Культ огня

Антон однажды подсчитал, что все подарки Кате ему обошлись в сумму около ста тысяч рублей. Серьёзнейшие деньги, которые он никогда и в руках-то не держал, но откуда-то они же брались! Хотя, опять же, смотря как считать. Для Кати они могли быть и в разы дороже, например, блокнот с признанием в любви не имел цены в денежном выражении. Многие подарки имеют символическую цену, но колоссальную эмоциональную значимость. Как сказал бы сам Вячеслав Иннокентьевич Ши: “Не красотой единой жив человек, но памятью о своей небрежности”.

Не найдя действительно достойной его внимания информации на прослушанном дважды альбоме “Шершней”, Антон решил действовать сгоряча. Пришёл в вуз глубоким вечером, охраннику сказал, что забыл в какой-то аудитории рюкзак, а там якобы были документы, которые уж очень ему были нужны. Широкомордый охранник Антону поверил, потому что часто видел его с профсоюзом во время сбора макулатуры, и подумал, что парень надёжный, дел не натворит. Антон поблагодарил охранника, натянул поддельную улыбку и пошёл к центру здания, где была развилка, ведущая в лофт.

Антон часто думал: зачем мыть руки перед едой, если намного более логично мыть их после еды? Ну, ему так казалось, по крайней мере. Ведь еда, особенно жирная, явно грязнее, чем руки. В таком случае, давайте уж мыть еду перед едой, но никак не руки!

Проход к центру корпуса был в форме толстой кишки, расширяющейся к концу. Окошек не было, поэтому было очень темно. Единственным источником света был зелёная табличка с надписью “ВЫХОД”. её света было достаточно, чтобы можно было рассмотреть висевшие по обе стороны портреты именитых выпускников НижГИУ.

Студенты называли этот коридор “коридор невыносимого равновесия”, потому что его сделали совершенно невыгодно с точки зрения удобства пользования им: никто не мешал сделать его прямым, архитектура здания это позволяла, но какому-то гению пришло в голову сделать его извилистым, причём так, что человеку, чтобы по нему пройти, нужно было повернуть двенадцать раз налево и двенадцать раз направо за весь путь, который ещё и занимал около десяти-двадцати минут, что на первый взгляд может показаться не таким долгим маршрутом, но если представить, что многим студентам и преподавателям нужно было проходить по нему десятки раз за день… Да, лучше бы его сделали просто прямым. Сергей с друзьями на первом курсе даже составили план этого коридора, заблаговременно измерив его длину и отметив места поворотов, и посчитали, что будь коридор прямым – путь занимал бы не больше тридцати секунд в одну сторону.

Вообще-то, в НижГИУ было достаточно странных архитектурных решений, начиная хотя бы с того, что новое руководство вместо водонапорной башни (которая была советским наследием и очень нравилась студентам) установило огромное гипсовое перо, которое должно было символизировать “знания”. Некоторые входы почему-то были только через люки, что доставляло сплошные неудобства как преподавателям, так и студентам, ну а дальше – классика: лестницы, ведущие в никуда, окна, раскрашенные средневековыми витражами (звучит, может, и красиво, но вы бы видели эту безвкусицу!), заказанная по обмену из Белоруссии гибкая крыша, меняющая форму в зависимости от погоды, коридоры с зеркальными потолками, чтобы студенты "смотрели в себя", туалеты на каждом этаже разного дизайна – от античного до футуристического, стены из шотландского шоколадного кирпича для "ассоциации с наукой" (вроде и приятная мелочь, но они только на этаже, где заседает руководство), внутренний дворик с мини-зоопарком из говорящих попугаев, которые тоже изначально были хорошей идеей на бумаге, но в конце концов привели к тому, что их разговоры начали сильно отвлекать от лекций и семинаров. Разумеется, главная достопримечательность вуза – актовый зал, построенный в форме черепахи, по краям которого стояли скамейки на пружинках (как и многое другое в вузе, да и вообще как почти что все скамейки в Нижневартовске), а на стенах на высоте примерно трёх-четырёх метров висели светильники в форме голов всех ректоров прошлых лет. Над каждым светильником – самая известная цитата каждого ректора, как например над Р. Т. Ягодкиным: “Не знаешь историю – отруби себе голову и умри, потому что лучше знать историю, чем быть невеждой”, а над Ш. Е. Заботливым: “Я родился для истории, я умер для истории” и так далее.

