Альфа. Невеста для монстра

Ульяна Соболева

Альфа. Невеста для монстра

АЛЬФА. НЕВЕСТА ДЛЯ МОНСТРА

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Белое платье, союз кланов, обещание, что он будет рядом. Но тот, кто пришёл за мной, не просил согласия. Он разорвал свадебный зал – и унёс меня, как трофей. Цепь на щиколотке. Клетка под землёй. Кровь на руках. Он не спрашивает «можно». Он просто берёт. Он не герой. Он – монстр. Жуткий лютый зверь.

Его зовут Ромео Мортеллис, и я стала его слабостью. Я кричала. Я дралась. Я молила. А потом… я замолчала. Потому что поняла: Он – моя боль. Он – моя приручённая смерть.

Он вырвал меня из жизни – и вшил в свою

Глава 1

Под аркой из белых цветов было удивительно тихо – не снаружи, а внутри меня. Сердце билось не торопливо, как в моменты страха, а глубоко, сильно, как будто знало: сейчас оно отдает себя навсегда. Я стояла у алтаря, и весь мир будто растворился – осталась только я, он, свечи и шелест моего платья, едва касающегося мрамора пола. Белый цвет ткани – не просто символ. Это был мой глоток света после бесконечно долгой темноты. Я сжимала руку своего жениха, и его пальцы – тёплые, надёжные – отвечали мне тем же. Он не дрожал. Он был уверен, как всегда. Защитный. Крепкий, как скала, за которой не страшны были ни враги, ни судьба. И в этот момент я поверила: я больше не одна. Я больше не девочка, которую можно прятать. Я – женщина, за которой стоит семья. И мужчина, готовый стоять до конца.

Он наклонился ко мне чуть ближе, так, чтобы никто не услышал, и прошептал:

– Я рядом. Ты в безопасности. Теперь я буду любить и защищать тебя.

И от этих слов у меня защемило в груди так сильно, что я едва не расплакалась. Не от тревоги, нет – от того, как сильно я любила его. Моего Кайла. Как сильно хотела быть его женой. Как без остатка отдала ему себя, и сердце, и имя, и даже кровь – если бы потребовалось. Я доверяла. Безусловно. Наивно. Красиво.

Оркестр заиграл мягко, почти сказочно. Воздух был густой от аромата свечей и цветов. Всё было, как в мечте. Как в тех снах, где ты наконец находишь путь домой. Я чувствовала на себе взгляды гостей – в одних затаённая гордость, в других зависть, в третьих усталость от долгой вражды, которую должен был закончить наш союз.

Я смотрела в глаза своему будущему мужу, и впервые с детства почувствовала, что у меня действительно будет дом. Не стены. А дом. Там, где ждут. Где можно снять платье, сбросить маску и быть просто живой. Где будут дети. Смех. Где не будет страха. Где всё – наконец – закончится.

Я не знала, что в эту самую секунду, когда я думала о мире – по мою душу уже шёл волк.

Сначала был щелчок. Тихий, будто где-то за кулисами сорвался механизм, микрофон дал сбой или нога кого-то из гостей случайно задела подсвечник. Я даже не сразу поняла, что этот звук не принадлежит ни музыке, ни церемонии, ни нашему торжественному моменту, потому что мозг – проклятый защитник – не хочет верить в страшное, когда ты стоишь в белом у алтаря, в сердце – любовь, в теле – трепет, а рядом – человек, которому ты только что отдала всю себя. Но тишина, что последовала после, была такой тяжёлой, такой пронзительно вязкой, будто сама ткань мира натянулась до предела, готовая лопнуть. Эта тишина сдавила грудь, разлилась по костям, затекла в ладони, сжимавшие руку жениха. Я почувствовала, как он замер, как пальцы его напряглись, будто стальной захват. Он уловил что-то раньше меня – а может, просто всегда был быстрее, смелее, опытнее в сражениях, которых я никогда не видела.

