Тропа на кладбище: метафизика родительской любви

Елена Сибирская

Тропа на кладбище: метафизика родительской любви

"Мы хороним родителей не тогда, когда они умирают. Мы хороним их тогда, когда перестаём их любить…"

ПОСВЯЩЕНИЕ

Тем, кто читает это в 3 утра

Эта "костровая исповедь" не для всех.

Она для тех, кто устал от красивых слов о горе. Кто знает, что "время лечит" – это ложь, а "он в лучшем месте" – пустота. Для тех, кто понял: общество врёт нам про смерть так же, как врёт про счастье – красиво, утешительно и бесполезно.

Если вы ищете утешение – закройте книгу. Здесь его нет. Если ждёте советов, как "пережить горе" – не найдёте. Если хотите услышать, что "всё будет хорошо" – это не то место.

Эта книга – для тех, кто готов к правде. К той правде, которую произносят только в полной темноте, когда некому врать и не для кого красиво формулировать.

Она родилась у костра в одну из тех ночей, когда боль становится честнее слов. Когда понимаешь: мы все ходим и делаем вид, что знаем, как жить. А на самом деле учимся этому только через потери. Только когда уже поздно что-то изменить.

Семь лет назад я потеряла отца. И семь лет училась понимать простую вещь: мы хороним родителей не один раз. Мы хороним их каждый день – когда понимаем, что могли поступить иначе. Когда осознаём, чему они пытались нас научить. Когда становимся теми людьми, которыми хотели стать при их жизни, но не успели.

Эта книга – не про смерть. Она про то, как мёртвые продолжают нас воспитывать. Как боль превращается в мудрость. Как любовь живёт в нас даже тогда, когда её объект исчез.

Здесь нет глав в привычном смысле. Это разговор с самой собой у догорающего костра. Поток сознания человека, который дошёл до дна своей боли и решил её исследовать. Без прикрас, без надежды на лучшее, без попыток себя утешить.

Если вы похоронили родителей – вы узнаете себя в каждом слове. Если ещё нет – запомните эти слова. Пригодятся.

Потому что все мы идём по одной тропе. Только в разное время.

Берите карандаш. Записывайте в блокнот, в тетрадь, в дневник… Подчёркивайте. Записывайте на полях свои мысли. Спорьте с автором. Соглашайтесь. Плачьте. Злитесь. Эта книга написана для того, чтобы с ней взаимодействовать, а не просто читать.

Она про то, что никто не говорит вслух: родители умирают раньше, чем мы успеваем стать достойными их детьми. И нам остаётся всю жизнь догонять их любовь своей благодарностью.

Но есть и хорошая новость. Любовь не умирает вместе с человеком. Она трансформируется. Становится частью нас. И если мы не сопротивляемся этой трансформации, если даём боли прожить себя до конца – мы получаем бессмертных спутников. Внутренних учителей. Голоса, которые ведут нас по жизни лучше любых живых советчиков.

Эта книга – инструкция по превращению горя в мудрость.

Болезненная, честная, без гарантий счастливого конца.

Потому что счастливый конец не в том, чтобы перестать скучать по мёртвым. А в том, чтобы научиться скучать красиво.

Добро пожаловать к костру. Располагайтесь поудобнее. Будет больно. Но будет честно.

Е.С.

P.S. Если после прочтения вам захочется позвонить маме – позвоните. Если захочется обнять детей – обнимите. Если поймёте, что давно не говорили близким о любви – скажите. Эта книга выполнила свою задачу.

ПРОЛОГ: Как разжигают костры (и души)

Три утра. Я сижу у костра и думаю, что мы все потонули от лжи.

Нет, серьёзно. Все эти "время лечит", "всё к лучшему", "он сейчас в лучшем месте" – да кого мы обманываем? Извините за мой французкий, но когда у тебя родители в земле, а внутри воет волчиха от боли, очень хочется далеко послать всех утешителей с их картонными фразочками.

Вот я сижу у этого костра уже который час, и понимаю: все мы врём про горе. Все. И психологи со своими стадиями принятия, и священники с их божьей волей, и друзья с их "отвлекись, сходи куда-нибудь". Никто не говорит правду.