В этом зале не одно поколение студентов получало свои дипломы из рук деканов. Но выпускной истфака проходил совсем не здесь. По старой традиции, тянущейся ещё с конца XIX века, истфак выпускался не летом, а в начале осени – значительно позже всех остальных. И происходило это на другом конце главного корпуса, там, где последние двести лет была кафедра истории. Лет пять назад, когда сменилось руководство, кафедру переместили на четвёртый этаж правого крыла, поближе к женскому туалету, а на её месте построили модный лофт по образцу Бауманки – брюзжащий, как соловецкий макаронный суп-трансформер, оплот самодержавия. Это было одно из немногих мест, где на территории вуза можно было легально пить и курить, так как окна были выдолблены настолько широкие, что казалось, будто ты вышел на улицу, а соответственно находишься не на территории учебного заведения. Благодаря одному этому факту последние пять лет выпускные вечера исторического факультета проходили интересно и весело. Ко всему прочему там же была и лошадиная ферма, и Зай-Зай-Зайчик™ (известный игровой автомат, в котором можно было выиграть ВСЁ, если проявить сноровку) и кофейный аппарат, который делал отвратительный кофе.

Антону нужно было добраться именно туда, к этому моднявому лофту, потому что именно там, как он думал, уже ставят сцену и звуковое оборудование. В этот момент, когда он уже прошёл центральную развилку, он начал подозревать, что заплутал в темноте, и идёт куда-то не туда. Он никак не мог понять, где он находится, потому что привык видеть все эти коридоры и переходы при солнечном свете. В потёмках они все выглядели иначе, и чем дальше он шёл, тем всё становилось каким-то инородным и незнакомым.

Антон остановился, прислонившись спиной к холодной бетонной стене, с которой на него смотрели будто бы бесконечные однообразные портреты. Воздух пах плесенью и старым металлом, как в старом эстонском подвале, в котором никто не убирался годами. Антон хотел было достать телефон, позвонить кому-нибудь – а тот не включался. По всей видимости, успел разрядиться за день. Даже наручные часы с монохромным экранчиком показывали какую-то ерунду. Вместо цифр – буквы!

Антон глубоко вздохнул, пытаясь собраться с мыслями. Лофт должен быть где-то рядом. Он помнил этот маршрут (точнее, думал, что помнил): от центра – в левое крыло, до конца по коридору, два пролёта вверх по лестнице, потом поворот направо… или налево? Антон нахмурился. Всё казалось совсем неправильным. Теперь уже ни одна из развилок не выглядела знакомо.

Сергей уже часа два как был дома, измученный не только болью в затылке, но и утомительным процессом украшения лофта – хлопотным и нудным занятием, но необходимым, выпускной же. Он чувствовал тупую пульсацию в голове, будто внутри кто-то аккуратно, но настойчиво стучал молоточком по внутренним стенкам черепа. В надежде облегчить свое состояние, он принял пару таблеток «Баралгина», запил их водой и, даже не раздеваясь толком, рухнул на кровать, где почти сразу же погрузился в сон.

Спалось ему очень плохо: его мучил странный и жуткий кошмар, в котором он оказался на сцене с гитарой в руках перед огромной толпой своих озверевших одноклассников. Те кричали и свистели, швыряли что-то в его сторону, какие-то помидоры, носки, трусы, ботинки, и поносили его самыми ужасными словами. Многие из этих слов Сергей даже никогда раньше не слышал – они звучали чуждо и дико, но их смысл был до боли понятен: его музыка никому не нужна, она глупа, бесполезна и смешна. Он хотел прекратить играть, бросить все, убежать, но пальцы будто прилипли к струнам, а рот сам, без его воли, выводил слова песни, которую он вовсе не хотел петь. Сознание сопротивлялось, но тело не слушалось, продолжая этот мучительный ритуал унижения под одобрительный вой толпы…

Проснулся Сергей часа в четыре утра, когда вокруг ещё царила глубокая тишина, нарушаемая лишь редкими звуками, доносившимися издалека. Затылок побаливал, но было уже значительно легче, чем вчера – будто внутри головы каким-то чудом убрали это гадкое, жуткое существо, которое мучило его целый день. Казалось, что из черепа вытащили какого-то жука, пожирающего мозги: дырка осталась, но теперь её никто не жрет, и слава Богу! Сергей, чувствуя себя чуть лучше, решил не лежать в постели и, чтобы окончательно прийти в себя, принял душ, смыв с себя следы усталости и тревоги. Стало ещё полегче. После этого он оделся потеплее, накинув свитер и плотную куртку, и вышел на улицу. Небо было тёмно-синим, почти черным, а над городом стоял густой, плотный туман, который скрывал все вокруг в радиусе метров двухсот. Воздух был свежим и немного влажным, а запах был очень особенный – это был утренний запах, который Сергей ни с чем не мог спутать: сочетание прохладной сырости, аромата утренней росы и влажной земли. Наступила суббота.

Катя однажды сказала Сергею: «Зря ты общаешься с этим бестолковым вислоухим маракасом – жалкой пародией на человека. Он и тебя предаст однажды». А Сергей ей не верил, говорил: «Вот увидишь, настоящую дружбу проверят живые обстоятельства, как живое пиво».