– Нарушение периметра, – глухо сказал один из охранников в гарнитуру, и это прозвучало уже совсем не как ошибка. Это было приговором.

Я успела повернуть голову, и мне показалось, что воздух в зале потемнел. На мгновение свет стал тусклым, как будто кто-то опустил в храм огромную вуаль, сотканную из ночи. В проёме между колоннами появился силуэт. Высокий. Медленный. Чёрный, как провал, из которого не возвращаются. Он не шёл – он скользил, как тень живого кошмара, и всё внутри меня сразу сжалось в точку – остро, панически, животно. Моё тело узнало его раньше, чем разум. До боли, до ломоты, до брезгливого желания исчезнуть, стать невидимой, испариться. Я чувствовала, как вены стынут, как дыхание перехватывает – и ни один мускул не слушается, будто я стала куклой, забывшей, как быть живой.

Первый выстрел был таким резким, что у меня закружилась голова. Я даже не сразу поняла, что это выстрел, потому что звук был не просто громкий – он был реальный, как шлёпок по лицу, как удар по мозгу. За ним второй – и уже крики, истерика, суета, хаос, женщины в белом, мужчины в чёрном, охотники выхватывают оружие. Кто-то опрокинул скамью, свечи грохнулись о мрамор. Гости начали метаться, будто звери, пойманные в ловушку.

А он всё шёл.

Прямо ко мне. Прямо сквозь панику, сквозь тела, сквозь страх. Не торопясь. Как будто знал, что его никто не остановит. Как будто всё это – для него. И для меня.

Он не врывался, он не ломал двери, не кричал, не суетился, как те, кто боится. Его шаги звучали громче всех криков, чем-то глубоким, гулким, чем-то, что не поддаётся логике, потому что это не был звук – это было присутствие. Оно накатывало, как буря в гробовой тишине: с каждой секундой становилось всё тяжелее дышать. Он шагал по мрамору зала, оставляя после себя тропу ужаса, как будто воздух сам раступался перед ним. В его глазах не было ни злости, ни пены, ни безумия. Там была тишина, убивающая медленнее, чем пуля. Потому что эта тишина смотрела на тебя и говорила: «Ты – уже труп. Просто ещё не упал».

Охранники среагировали быстро, как и учили. Руки – к оружию, команда – вперёд. И всё это длилось не дольше удара сердца, потому что в следующую секунду – он выстрелил. Не целясь. Не думая. Как будто делал это сто раз. Один – падает, другой – рвёт горло в крике, третьему он перерезал горло, не замедлив шага, просто идя вперёд, будто знал маршрут наизусть. Его окружала кровь, а он шёл, как на прогулке, в идеально выглаженной чёрной рубашке, тёмный, как сама ночь, и ужасно красивый в своей жуткой, хищной цельности.

И тогда он посмотрел на меня.

Я не дышала. Он – тоже. Только этот взгляд… этот взгляд прожёг мне грудь, разорвал всё, во что я верила. Потому что я вдруг поняла: он пришёл не разрушить свадьбу – он пришёл забрать меня.

Жених шагнул вперёд. Закрыл меня собой, как стена. Он знал, что не успеет. Он всё равно закрыл.

– Уходи! – выкрикнул он, вытягивая руку с серебряным кинжалом. – Она не твоя!

Но он не ответил. Просто поднял руку.

Выстрел был глухим. Как бы ты ни готовился, ты не готов услышать, как в сердце твоей любви врезается металл. Пуля врезалась в грудь моего жениха, словно отметина от палача. Его глаза распахнулись, он дернулся – и рухнул, с глухим, страшным стуком, как будто сердце Бога упало на камень.

Я закричала. Так, как не кричала никогда. Так, как будто всё, чем я была, вырвалось через горло. Я рухнула на колени, обхватила его голову, гладила лицо дрожащими руками, шептала бессвязное: «Пожалуйста… пожалуйста… нет…» Я звала его по имени. А он – уже не слышал. Губы были приоткрыты. Ресницы дрожали, как у спящего. Но это был не сон. Это был ад.