А правда вот какая…

Разжигаешь костёр – сначала мелкие щепки, потом потолще, потом поленья. И только когда всё это загорается как следует, понимаешь: а ведь горе работает наоборот. Сначала большие чувства – утрата, шок, отрицание. Потом помельче – вина, злость, торг с богом. А потом совсем мелкая труха остается – ежедневная тоска, которая тлеет годами и не гаснет никогда.

Знаете, что меня больше всего бесит в наших "честных" разговорах про смерть родителей? Что все делают вид, будто больше всего страдают от того, что "больше не увидим", "не поговорим", "не обнимем". Враньё это всё, прости господи.

Больше всего мы страдаем от того, что не смогли стать для них теми детьми, которыми хотели быть. И теперь времени это исправить уже нет. Никогда. И вот это "никогда" – оно раскалывает сердце, как стекло под прессом.

Но об этом не принято говорить, да? Неудобно как-то… Лучше красиво помолчать, свечку поставить, фотку в соцсетях выложить с подписью "помним, любим, скорбим". А то, что внутри реально происходит – это неприлично обсуждать.

Ну так вот. Я приличной быть устала. И сегодня расскажу, как оно есть на самом деле.

Огонь потрескивает, искры летят в небо – как души, наверное. А я буду говорить правду. Такую, что мурашки по коже. Потому что кто-то должен наконец это сделать.

ГЛАВА 1: Да что за хрень вообще творится с нашим гореванием?!

Вы знаете, что меня реально доводит до белого каления? Эти долбанные "стадии принятия горя" по Кюблер-Росс. Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Да кто это придумал?! Какая-то американка, которая наблюдала за умирающими людьми (не за скорбящими!), а потом все психологи мира решили, что горе работает по конвейеру.

Ну точно, да мы же не роботы! Мы не проходим стадии как квесты в компьютерной игре – "поздравляем, вы прошли уровень 'гнев', переходите к 'торгу'".

А знаете, что происходит на самом деле? Ты можешь за один день пройти все пять стадий раз по десять. Утром проснулся – отрицание: "Не может быть, что мамы больше нет". К обеду – гнев: "За что мне это, жизнь?!" Вечером торгуешься с богом: "Верни её, я стану хорошим человеком". Ночью депрессия накрывает как одеяло. А под утро вдруг принятие: "Да, так бывает". И через час – по новой.

И горе-психологи говорят: "Это нормально, это процесс". Да какой нафиг это процесс?! Это же не насморк лечить! Это разбитая душа пытается как-то функционировать.

Но вот что я поняла, сидя тут у костра…

А что если всё это враньё потому, что мы боимся признать простую вещь: горе не лечится. Вообще. Никогда. Мы просто учимся с ним жить. Как с хронической болезнью – она никуда не девается, но ты приспосабливаешься, вырабатываешь имуннитет.

И знаете, что самое офигенное? Когда я это поняла – мне стало легче! Потому что я перестала ждать, когда "пройдёт". Перестала себя ругать за то, что спустя семь лет после смерти отца я до сих пор могу разрыдаться от его любимой песни по радио.

Горе – это не болезнь, которую надо вылечить. Это новый способ любить тех, кого больше нет.

Вот сейчас, в 3:20 утра, у догорающего костра, я впервые за семь лет сказала себе правду: "Алён, ты не больная. Ты просто любишь мёртвого человека. И это нормально".

ГЛАВА 2: География боли (где живёт мёртвый отец)

Сижу, смотрю на свои руки в свете костра, и понимаю…

Это же папины руки! Те же узлы на пальцах, та же форма ногтей, те же заусенцы. Когда это произошло? Когда я стала носить его тело в своём теле?

И тут меня прёт от осознания: мёртвые не уходят. Они просто переезжают. В нас. И мы ходим, такие живые, а внутри нас поселяются мертвецы со всеми своими привычками, голосами, жестами.

