Сборник рассказов «Солнечный маяк»

Полковник попросил зайти к нему, когда немного очухаюсь. Сергей Петрович похлопал меня по плечу и, попрощавшись, удалился. Остался я в квартире один. Скоро должны были приехать Арина с сыном. Стал ждать. С каждой секундой, с каждым вздохом нарастала душевная боль, я даже стал ощущать её физически.

Как она будет смотреть мне в глаза? Как?!

Дверь чуть скрипнула, открылась. Приехали. Арсений тут же подбежал ко мне и обнял. Арина вошла в комнату, я обнимал сына и на жену внимания не обращал. Делал вид, будто её нет. Я чувствовал взгляд супруги на себе, но не реагировал на него. В этот момент не знал, что делать и как поступить правильно. Если развод, то сына буду видеть только по праздникам. Оставить всё как есть и притвориться, будто ничего не было, не получится. Сам себя не обманешь. Неужели она ничего не скажет?

Арина вышла из спальни с чемоданом. Я мельком бросил на неё взгляд так, чтобы она не видела. Красивая чертовка.

– Арсений, идём мой мальчик. – Жена подошла, взяла сына за руку и направилась к двери. – Прощай, Сид.

Дверь захлопнулась. Вот это и всё, что супруга хотела мне сказать? Столько злости накипело, а выплеснуть не успел. Всё так быстро произошло. Голова опять стала трещать.

В квартире воцарилась полная тишина. Пустота внутри меня. Ощущение, что я потерял некий дар, который был предназначен Богом только для меня. Потерял жену и сына. Я ими жил. Встал с дивана, прошёл на кухню, достал из шкафчика начатый коньяк, взял бокал. Налил до краёв. Залпом выпил. Жить не хотелось. Квартира была на девятом этаже. Я вышел на балкон. Мягкая осенняя погода и лёгкий ветерок пытались успокоить меня, остановить. Но я уже всё решил. Неожиданно кто-то тронул за плечо, я оглянулся, передо мной стоял Ангел.

– Сид, ты решил прыгнуть и покончить с жизнью? Из-за того, что тебя жена предала? А ты помнишь, сколько раз Родину предавали? А она всё жива.

– Я не Родина, – на автомате ответил я, не совсем осознавая, что происходит.

– Ты её частичка, – смахнув с белоснежного крыла вековую пыль, произнёс Ангел и растворился во мраке дня.

– Молодой человек, очнитесь, вы живы? – услышал я голос над собой.

Открыл глаза. Бросил взгляд по сторонам. Деревянный пол, я у деда в доме. Надо мной стоял пожилой человек.

– Ну наконец-то, очнулись! Скорую и полицию я уже вызвал. Да, хорошенько вам приложили. Я тут по соседству живу. Вышел на двор, смотрю, у вас в доме двери нараспашку, калитка открыта. Понимаю, что-то не так. Прислушался – тихо. Вот и зашёл в дом без приглашения, смотрю, вы лежите на полу с головой пробитой. Прильнул к груди, дышите. Знать, живой парень. У нас тут часто залётные бомжи гастролируют. Ищут, где что не так лежит. А тут, видно, прознали, что дом пустует, вот и зашли. А вы, наверное, внук Терентия? Помню, видел вас, когда вы деда навещали лет семь назад. У вас телефон разрывался, жена, наверное, беспокоится. Вы бы перезвонили.

Голова шумела, как прибой во время шторма. Но сумасшедшая радость вдруг охватила всего меня, до последней клеточки организма. Моя семья со мной.

Я поблагодарил соседа. Он ушёл к себе. В доме всё было перевёрнуто. Окинул взглядом комнату, в углу заметил зеркало. И вот тут меня осенила шальная мысль. Я рванул на второй этаж, прихватив с собой инструмент из машины. Шестая доска, взломал…

Обёрнутый бумагой дневник и свёрнутая в рулон кожаная вывеска, я тут же начал её разматывать. Надпись гласила: «Кожевенная мануфактура “Старый жёлудь”».