И тогда он подошёл.

Он остановился прямо напротив меня, глядя, как я цепляюсь за мёртвое тело. Как цепляется существо, у которого отобрали последнюю надежду.

Он наклонился, небрежно, как будто рассматривал трофей, и проговорил спокойно, почти насмешливо:

– Теперь ты вдова. Или как там называют несостоявшихся жен?

Один миг – его рука в моих волосах. Как клык, вонзившийся в горло. Он не тянул – вырвал меня из собственной жизни, из мёртвого тела жениха, из белого платья, из последней иллюзии, что у меня есть выбор.

Я вскрикнула – не как женщина, как существо, которого рвут на части. Попыталась отбиться – ногтями, локтями, голосом, всем, что во мне ещё было живым.

– Ты больной ублюдок!.. – выкрикнула в лицо, ощущая его дыхание, тяжёлое, как дым от пожара. – Отпусти!..

Он смотрел. Не человек.

Волк в теле мужчины.

Глаза – жёлтые. Слишком спокойные. Слишком уверенные, как у зверя, который давно понял: ты уже в пасти.

Он не шевельнулся, когда я ударила его по лицу. Только щёлкнул шеей – и улыбнулся, как будто я не ранила, а поцеловала.

– Умница, – выдохнул он. – Моя рыбка не из тех, кто тонет молча.

Позади раздались крики. Капо охотников бросились вперёд – я узнала лица отцовских друзей, его телохранителей, тех, кто клялся защищать меня до смерти. Кто-то закричал:

– Назад! Отпусти её, тварь!

– Сейчас же, Моррелис! Или мы…

Он повернул голову. Медленно.

И в следующий миг рванулся вперёд.

Не руками. Тело его хрустнуло, изменилось, изломалось – под кожей запульсировало что-то дикое, чудовищное. Его лицо вытянулось, кожа треснула, пальцы стали когтями, плечи – раздались. Всё это – на моих глазах. За долю секунды.

Он превратился. В зверя. В зверя из легенд.

Мех цвета ночи. Пасть. Массивное тело. Грудь ходит ходуном. Глаза светятся.

И тогда из теней, из боковых проходов, из воздуха – вырвались другие.

Его стая.

Такие же – огромные, тёмные, с урчанием в глотках.

Они не ждали приказа.

Всё случилось в один миг.

Первого охотника – в клочья. Второго – разодрали когтями, как мешок с мясом. Третий пытался выстрелить – не успел, пасть сомкнулась у него на горле.

Кровь ударила в потолок. Крик женщин слился в ревущий хор. Люди бежали, падали, визжали. Я слышала, как кто-то из священников молится. Кто-то – блюёт.

Я стояла. Живая. В белом.

В крови. В эпицентре ада.

А он, всё ещё держа меня, стоял на задних лапах, полузверь, полубог, полуболь.

И смотрел.

Только на меня.

– Теперь ты поняла, кто я? – прозвучал в голове голос. – Я оставляю след, от которого не отмыться. Ты моя. С этого момента. С этой крови. С этой дрожи в костях. С этого ужаса, который ты никогда не забудешь.И твой кошмар только начался, рыбка!

Я билась, как раненый зверёныш, слепо, яростно, с безумной верой в то, что смогу вырваться. Ногами цепляла пол, каблук сломался, пальцы рвались из его хватки, я дёргалась, визжала, била его, словно моё тело само отказывалось принять – это не сон. Это не репетиция ужаса. Это реальность. Всё моё естество протестовало, а он тащил меня вперёд, сквозь зал, обагрённый криками, разбитым хрусталём и кровью.

