но среди прочих попадается особая каста арестантов. Они не отбывают срок, они здесь живут, безо всякой надежды на освобождение. Все дело в том, что «заехав» в тюрьму по стечению случайных обстоятельств, буквально на год-два, можно задержаться в ней на всю оставшуюся жизнь.

Если чувство человеческого достоинства для тебя не пустой звук и при этом твоя карма серьёзно подпорчена, можно остаться здесь жить навсегда, время от времени добавляя к своему сроку очередной «довесок».

Таких людей здесь называют «терпигорцами»*.

Определить их можно по трупной бледности лица (они обитатели камерного режима и редко видят солнце), страшной худобе (система не балует их разносолами), но самое главное – по взгляду. В их глазах сосредоточена такая сталь, что играть с ними в «переглядки» – пустая затея.

Их ряды пополняют те, кого не уберегли ангелы – хранители от козней дьявола, которому здесь полное раздолье. Однажды приняв тюрьму как образ жизни, «терпигорцы» несут свой тяжкий крест молча, не жалуясь на свою лютую долю. Со временем, жизнь на свободе теряет для них смысл – пока они сидят, они теряют родных и близких. Им просто некуда и незачем освобождаться. Свобода полностью вытесняется тюрьмой из их памяти – в ней остается всего пара-тройка затертых «до дыр» эпизодов из прошлой жизни, вспоминая которые, можно ненадолго вырваться из лап окружающего их кошмара.

В тюрьме они и умирают когда приходит срок, причем тут его могут существенно сократить – вопрос доминирования стоит здесь весьма остро.

Это невостребованный «золотой запас» Российского Генофонда, который в мирное время система безжалостно уничтожает – она не любит непокорных. Но во время войны именно из таких получаются герои – смерть они презирают. Это соль земли российской.

Но если судьба-злодейка, по каким-то причинам, уготовила человеку жизнь как кошмарный сон – ему уже никогда не проснуться, он проживает её в этом кошмаре от начала и до самого конца…

У арестантов к «терпигорцам» особое отношение. Любой нормальный человек, не потерявший из «базовых настроек» чувство сострадания, норовит угостить бедолагу чем сможет. Пожертвует из своих запасов парой нового белья, устранит прорехи в его гардеробе, зная о том, что пока он неплохо проживает где-нибудь на «черной» зоне, этого бедолагу перевозят из камерного ада в такой же ад…

У меня тоже были варианты подзадержаться в тюрьме и даже упокоиться навеки. Но мой ангел-хранитель был всегда начеку, за что я ему безмерно благодарен. Как только я вступал на опасную территорию, он сразу же включал «форсаж» и, на моё счастье, всегда успевал (иногда в самый последний момент) выдернуть меня из очередной беды, в которую я лез с упорством, достойным лучшего применения. Не знаю для чего он так старался, может для того, чтобы я смог обо всем этом вам рассказать…

Одна из прямых обязанностей «бродяг» – уделить «терпигорцу» максимум внимания в тех местах, где их пути пересекутся.