Адажио

Дом на берегу реки – на уютной опушке среди могучих дубов, сосен и платанов – был больше похож на вымысел, нежели на реальность. Ну и правда, сами посудите: деревянный двухэтажный сруб стоял метрах в тридцати от берега. Белый песок отделял ступеньки дома от реки, а сзади, прямо за окнами, росли вековые платаны. Ни единой души не было видно на многие мили вокруг, и лишь лёгкий ветерок нарушал тишину этого волшебного уголка природы.

Начало ноября выдалось прохладным, почти каждый день шёл дождь.

Мы сидели с внуком возле камина, дрова тихонько потрескивали, тепло заполняло пространство гостиной. Мы пили ароматный чай, заваренный на травах, которые я собрал в окрестностях ещё прошлым летом.

– Дед, неужели в этих травах столько силы, как об этом трубят у нас на рынке?

– Адажио, в этих травах заключена радость весны, сила солнца, буйный аромат цветов, целебные свойства растений. Нужно лишь суметь прислушаться к природе, и она сама накормит и исцелит. Тем более здесь, у подножия Альп.

Я достал из коробки сигару, подошёл к столу, где стояла гильотинка, обрезал кончик и вернулся к камину. Достал горящее полено, которое подбросили пару минут назад, и оно уже успело разгореться, и прикурил. К аромату трав, блуждающих вокруг нас, прибавился запах кубинской сигары. Получился этакий амбре фьюжн.

– Дед, я немного тебя подостаю, не против?

– Адажио, у нас так редко бывают минуты, когда мы свободны, так что давай. Тем более ты вечером опять улетаешь в Мадрид на конкурс, а я завтра лечу в Лондон на сейшн. Неизвестно, когда мы увидимся в следующий раз, – с грустью произнёс я, усаживаясь в любимое кресло.

– Когда я пишу музыку, вспоминаю людей, которые так много говорят о Родине. Ты жил в разных уголках земли. Скажи, что в твоём понимании любовь к Родине, патриотизм? Я, когда до конца не понимаю что-то, не осознаю сути, у меня не получается воспроизвести задуманное в звуках, перевести в ноты, – выказал свою озабоченность внук, расстёгивая верхнюю пуговицу на рубашке.

Я понял: сигарой тут не обойтись. Встал с кресла, достал бутылку рома, кстати тоже кубинского, из серванта, стоящего у стены напротив камина, плеснул янтарного напитка себе в стакан и вместе с бутылкой вернулся на место. Глотнув ром и затянувшись сигарой, я, как опытный афисионадо, эффектно выпустил несколько колец сладковатого дыма.

– Понимаешь, Адажио, я жил там, где позволяли мне средства. А тогда их у меня не было. Я рыскал по всему свету, искал, кому можно втюхать свой «талант». Поэтому принимал предложения от различных клубов, иногда работал просто за гроши, за еду. Саксофон и мою манеру игры не везде воспринимали.

– Дед, перебью. Я же другой вопрос задал.

– Это увертюра. У меня нет Родины, я так тогда думал. Вернее, каждая полуподвальная каморка, которую я снимал, и была для меня Родиной. Ведь именно там, когда я приходил на ночлег, рождались первые мои композиции. Когда мы познакомились с твоей бабушкой, я жил в предместье Парижа. И мне там нравилось, но до поры. Лет через пять я почувствовал дискомфорт, чувство тревоги накатило на нас лавиной, и мы покинул тот рай, который стал для нас адом. Но пять лет эта каморка приходилась нам с Люсьен Родиной. И мы её любили.

– А что случилось? Что, вот так резко всё изменилось?

– В послевоенный Париж хлынуло несметное количество музыкантов, которые, как и я, пытались хоть немного заработать. Нет, я не испугался конкуренции, тут совсем другое. Я боялся за Люсьен, грабёж, убийства, изнасилования – мрачные времена настали.