Бокалы разлетались под моими ногами, звон били, как похоронные колокола по мёртвой невесте. Я сбила поднос с угощениями, перевернула стол, свалила свечу, и та, опрокинувшись, заползла огненной змейкой в подол белого платья, прожигая ткань и превращая её в горящий саван. Но я не чувствовала боли – только дикое, рвущее изнутри желание жить, спастись, вернуться туда, где он не держит меня так, будто я не женщина, а трофей, украденный у самого Дьявола.

Платье тянулось за мной – длинный, измятый шлейф, как след из крика, из крови, из рваных надежд. Кружево цеплялось за пол, за тела, за щепки, пока в конце концов не треснуло с хрустом, как кость. Я орала, в голос, с надрывом, с отчаянием, в которое уже проникал хрип:

– Папа! Папа, пожалуйста! Помоги мне!

И тогда я увидела его.

Он стоял.

Не мёртвый. Не раненый.

Целый. И абсолютно беспомощный.

Глаза расширены, рот полуоткрыт. Его пальцы дрожали, будто хотел что-то сделать, сказать, броситься… но не смог. Парализованный страхом. Парализованный мощью этого зла, вырвавшего меня у него из рук. Он смотрел мне в глаза – и ничего не сделал.

Толпа взорвалась паникой. Люди бросались к выходам, охотники выстраивались в оборону, крича команды. Всё грохотало, трещало, рушилось. Гости в белом – женщины с рваными причёсками, мужчины с окровавленными воротниками – метались по залу, как жуки в костре.

Один из них достал пистолет. Выстрел.

Пуля ушла в стену.

И тогда – вспышка тьмы.

Один из волков Ромео, огромный, черный, с кровавыми клыками, бросился.

В доли секунды человек стал мясом.

Пасть сомкнулась на горле – хруст.

Плечо оторвано, кровь брызнула на лепнину, на лицо женщины рядом. Она завизжала – и её голос слился с ревущим хором ужаса. Её платье – белое, с кружевом – мгновенно стало алой тряпкой.

Секунды.

И всё, что было церемонией, стало бойней.

Мраморный зал, украшенный лилиями, теперь пах кровью, мехом, смертью.

А он…

Он держал меня на руках.

Как будто я – подарок.

Как будто этот ад – пир, устроенный ради меня.

Он нёс меня сквозь толпу – мимо мёртвых, мимо сломанных, мимо стенающих.

Я извивалась, рыдала, цеплялась за воздух, но он только крепче прижимал к себе, как нечто дорогое.

Как трофей, за который он пролил кровь.

Как жертву, которую повезёт в логово.

Как женщину, которую выбрал волк.

И когда мы проходили мимо моего отца, всё, что тот сделал – закрыл глаза.

Чтобы не видеть, как его дочь уносят в ад.

Глава 2

Я очнулась не сразу. Сначала было лишь ощущение, что я – не я. Что тело – не моё, а выброшенное из жизни, скрученное, забытое где-то в чужом кошмаре. Мне казалось, что я нахожусь внутри мрамора, внутри камня – тяжёлого, холодного, неподвижного. Казалось, я мертва.

А потом я вдохнула.

Первый вдох – будто глоток ржавой воды. Воздух был влажным, затхлым, пахнущим сыростью и чужой болью, как в склепе, где давно не молились. Я попыталась пошевелиться – но всё внутри затрещало: кости ломило, мышцы ныли, голова гудела, будто кто-то долго бил меня изнутри молотком.

Под пальцами – пыль. Камень. Шершавый, живой, как будто дышал вместе со мной. Я медленно приоткрыла глаза. Темнота. Та, которая не просто ночная – подвальная, чужая, вязкая, как мрак в горле чудовища. Только из щёлки под потолком – крошечная решётка. И в этот узкий кусочек мира снаружи – капля света. Бледная. Безжизненная. Почти издевательская.

