Упругая механика бытия

Илья Петров

Упругая механика бытия

Рассказ

Первый укол тревоги Макс ощутил на исходе своего десятого школьного года, когда готовился к зачёту по биологии. Он никак не мог осознать законы генетики по Менделю и решил обратиться за помощью к бабушке, благо она была не кем попало, а целым доктором биологических наук. Макс редко дёргал бабу Лену по учебным вопросам, поэтому она всегда была рада откликнуться.

Она принялась просвещать внука относительно аллелей, скрещиваний и расщеплений признаков, иллюстрируя свой рассказ рисунками соцветий различной формы, которые она аккуратно делала цветными карандашами. На десятой минуте бабушкиного монолога, когда цветами была покрыта добрая половина тетрадного листа, Макс с досадой ощутил, что ничего не понимает. Но не оттого, что ему не хватало базовых знаний, чтобы въехать в смысл повествования, а оттого, что в этом повествовании зияли логические дыры и даже противоречия. Это было совершенно не похоже на бабушку: по этой самой генетике она читала лекции в МГУ и материал знала на отлично.

Макс задал ей пару вопросов про наиболее непонятные вещи. Бабушка стала отвечать, но окончательно запуталась, чем была одновременно смущена и озадачена. Макс не стал её мучить дальше, сделал вид, что всё понял, поблагодарил, улыбнулся и поплёлся продолжать заготовку шпор. Он списал этот странный эпизод на бабушкино утомление: шёл десятый час вечера, и у неё за спиной был насыщенный трудовой день. Ну имеет же право на усталость человек семидесяти четырёх лет от роду.

К тому времени Макс уже больше двух лет жил вдвоём с бабой Леной. Его мать, профессиональная скрипачка, получила приглашение из разряда тех, от которых не принято отказываться: приглашающей стороной был Венский филармонический оркестр. Отец, который имел совместный бизнес с родным братом, отпросился у него на «некоторое время», чтобы поддержать супругу. Но очень скоро столкнулся в Вене со своим одноклассником, который как раз расширял там производство промышленных магнитных датчиков и уговорил отца стать его дистрибьютором в странах Восточной Европы. Посоветовавшись с дядей Андреем, отец согласился. Эта работа предполагала сплошные разъезды, но отец утверждал, что только рад этому, так как сильно засиделся на одном месте в Москве. Ну а дядя Андрей поднанял себе операционного директора, и вроде как не остался внакладе.

Разлучившись с родителями накануне своего пятнадцатилетия, Макс не слишком убивался от тоски по ним: наступал возраст отрицания предков, да и своя собственная жизнь становилась всё более и более интересной. А вот бабу Лену он, как ни странно, не относил к идеологическим противникам. Возможно, потому, что, будучи, как и он, Тельцом, бабушка по всем вопросам имела свою собственную, хорошо аргументированную позицию и частенько оказывалась на стороне внука в его нередких спорах с родителями.

Макс и баба Лена хорошо ладили с самого его детства, когда он проводил как минимум по два летних месяца на её даче в Кратово. Вернее, на их даче с тогда ещё живым и здоровым дедом. Дед обучал внука обращению со столярным инструментом, а бабушка раздавала наряды по садово-огородным работам. Макс обожал первое и не особо любил второе, но знал, что если добросовестно выполнить задание бабы Лены, она отпустит его до самого ужина гулять с друзьями-подругами. Сам того не замечая, на даче он приучался и к дисциплине, и к планированию своего времени, что потом очень помогало ему во время учебного года.

Их кратовские идиллии закончились тем летом, когда Макс перешёл из пятого в шестой. Дед стал жаловаться на боли в животе, и когда на третий месяц жалоб его всё же удалось отконвоировать в поликлинику, быстро выяснилось, что у него терминальная стадия рака желудка. Он сгорел буквально за полгода, никто не успел толком ни понять происходящее, ни привыкнуть к нему.