Отец живёт в моих руках. Я это вижу каждый раз, когда мою посуду – он тоже так драил тарелки до скрипа, будто грязь была его личным врагом. Он живёт в моём голосе, когда я ругаю мужа за разбросанные носки – теми же интонациями, теми же словами. Он живёт в моих плечах, которые я поднимаю точно так же, когда нервничаю.

Блин, да я же превращаюсь в него! И это капец как странно – быть домом для мёртвого человека.

Но самое неадекватное, знаете что? Боль живёт не где попало. У неё есть своя география в теле. Точные координаты.

Боль от недосказанности живёт в горле. Поэтому иногда просто так подкатывает ком – это все слова, которые не успел сказать папе, скапливаются там и давят.

Боль от несделанного живёт в руках. Они иногда сами собой тянутся к телефону – набрать папин номер, которого больше нет.

Боль от упущенного времени живёт в груди, прямо за рёбрами. Тяжёлый такой ком, который то сжимается, то отпускает.

А боль от "можно было по-другому" – она, вообще, живёт везде. Разлита по всему телу, как метастазы.

И вот что я поняла, глядя на этот мой, ночной озорящий мысли, костёр…

Стоп… а это же потрясающе! Мы думаем, что носим в себе боль, а на самом деле мы носим в себе любовь, которой больше некуда деваться. Просто у неё больше нет адресата среди живых, вот она и болит.

Мёртвые живут в нас не для того, чтобы мы мучались. Они живут в нас, потому что мы – единственное место, где они ещё могут быть любимыми. Мы – их последнее пристанище.

И знаете что? Это большая честь. Быть местом, где продолжается чья-то жизнь. Даже если это место иногда болит до невозможности.

ГЛАВА 3: Время, которое ничего не лечит (но делает кое-что похуже)

Семь лет прошло. СЕМЬ! А мне до сих пор хочется заорать на всех этих офигенно мудрых людей, которые говорят "время лечит".

Время не лечит, твою мать! Время просто меняет боль. Делает её… как бы это сказать… более изощрённой. Более интеллектуальной. Более тягучей.

Сначала боль была простая – БОЛЬНО ОТ ТОГО, ЧТО ЕГО НЕТ. Понятно, честно, как ушиб. Плачешь, кричишь, не можешь функционировать – и все это понимают. Тебя даже жалеют.

А потом эта дура-боль эволюционирует. Становится хитрой.

Сейчас больно не от того, что папы нет. Сейчас больно от того, что я живу жизнь, которую он не увидит. Что у меня теперь есть опыт, которым мне не с кем поделиться. Что я поумнела, а похвастаться некому.

Больно от того, что я наконец поняла, какой он был классный, – а сказать ему это уже не могу.

Больно от того, что я научилась готовить его любимые котлеты лучше, чем мама, – а угостить некого.

Больно от того, что я теперь зарабатываю больше денег, чем он когда-либо видел, – а порадовать некого.

Время, честно, нифига не лечит. Время углубляет пропасть между тем, кем ты была при нём, и кем стала без него. И чем больше ты растёшь как человек, тем больше понимаешь, сколько всего он пропускает.

А ещё время делает вот что – оно стирает плохие воспоминания быстрее хороших. И через годы остаются только лучшие моменты. Мозг как бы ретуширует прошлое, убирает все ссоры, обиды, недопонимания. И получается, что ты скорбишь по идеализированному человеку, которого в реальности никогда не было.

Но вот что я поняла сейчас, глядя на уже догорающие угли…

Стоп. А что если это нормально? Что если наша задача не "пережить" горе, а научиться жить с ним красиво?

Что если время не лечит, а учит нас быть элегантными в своей боли?

Семь лет назад я выла как раненое животное. Сейчас я сижу у костра и думаю о папе с грустной нежностью. Боль никуда не делась – она просто стала более… благородной что ли. Более достойной памяти того человека, которого я потеряла.

Может быть, цель горя не в том, чтобы "отпустить" (как же задолбало это слово!), а в том, чтобы научиться скучать красиво. Скучать так, чтобы эта тоска стала достойным памятником любви.