Я лежала, свернувшись в ком, как выброшенный щенок. В платье, которое ещё несколько часов назад было символом надежды, а теперь – тряпка, в которой меня утащили в ад. Рука дрожала. На пальцах – кровь. Не моя. Я чувствовала её запах, липкость, тёплую память. На языке – привкус металла, как будто я глотала гвозди.

Я не помнила, как оказалась здесь. Только… обрывки. Грязные, рваные, как клочья сна. Звук выстрела. Крик. Запах меха. Руки. Чьи-то сильные, чужие, жёсткие – врывающиеся в мою реальность, как молния. А потом – темнота. Тишина. Пустота.

Я попыталась сесть, но закружилась голова. Мир покачнулся, как на корабле в шторм. Тошнота подступила горлом, но я сжала зубы. Нет. Не дам. Не покажу слабости, даже если дрожу, даже если кожа липнет к камню, даже если я в логове зверя.

Только сейчас я заметила – на лодыжке что-то тянет. Тяжесть. Я дёрнулась – и тут же застыла: цепь. Холодная, настоящая, впившаяся в кожу, как метка. Щиколотка сжата – как будто мою свободу затянули в кольцо железа.

Я медленно опустила голову на руки.

И в первый раз за этот ужасный, бесконечный день – заплакала по-настоящему. Не от шока. Не от паники. А от того, что поняла:

я больше не в мире, где есть двери.

Я в клетке.

Я – у зверя.

Я почувствовала её не сразу. Сначала был просто вес – что-то чужое, жёсткое, обвившее мою щиколотку, как застывшая змея. Я шевельнулась – и раздался звон. Глухой, мерзкий, из тех, что вонзаются в уши, как капель в карцере: раз – два – три – ты не уйдёшь. Я посмотрела вниз, и моё дыхание оборвалось.

Цепь.

Настоящая. Тяжёлая, с коваными звеньями, вонзившаяся в кожу, как клеймо. Металл был ледяным, как смерть. Он не просто обвивал меня – он сжимал, врезался в плоть, как будто хотел, чтобы я запомнила его форму, вес, присутствие на коже.

Я дёрнулась – резко, от страха, от гнева, от инстинкта: сбежать, вырваться, бежать, бежать, бежать…

Боль ударила в мозг, будто ток. Кожа под цепью содралась мгновенно – я чувствовала, как хлынула кровь, горячая, унизительная, как будто моё тело кричало вместе со мной. Я зажала рот рукой, чтобы не заорать. Но руки дрожали, как листья под ливнем. Сердце колотилось, как в запертой клетке птица, – оно всё ещё верило, что может вырваться. Только не знало – куда.

Я ползком отодвинулась от стены – и вдруг поняла, что всё платье снизу в крови и грязи. Ткань тянулась за мной, тяжёлая, как мокрый саван. Под ней – ссадины, следы чьих-то пальцев, тёмные пятна на бёдрах и коленях, как отпечатки зверя, что решил, что я теперь его вещь.

Пол был холодным. Сырой камень вытягивал из меня тепло, как вампир – жизнь. Я прижалась спиной к стене, но и оттуда тянуло промозглой, сырой тьмой. Всё тело сотрясалось от холода – и не только физического. Я дрожала как от лихорадки. Каждая клетка дрожала – от ужаса, от бессилия, от осознания, что это не сон. Это не спектакль. Это теперь мой мир.

Мир, где цепь – твой браслет.

Где пол – твоя постель.

Где ты – невеста, которую никто не спросил, хочет ли она быть живой.

Я почувствовала это сразу – липкость на коже, вязкую и чужую. Моя правая рука была вся в крови. Она подсохла, стала тёплой коркой на запястье, липкой к пальцам, зловещей в своём молчаливом присутствии. Я уставилась на неё в темноте, не сразу осознавая, что это не моя кровь. Она была слишком густая, слишком тёмная. Я знала этот оттенок. Я видела, как он стекал из груди человека, которого я любила.