Так внезапно оставшись без спутника жизни, с которым прожила без малого пятьдесят лет, баба Лена перестала ездить на дачу, где почти всё было сделано золотыми руками ушедшего мужа и слишком явно напоминало о нём, и полностью сосредоточилась на работе, как преподавательской, так и научной. Взяла себе сразу двух аспирантов и не давала им спуску ни зимой, ни летом.

Бабушкина «двушка» в сталинском доме на Ленинском всегда казалась Максу роскошной по сравнению с родительской «трёшкой» в спальном районе. Высоченные потолки с лепниной – это само собой, но были еще и логистические бонусы: при том, что до школы было примерно так же по времени, центр становился гораздо ближе и доступнее. Таким образом, переселение к бабушке совсем не огорчило Макса. Тем более, что у него снова была своя комната в доме, пусть меньшая из двух, зато он в ней чувствовал себя хозяином, а баба Лена имела достаточно такта не указывать ему на то, что хозяин он липовый. Ей нравилось, что внук без особых напоминаний следил за порядком на выделенной ему площади и не только сам заправлял постель, но и по своей воле тщательно пылесосил всю квартиру по воскресеньям. Был почти идеальным квартирантом, разве что пыль со шкафов не вытирал, но у мужчин на это занятие обычно бывает аллергия, с этим грустным законом жизни Елена Аркадьевна примирилась уже давно…

Почти всё лето между десятым и одиннадцатым классом Макс провёл с родителями в Европе. Пока не наступила июльская жара, они умудрились одновременно взять отпуск и устроили отпрыску автомобильный круиз по Австрии, Венгрии и Италии. За три недели они проехали столько интереснейших мест, что к середине круиза голова Макса почти перестала вмещать новые впечатления. Когда же в конце августа, утомлённый последующим двухмесячным торчанием в Вене, он вернулся в Москву, Макс рассказывал бабушке не про Венецию, где целый день лил дождь и невозможно было протолкнуться сквозь толпы китайских туристов, а про ультрамариновую гладь озера Гарда, обрамлённую зубастыми предгорьями Доломитовых Альп, и про средневековую Равенну, с её древними базиликами и похожим на исполинский гриб Мавзолеем Теодориха.

Тогда-то, в последние дни своего последнего школьного лета, Макс снова отметил некоторые странности в поведении бабы Лены. Не вполне осознавая это, он привык к тому, что, будучи человеком науки, бабушка формулирует свои мысли развёрнуто и широко и уверенно оперирует сложными, сочинёнными и подчинёнными конструкциями. А тут вдруг она стала в них будто бы запутываться.

В один из этих дней Макс вернулся с прогулки в начале десятого вечера. Бабушка встретила его с напряжённым видом.

– Ба, что случилось? Вроде не поздно пришёл, – сказал он, покосившись на часы.

– Не поздно, не поздно, я не об этом сейчас.

– А о чём? – удивился Макс.

– Ты уже записался на подготовительные курсы?

– В Универе?

– Нет, в ГБУ «Жилищник».

Макс рассмеялся:

– Двадцать восьмое августа на дворе, там небось еще никто с пляжа не вернулся. В Универе, в смысле. В «Жилищнике»-то все трудятся, это понятно.

– Не обобщай. Я вот, например, вернулась. Вернее, и не уезжала никуда.

– Ну не все же такие хардворкеры как ты, ба, – сказал он с улыбкой и, наклонившись к ней, приобнял за плечи.

– Так, от темы не уходи, пожалуйста. Ты хотя бы позвонил им? Узнал, какие документы нужны?

– Ба, ну дай мне ещё хоть три денёчка догулять. Последние каникулы же ж.

– Вот именно! Не поступишь – и будут последние.

– Ну что ты так разволновалась на ровном месте? Чего не поступлю-то? Я разве тупой? У меня ж гены! Да и вообще, упёрлись мне эти курсы, я лучше олимпиаду затащу и без экзаменов поступлю.