В горле чуть пересохло, я плеснул в стакан ещё немного рома и выпил залпом.

– Но вернёмся к твоему вопросу. Мне коллеги говорили: «Всё это чушь! Испытывая великую любовь к Родине, ты можешь погибнуть вместе с ней. Нет, не физически, духовно. А ещё ты отнимешь будущее у своих детей, привязывая их к родным пепелищам и к отеческим гробам».

За окном сверкнула молния, грянул гром, на мгновение гостиная озарилась призрачным светом.

– «Выбор между ветхой землёй твоего рождения-проживания, ставшей землёй смерти, и между новой родной землёй, где ты и твои дети смогут жить, делаешь только ты. Да, ты родился здесь, но ты музыкант, у музыканта нет Родины. Ты не принадлежишь самому себе, своему выбору», – говорили они.

– Так что же делать? – спросил Адажио, заёрзав в кресле.

– Я спустя годы встречал этих парней, здесь, в Италии. Завидев меня, они отводили взгляд, опускали голову и проходили мимо, делая вид, что мы не знакомы. Бросаться такими словами могут только юнцы, и я не про возраст. Когда молод, наверное, всегда так думаешь. Слава, деньги и всё такое. – Я встал, подошёл к камину, подбросил поленьев в огонь. – После долгих странствий по свету мы с твоей бабушкой вернулись в отчий дом. Ты не можешь себе представить, какое это непередаваемое чувство – ступить на нашу пристань, вдохнуть полной грудью свежий речной воздух и наконец излить душу в громогласном крике: «Я дома!»

Дрова в камине продолжали потрескивать, за окном пошёл дождь.

– Родина как возлюбленная, чей аромат проникает в самые сокровенные уголки души, оставляя неизгладимый след в сердце. В её нежных объятиях мы обретаем покой и вдохновение, она пробуждает в нас отвагу и жажду творчества.

Дождь усилился, он всё яростнее тарабанил в окна. Я не мог сидеть на месте и решил покормить рыбок в аквариуме. Мне так легче вести разговор. Как бы между прочим продолжил начатую мысль:

– Родина – это сокровенная часть нас самих, наша душа пульсирует в унисон с её биением. Знаешь, это важно вовремя понять, а не возвращаться в родные края, когда пора уже на тот свет.

– Дед, а что ты думаешь о смерти? – выпалил Адажио, не давая мне даже перевести дух.

– Ничего себе у тебя вопросы! Ну и тему ты затронул! С чего бы это?

– Я тут одну пьесу начал писать, «Путешествие в небытие», хочется более скрупулёзно разобраться в нюансах.

– Да ты, как и твой отец, опережаешь своих сверстников в развитии. Ну, хорошо, слушай. Мы все ужасно боимся смерти. В том числе те, кто громче всех заявляет, что её нет. Мы пытаемся заменить этот страх самыми разнообразными выдумками, предположениями и рассуждениями. И как можно крепче забыть о реальности. – Я постучал пальцами по стеклу аквариума, рыбки засуетились, я насыпал сухого корма в специальный прямоугольник из пенопласта. – Поэтому появились различные религии, верования. Мы стараемся воспринять веру как абсолютное знание, чтобы не чувствовать дышащую нам в лицо Бездну Небытия. А вера – это танец на канате, натянутом над пропастью Тьмы полного неведения, это бег по воде. В любых других случаях вера – это бред психически больного человека. Думаю, хватит, а то запутаешься.

– Дед, а ты философ!

– Посмотрю на тебя, когда тебе будет как мне.

– А когда ты повзрослел? Когда ты сам стал выбирать, что тебе делать, как жить? – произнёс Адажио, составив мне компанию у аквариума.