Мир опять пошатнулся. Я прислонилась лбом к холодной стене, и будто за спиной выросли голоса – шепчущие, напоминающие, насмешливые. В голове мелькал один и тот же кадр, как заевшая плёнка: его глаза в тот момент, когда пуля вошла в грудь. Его взгляд. Резкое движение. Его тело, рухнувшее к моим ногам. Его кровь, бьющая фонтаном на белое платье. Его губы, чуть приоткрытые, будто он хотел что-то сказать. Но не успел.

Мой желудок сжался. Внутри всё начало клокотать – страх, горе, отвращение к себе, к ситуации, к этой тюрьме. Я развернулась в сторону ближайшего угла и меня вырвало – резко, горько, некрасиво. Это было унижение в чистом виде, физическое доказательство того, что я больше не принадлежу себе. Что я не невеста. Что я – живой обрыв.

Я захлёбывалась, кашляла, рыдала, издавала какие-то дикие, животные звуки – как будто рвала из себя саму себя. И всё равно этого было мало. Я чувствовала, как поднимается безумие – медленно, ледяной змеёй по позвоночнику.

Я опёрлась рукой на стену, потянулась другой – и начала царапать. Бессмысленно. Ладонью, ногтями, изо всех сил, с остервенением, как будто хотела пробиться в другой мир сквозь эти камни. Царапала, скреблась, визжала, пока не почувствовала резкую боль – один ноготь треснул, сломался, и из-под него пошла кровь. Горячая. Моя.

Я отдёрнула руку, посмотрела на палец – и рассмеялась. Хрипло. Жалко. Почти беззвучно. Смех в котором не было ничего, кроме ужаса.

Слёзы лились сами, без спроса. Потоком, не прерываясь. Как будто тело решило избавиться от всей воды, что в нём осталась, чтобы высохнуть – и исчезнуть.

Я прижалась к стене, захлёбываясь, дрожа, с разодранной рукой и пальцем, который больше не ощущал себя частью тела. И с одной мыслью, бьющейся в голове, как в клетке:

Он забрал у меня всё.

Глава 3

Он вошёл, как всегда – без предупреждения, без стука, без страха. Точно знал, что найдёт меня сломленной. Сидящей в углу, с потухшим взглядом, с пустыми ладонями. Он привык, что я тишина. Что я тень. Что я уже начала растворяться в его правилах.

Но сегодня я не была тенью. Сегодня я – пепел, готовый вспыхнуть.

Я услышала, как скрипнула дверь. Почти бесшумно – он всегда входил так, как входят хищники. Плавно. Без угроз. Они не нуждаются в них. Их присутствие само по себе – приговор.

Но я уже стояла. Он не успел увидеть, как я поднялась с пола, как сжала в пальцах цепь, как она обожгла кожу своим ледяным весом. Она была тяжелой, как затаённая ярость. Молчаливой, как моя ненависть. И в этот миг я не думала. Я просто рванулась.

Я бросилась на него так, как бросаются в бездну – с рывком, с отчаянием, с внутренним криком, который не звучит, но рвёт изнутри. Цепь взвизгнула в воздухе, когда я замахнулась. Это был не удар из силы – это был удар из боли. Из унизительного молчания, из ночей в холодной клетке, из его взгляда, смотрящего сквозь меня, как будто я предмет, как будто я – никто.

Я не целилась – я металась, как раненая волчица, загнанная в угол, готовая вгрызаться в плоть врага, даже если он сильнее. В глазах застыл блеск слёз, расплавленный в ярости. Мне было всё равно, попадёт ли удар. Главное – чтобы он понял. Я не была куклой в его логове. Не была вещью, которую можно поставить в угол и забыть.

Я не хотела убивать.

Я хотела уязвить.

Оставить след.

Заставить помнить меня не как жертву – как сопротивление.