– Максим, – она называла его полным именем только в случае повышенной серьёзности разговора. – Ты сейчас опять пытаешься оперировать терминами, в которых до конца не разобрался, что влечёт за собой выводы, не опирающиеся на… – тут она вдруг запнулась и замерла с озадаченным видом.

– На что? – простодушно спросил Макс, ещё не понявший, что бабушка умудрилась не справиться с этой не самой зубодробительной фразой.

Она вздрогнула:

– А? Что? Прости, я что-то задумалась. В общем, хотелось бы побольше серьёзности. Детство заканчивается.

– Жаль, я б продлил, оно клёвое.

– В армии его точно не продляют. Осознал?

Макс улыбнулся глазами и сделал стандартную мину «паиньки», которая у него получалась отменно. Чертами лица он вышел, в том числе и благодаря бабушкиным генам.

К Новому году отмахиваться от происходящего стало уже совершенно невозможно, и Макс решил поделиться своими наблюдениями с отцом, с которым они время от времени созванивались по телефону, иногда на троих с мамой. Обсудив последние новости, Макс аккуратно спросил:

– А ты с бабушкой-то часто созваниваешься?

– Ну, стараюсь пару раз в неделю, иногда правда закручиваюсь, – чуть виновато ответил отец.

– Ничего не замечал?

– Насчёт того, что она как бы менее складно стала формулировать?

– Ну да, можно и так сказать. Что-то я стал волноваться. Что это может значить?

– Макс, ну слушай, бабушке скоро уже семьдесят пять. Мы, конечно, привыкли к её профессорской чёткости мысли. Но это не так-то просто поддерживать пожилому человеку. Эффект высокой базы.

– А я вот, наоборот, читал, что люди умственного труда меньше подвержены старческим изменениям в деятельности центральной нервной системы.

– Всё так, но это же не более, чем долбаная статистика, – с грустным вздохом дал свою трактовку ситуации отец.

– Ладно, будем продолжать наблюдение, – ещё более озадаченно ответил Макс. – А на новогодние в Москву не приедете?

– Ох, – отец совсем сник. – Очень хотели. Но, сам понимаешь, у нас тут это вполне себе рабочие будни. У мамы каждый день репетиции нового концерта, а мне надо ехать в Будапешт и Загреб…

– Всё понятно с вами, – совсем уже без настроения подытожил Макс. – Но хоть на бабушкин юбилей-то приедете?

– Конечно, приедем! Слово пацана, – отец пытался говорить на их специальном полушутливом языке, чтобы не заканчивать разговор на минорной ноте.

К чести отца, родители сдержали его обещание и прилетели аж за три дня до праздничной даты. Елена Аркадьевна умудрилась родиться в один день с вождём мировой революции, то есть двадцать второго апреля. Это было источником неиссякаемого потока семейных шуточек и подначек, в которых обыгрывался и бабушкин бескомпромиссный характер, и созвучие Лена–Ленин. Топчиком считалась «эпиграмма», сочинённая дедом лет десять назад:

Стали твёрже был характер Ленин,

Сталин чтил его, хвалил и Ленин.

Юбилей прошёл очень душевно, прибыли даже некоторые родственники, которых в последний раз видели ещё при живом деде. Учитывая количество гостей, пришлось оставить идею домашнего праздника и снять зал в местном грузинском ресторанчике. Бабушкиным сыновьям с большим трудом удалось её уговорить: она была тверда в своём намерении накормить всех сама. Компромисс был достигнут, только когда дядя Андрей с отцом договорились с управляющим, что им разрешат принести с собой бабушкин фирменный ореховый торт. Ну а «всю остальную ерунду» взялись оплатить братья.