ГЛАВА 4: Анатомия сожаления (препарируем совесть)

Ладно, хватит ходить вокруг да около. Пора резать по живому.

Сейчас я разберу на молекулы самое мерзкое чувство на свете – сожаление. Ту штуку, которая жрёт тебя изнутри и не даёт спать годами.

МОЖНО БЫЛО.

Вот первая категория сожалений. Самая тягучая и тяжелая, потому что простая.

Можно было чаще звонить. Можно было не отмахиваться, когда он в сотый раз рассказывал про войну и своих дедов. Можно было не закатывать глаза, когда он учил меня жизни. Можно было сказать "спасибо" за всё, что он для меня сделал. Можно было сказать "прости" за всё, что я натворила. Можно было сказать "люблю" не только думая, но и вслух.

Знаете, что самое поганое в этих "можно было"? Что они все реальные. Действительно можно было. Ничего сверхчеловеческого. Просто взять и сделать. Но не сделала.

НУЖНО БЫЛО.

А это вторая категория – она про ответственность, которую мы проспали.

Нужно было видеть, что он сдаёт. Что поднимается по лестнице с трудом. Что стал забывать имена соседей. Что перестал жаловаться не потому, что всё хорошо, а потому что устал жаловаться.

Нужно было настоять на враче. На обследовании. На лечении. На том, чтобы он не сидел дома один, пока мы все на работе зарабатываем деньги на свою прекрасную жизнь.

Самое мерзкое в "нужно было" – это понимание того, что я была слепой не случайно. Я не хотела видеть, что он стареет. Потому что тогда пришлось бы что-то менять в своей комфортной жизни.

ЕСЛИ БЫ.

Третья категория – альтернативная реальность.

Если бы я знала, что это последний раз, когда мы говорим. Если бы понимала, что его "я в порядке" – это ложь. Если бы не считала его бессмертным. Если бы помнила, что люди умирают не только в кино.

"Если бы" – это самая безнадёжная категория, потому что она про то, чего никогда не будет. Но почему-то мозг любит в ней копаться.

И наконец, ТЕПЕРЬ.

Самая больная категория.

Теперь я знаю, какой он был хороший отец. Теперь понимаю, что он всегда был прав про мою работу, моих друзей, мои глупые увлечения. Теперь хочу с ним поговорить обо всём, что поняла после его смерти. Теперь готова его слушать. По-настоящему слушать.

Но теперь поздно.

И вот сижу я у своего догорающего и телющего костра и думаю… Стоп. А что если…

А что если сожаление – это не наказание? Что если это последний подарок от умершего человека?

Слушайте, а ведь сожаление заставляет нас становиться лучше! Я больше никогда не буду отмахиваться от пожилых людей, которые рассказывают свои истории. Никогда не буду откладывать "важные разговоры" на потом. Никогда не буду считать, что у меня есть бесконечно много времени с близкими людьми.

Сожаление – это болезненная, но эффективная прививка от человеческого равнодушия.

Папа продолжает меня воспитывать даже после смерти. Через сожаления. Через боль. Через осознание того, что я была не очень хорошей дочерью, но ещё могу стать лучшим человеком.

Может быть, сожаление – это не мучение, а последний урок любви?

ГЛАВА 5: Детство, которое мы не ценили (а зря)

Знаете, что меня сейчас накрывает? Воспоминания про детство. Как отец терпел мою тупость, мою неблагодарность, мои капризы – и всё равно любил.

Господи, какой же я была неблагодарной!

Помню, как он учил меня кататься на велосипеде. Я орала, что у меня не получается, что он плохо объясняет, что велосипед дурацкий. А он бегал рядом, держал за седло, подбадривал. И когда я наконец поехала – радовался больше меня.

Помню, как он делал со мной уроки. По математике особенно. Я психовала, кидала ручки, говорила, что математика – это все фигня и мне в жизни не пригодится. А он терпеливо объяснял снова и снова. Сейчас понимаю – он же сам после рабочего дня уставший приходил, а тут ещё эта маленькая истеричка с логарифмами.