На улицах было очень спокойно и тихо, город ещё спал. Даже машин почти что не было – только редкие фары-призраки пробегали вдалеке. Сергей знал, что движение разгонится только через час-два, если вообще разгонится: субботние утра часто бывают такими – безмятежными, люди ещё лежат под одеялами, а время густой слизью тянется медленно-медленно. Пальцы на ногах Сергея немного замёрзли, кожа слегка покалывала от холода, но он решил пока не возвращаться домой, а выйти на привычную ему утреннюю пробежку в ближайший парк культуры и отдыха. Нужно было освежить мозги, разогнать остатки ночных кошмаров и, может быть, хотя бы частично очистить голову от этой жуткой пульсации, которая всё ещё не давала ему покоя.

Добежав до парка, он остановился перед решётчатой калиткой, коричневеющей от времени и сырости, и, когда он толкнул её плечом, дверца с лёгким скрипом поддалась. Сергей чувствовал, что она совсем холодная, почти ледяная, а поверхность почему-то имела чуть заметную липкость – будто кто-то недавно протёр её чем-то вроде WD-40. А внутри парка было по-домашнему тихо. Не то чтобы пустынно – нет, чувствовалось присутствие чего-то живого, возможно, где-то за деревьями или между скамейками, но всё ещё спало или просто не торопилось показываться, как на кладбище. Трава сверху покрылась туманом, который не шевелился и сам по себе был частью этого странного утреннего состояния. И Сергей, ступая осторожно, не желая нарушать этот особенный покой, шагал дальше внутрь парка, оставляя следы на влажной земле, которые уже через секунду исчезали под плотным облаком тумана.

Утро висело в воздухе лёгкой пеленой. Легко запахло хвойным холодком – ели и сосны, высаженные аккуратными рядами вдоль дорожек, держали на себе росу и глубокий, завлекающий в себя утренний туман, который ещё не скоро испарится.

Парк был простой, без выдумок и придумок. Никаких фонтанов, никаких ярких цветников, не было и идиотских надувных батутов в виде клоунов, буратин, вампиров, скорпионов из «Мортал Комбата» и всякой прочей нечисти. Ранняя осень уже давно напоминала о себе появляющейся пожелтевшей листвой и осторожным холодом, особенно по утрам. Скамейки (по примеру вузовских, на ржавых пружинках) стояли на своих местах, покрытые слоем влажного конденсата. Кое-где виднелись детские площадки, но дети на них не играли, в основном там ночевали бомжи. Сегодня там уже не было никого. Только качели слегка покачивались от ветра, будто кто-то с них только что встал и ушёл.

Сергей сделал пару шагов, прислушался к себе. Под ногами хрустела щебёнка, вдалеке перекликались редкие птицы, а над головой, между деревьев, просвечивало тёмное, почти что зимнее утро. Он знал этот парк хорошо – много раз бегал здесь, особенно когда хотелось побыть одному. А ещё ему вспомнилось, как в школьные годы он врубал в наушниках любимый альбом “Однокластера” и часами катался здесь на велосипеде. Тогда это место казалось таким большим и… На самом деле, он никогда прежде не бывал в этом парке в такое раннее время, когда не надо ни с кем здороваться, не нужно ни на кого отвлекаться. Только ты, твои мысли и равномерный ритм шагов.

Воздух был чистым, но холодным, и Сергей при каждом выдохе видел облачко пара перед лицом. Он немного согрел пальцы и несуетливо побежал по извилистой тропинке мимо совершенно чёрного пруда, который из-за черноты своей за долгие годы так ни разу и не зацвёл.

Антон запутался во времени и ему было очень страшно. Обнадёживало то, что по его ощущениям скоро должен был наступить рассвет, но в окружении монументальных стен было всё так же темно, ему очень хотелось есть, пить, а особенно спать. Эти бесконечные переходы, коридоры, лестницы выглядели совершенно одинаково – не было даже намёка, где он находится. Тогда Антон со всей своей злостью закричал на весь вуз. Кричал не меньше шести секунд, как бешеный сайгак, или как старый морской мясоед, и когда он закончил кричать – ему ответило громоподобное эхо, которое не стихало ещё примерно столько же.

Антон обернулся.

Прямо за ним, к его счастью, оказался такой знакомый вход в коридор невыносимого равновесия.

Он пошёл по нему. Минут через десять уже был на КПП. К его счастью, толстый охранник в расстёгнутой голубой рубашке крепко спал и громко храпел. Удивительно, как во сне он сохранял вид человека, который в любой момент может проснуться и строго объявить: “Без пропуска – никого не пущу, сволочи!”

На самом видном месте лежала раскрытая тетрадь – потрёпанная, местами залитая матчей и оттого зеленущая, и очень влажная и мягкая, как мягкая многослойная туалетная бумага. В ней были имена студентов, номера пропусков и всякие «приходил-уходил», «курил-не курил», «помер, по его пропуску больше не пускать», а ведь бывало и такое.