Славословили в основном гости, а бабушка слушала. Но от внимательного взгляда Макса не ускользнуло то, что вид у неё был немного рассеянный, раньше она выглядела более собранно и живее реагировала мимикой на происходящее вокруг. Когда же пришёл её черед выступить с тостом в память деда, она говорила очень проникновенно, но как-то нескладно, как будто непродуманно. Впрочем, Макс был уверен, что большинство присутствующих ничего не заметили, а если и заметили, то списали на эмоциональность момента. А сам он в этот миг украдкой переглянулся с отцом. Тот лишь на секунду опустил вниз края губ и слегка пожал плечами, что, видимо, означало «Ну а что мы с тобой можем сделать?»

Именно эта мысль и не нравилась Максу. Быть пассивным наблюдателем в ситуации, когда привычный мир медленно, но уверенно рушился, ему было категорически не по себе. Но как в неё вмешаться – Макс понять не мог, при том, что он не просто чесал репу, а потратил время и изучил приличное количество публикаций, посвящённых старческой деменции. Если отбросить откровенный бред не разобравшихся в проблеме журналистов и рекламные призывы шарлатанов от фармацевтики, то сухой остаток был примерно такой: из лекарств медицина предлагала широкий выбор разнообразных плацебо, а РПЦ от щедрот добавляла ещё и добрую молитву.

Как-то в конце июня бабушка сказала Максу за ужином:

– Сегодня экзамен закончила принимать, – теперь она разговаривала короткими фразами, без уточнений и придаточных.

– О, классно! – отреагировал Макс, погружённый в свои мысли о грядущем поступлении в Универ. – Отдохнёшь теперь до самого сентября.

– Да нет. Чего уж сентябрь? – кисло улыбнулась баба Лена.

– В смысле? – встрепенулся Макс.

– Максянь, я отказалась от курса. Пусть Шмелёв читает.

– Как Шмелёв? Зачем Шмелёв? Да кто он ваще такой?

– Доцент у нас на кафедре. Кандидат наук.

– Ишь, кандидатишка, а лезет, – зачем-то разозлился на него Макс.

– Да никуда он не лезет. Это мой ученик. Ты забыл? Я рассказывала.

– Да, прости, – спохватился Макс. – Это я от неожиданности не вспомнил.

– В общем, трудно мне стало читать. Забываю слова. Мысли убегают. Не дело это. Скоро надо мной хихикать начнут.

– Что!?!?! – разъярился Макс. – Ты не забыла, что я в сентябре к тебе присоединюсь? По репе схватят, кто хихикать будет.

– Не говори ерунду, – неодобрительно покачала головой бабушка. Она даже не стала ему разъяснять, что разные факультеты занимаются в разных зданиях – это бы выглядело как косвенное поощрение его рыцарского, но абсолютно неуместного мальчишества.

Глубокой осенью, когда Макс, выполнив своё обещание, стал первокурсником Универа, баба Лена, переставшая читать лекции и перешедшая к научной работе на дому, сильно простудилась. Ковид тогда еще не изобрели, это был, скорее всего, «старый добрый грипп», но подействовал он на бабушку так, что Макс не на шутку испугался.

На третий день болезни, когда от умеренного насморка и редкого покашливания она уверенно дошла до полного постельного режима, Макс, прибежавший в полпятого с пар (физру пришлось прогулять), обнаружил бабушку в состоянии, которое его откровенно встревожило.

Она лежала на своей кровати под пуховым одеялом, из-под которого торчало только раскрасневшееся потное лицо, и мелко дрожала всем телом, что было заметно и через одеяло. Глаза её были закрыты. Макс поспешил вступить в контакт:

– Ба, привет! Ты как? Вот, пришёл уже, отучился, – он пытался говорить максимально бодро, хотя на самом деле был полностью растерян.

Бабушка раскрыла глаза тут же, как будто она не спала. Сперва покосилась на внука, но быстро перевела взгляд на потолок.

– Ба, как ты? – повторил свой вопрос Макс, уже не так бойко.

– Ничего не понимаю, – не очень разборчиво пробормотала бабушка, всё так же глядя в потолок.