– Мои родители ушли в мир иной очень рано, мне четырнадцать только-только стукнуло. Вот, наверное, с той поры на кусок хлеба я зарабатывал себе сам. То в подмастерьях, то в грузчиках. А как-то, добравшись до Вены, увидел на площади музыканта, который играл на трубе. Я присоединился к кучке зевак, которые стояли подле него.

Я любя потрепал внука за кучеряшки, и мы вернулись на свои места.

– Ничего подобного я не испытывал ранее, мой внутренний мир перевернулся. Тогда я себе и сказал, что стану музыкантом. Когда Энди, так звали трубача, закончил играть, я тут же свистом воспроизвёл его мелодию. Он увидел меня, подмигнул и забрал с собой. Больше я не испытывал нужды в еде. Он научил всему.

Я налил в стакан ещё рома. Капли дождя, настукивая в окна, предлагали обратить внимание на свои ритмы и звучание. Адажио сидел в своём кресле, держа в руках давно пустую чайную чашку, и жадно пожирал меня глазами, будто видит первый раз. Наверное, это моя ошибка, я с внуком действительно никогда ещё о таких серьёзных вещах не разговаривал. И я продолжил:

– Энди к тому времени стал уже известным музыкантом, а на площадь вышел по привычке. Он считал, что простые люди, неспособные заплатить большие деньги за его концерты, тоже должны слышать хорошую музыку. Почти десять лет мы разъезжали вместе. Однажды, на гастролях по Америке, он схватил воспаление лёгких, и спасти его не удалось. И мне пришлось становиться взрослым и делать выбор самому. Ведь все эти десять лет я сидел на шее у Энди.

Я встал с кресла и предложил внуку пройти на террасу. Одевшись потеплее, прихватив с собой сигару и ром, мы вышли на свежий воздух. Дождь продолжал настукивать, только теперь по крыше террасы, а над рекой начал стелиться густой туман.

– Твои родители погибли в автокатастрофе, когда тебе исполнилось два года. Твой отец Федерико к твоему рождению написал композицию «Адажио» и сказал мне: «Мы исполним её, когда сыну стукнет восемнадцать лет». Федерико не дожил до этого дня. Я думаю, что мы её исполним и запишем с тобой вдвоём.

– Папа слыл хорошим музыкантом? Ты никогда не давал мне слушать его записи. Почему?

– Прости, Адажио, я боялся, вдруг боль утраты не покинет меня никогда. Он был настоящим джазменом, его контрабас неповторим.

Я плеснул себе в стакан ещё рома, выпил залпом. Закурил сигару.

– Послушай, внук, мы с тобой о таком сокровенном разговариваем, что мне не совсем это нравится. Ты вот что лучше скажи: у тебя есть девушка?

– Дед, ну так и знал, что этим закончится. Да, её зовут Беатриче, – покраснев и чуть смутившись, ответил Адажио.

– Она прекрасна?

– Она королева. У неё большие карие глаза, длинные вьющиеся волосы, немного пухленькие губы… Дед, всё, давай не будем.

– О, Адажио, я тебя понимаю.

– Дед, она играет на трубе, но мечтает о саксофоне. Ты дашь ей пару уроков?

– Труба, саксофон! Адажио, я уже люблю свою невестку.

– Дед, мы с ней ещё об этом не разговаривали.

– Я знаю, о чём говорю, внук. Видишь, впереди река. Прислушайся, слышишь – тарелочки: тс-с, тс-с, тс-с. Вступают клавиши, нехотя, легко, протяжно, откуда-то издалека, они несут всю силу реки, её мощь, но пока только поверхностно, тонко.

– Да, да, только не в си бемоле, а фа диезе, так будет лучше, – встрял Адажио. Он провёл рукой по волосам, которые мягкими прядями спадали на его лицо, скрывая проницательные глаза.