На миг показалось, что я действительно могу. Что цепь войдёт в его плечо, что он вздрогнет, что усмехнётся – с болью, с уважением, как зверь, который наконец встретил достойного противника.

Но миг закончился.

И началась реальность.

Я не помню, как именно его рука поднялась – всё произошло слишком быстро, будто сама сцена сгорела в воздухе до того, как я успела осознать, что началась. Он не отшатнулся, не испугался, не растерялся. Он даже не взглянул на цепь. Просто одним выверенным, сухим, до ужаса бесстрастным движением ударил меня – ладонью, резко, без паузы, без слов, как будто гасил пламя, которое не имело права разгореться.

Удар пришёлся по левой щеке. Мир качнулся, как на волне. Не от силы – от неожиданности. В голове звякнуло. Пространство сдвинулось, и в следующую секунду пол встретил меня с глухим ударом. Камень впился в бок, боль отозвалась в ключице, в затылке, в зубах. Я не закричала. Воздух сам вышибло из груди. Всё тело онемело, а щека горела, будто по ней прошёлся хлыст, оставив не след – метку.

Он не подошёл. Не подал руки. Не посмотрел сверху с презрением или раскаянием. Он просто остался стоять там, где стоял, будто ничего не произошло. Будто я сама споткнулась. Будто сама захотела лечь. Его взгляд был холодным, как мрамор, и таким же гладким – в нём не было эмоций. Ни злобы. Ни удовлетворения. Ни капли жалости. Только пустота. Только чужая, хищная отрешённость, с которой зверь смотрит на падаль, не желая её добивать – слишком неинтересно.

Я лежала, чувствуя, как под щекой разливается кровь, как камень впивается в бедро, как гордость медленно сочится из меня, капля за каплей, вместе с солёной влагой, которую я не давала себе пролить. Руки дрожали, как листья под ливнем. Колени не слушались. Я не была сломана. Но я упала. И в этом было всё: позор, боль, унижение, признание.

Он смотрел. И сказал почти лениво, как выдох, как пыль в солнечном луче:

– Не рычи, если не готова быть укушенной.

И пошёл прочь. Не торопясь. Не бросая взгляда назад.

Оставив меня на полу – мокрую от крови, дрожащую от злости, живую.

Словно это не конец.

Словно это было начало.

Тьма в подвале была вязкой, как смола. Она не просто обволакивала – она давила, проникала под кожу, забивалась в лёгкие. От неё не спасал ни угол, ни закрытые глаза, ни даже память о свете, которую я пыталась удержать в себе, как ребёнок держит осколок сломанной игрушки. Всё в этом месте дышало его запахом. Даже воздух, даже камни, даже я.

Он вошёл беззвучно. Не как человек – как нечто, что не нуждается в приветствии. Просто появился, как бывает в кошмарах: стоял – и смотрел. Его силуэт медленно вытекал из темноты, чернильный, без острых линий, только ощущение – он здесь, он рядом, он всё видит. А потом он заговорил.

Голос.

Он был ровным. Не резким. Никакой агрессии, никакой угрозы – только ледяная уверенность. Слова выскальзывали из его горла, как змеи: мягко, плавно, но с ядом под кожей.

– Разденься.

Я вздрогнула, как будто эти два слога пронеслись не по воздуху, а по коже. Медленно, с нажимом, как нож, который не режет – а заставляет тебя ждать боли. Я смотрела на него, не сразу осознавая смысл. Сердце на мгновение замерло. Я ждала продолжения. Объяснения. Уточнения. Но больше ничего не последовало. Он не добавил ни «пожалуйста», ни «сейчас», ни «иначе». Потому что не нужно было. Это не была просьба. Это был приказ.

Тишина сгущалась. Давила на уши. Воздух стал тяжёлым, ядовитым, как перед грозой, когда чувствуешь: ещё секунда – и небо рухнет. Я слышала, как в груди стучит сердце – громко, болезненно, так, что мне казалось, он тоже его слышит.