– Отлично, согласен. Подхватывает ритм ненавязчивый контрабас: бум-бум-бум. И в этот момент вступает саксофон. Из глубины, из недр самой реки, доносятся протяжные звуки. Они ещё не окрепли, но уже просят выпустить их на волю. Ритм тот же, спокойный и хладнокровный, но тарелочки звучат уже громче, клавиши становятся насыщенней, мелодия акцентируется, саксофон вырывается наружу и сливается с туманом в единое целое…

– Антонио, иди в дом, холодно уже, простынешь, – подкравшись ко мне незаметно и обняв за плечи, произнесла Люсьен. – Адажио с нами нет уже пять лет, а ты всё разговариваешь с ним, будто он рядом.

Её слова меня встряхнули, вернули в реальность. Мы зашли в гостиную, над камином висело в чёрной рамке фото Адажио. Он погиб в авиакатастрофе пять лет назад, когда летел в Мадрид на конкурс пианистов, в свой восемнадцатый день рождения.

Я присел в кресло возле камина, Люсьен села рядом. Её глаза всегда меня успокаивали, в них есть нечто необъяснимое. Дрова в камине продолжали потрескивать, исходящее тепло дарило уют.

Люсьен собиралась долить мне в кружку чай, но вдруг мы услышали звук мотора автомобиля. Да, это авто, хлопнула дверца, через несколько секунд послышались шаги на террасе. В дверь постучались.

– Открыто, входите! – крикнула Люсьен.

Я немного насторожился.

Дверь скрипнула, и в дом вошла молодая девушка, за её руку держался малыш.

– Проходите, присаживайтесь, молодые люди, – произнёс с волнением я.

Люсьен помогла раздеться девушке и малышу. Они присели возле камина на диване.

– Слушаем вас, синьора, – начал разговор я.

– Бонжорно! Вы, вероятно, синьор Антонио Пиронни?

– Да, так и есть.

– Меня зову…

– Простите, перебью, вы Беатриче!

– Да, а как вы…

– Не утруждайте себя, девушка, Адажио очень много рассказывал о вас.

– Понимаете, мы с Адажио собирались лететь в тот день вместе на конкурс. Но такси, в котором я ехала в аэропорт, попало в аварию. Меня госпитализировали, потом отец отправил меня на реабилитацию в Америку. Там, собственно, я и прожила почти пять лет. Вот только сегодня утром я прилетела домой и решила не откладывать на завтра визит к вам.

Беатриче сделала глоток чая, посмотрела на нас с Люсьен такими пытливыми глазами, что по моему телу прошла дрожь. Она прекрасна, просто королева.

Во мне что-то начинало закипать, откуда-то из глубины, я точно не мог себя контролировать, поддался течению.

– Синьор Антонио, синьора Люсьен, я хотела вам представить этого малыша, – торжественно заявила Беатриче. – Адажио Пиронни.

Моё сердце дрогнуло, застучало, словно исполняя аллегро.

– Повторите, что вы сказали? – произнёс я, находясь в состоянии помешательства.

– Адажио, куда ты запропастился? Иди к нам, – проговорила Беатриче.

Но малыш подошёл к пианино и открыл крышку.

Вступили клавиши, нехотя, легко, будто издалека…

Даниил Бобков

Цветок своей сказки

Роза устало потёрла глаза. День, проведённый за компьютером, не прошёл бесследно. Бессмысленные отчёты, переписка с клиентами, обучение младших коллег… Роза уже и забыла, когда пришла в компанию, но точно знала, что здесь ей не нравилось.

– Ты мой цветочек, – приговаривала бабушка, расчёсывая маленькой Розе густые чёрные кудри. – Ты будешь самой счастливой и проживёшь долгую, интересную жизнь!

Куда это делось?

По меркам коллег, девушка была успешной: дорогая машина, квартира в центре города, практически выплаченная ипотека… Стажёры хотели быть как она, а более опытные работники завидовали той лёгкости, с которой она справлялась с каждой задачей. Но сама Роза двигалась по накатанной и не получала радости от всех тех благ, которыми засыпала её фирма.