Самая длинная холодная ночь

Михаил Темняков

Самая длинная холодная ночь

Дом Святослава и Игоря затерялся в глухой деревне, где время будто остановилось. Ближайший город – в ста километрах. Название этой деревни никому ничего не скажет: знают о ней всего пара сотен человек. Численность с каждым годом уменьшается: молодёжь уезжает в города в поисках лучшей жизни, а старики тихо уходят в вечность.

Главное место заработка – пока что не убыточная лесопилка, но и прибыли она по сути не приносит. Основная достопримечательность местности – кровавая стычка между белыми и красными в годы Гражданской войны, оставившая глубокий след в памяти местных жителей.

Население полностью предоставлено само себе. Связь с внешним миром поддерживает почтальон, которая раз в месяц привозит почту и раздаёт пенсии, а ещё председатель, по совместительству мэр, у которого одного есть рабочая машина.

Последняя перепись, два года назад, показала, что здесь проживает чуть больше ста пятидесяти человек. Святослав – один из семи жителей, кому ещё нет тридцати, а если спросить, сколько людей живёт в этом глухом, заброшенном уголке, он ответит, не задумываясь, – меньше ста.

На сковороде шкварчит лук и морковь. Святослав привычным монотонным движением долговечным ножом с хлипкой деревянной ручкой нарезает замороженные помидоры и варёную колбасу кубиками. Сковорода стоит на ветхой плите, служащей этому дому с советских времён. На ней уже образовался несмываемый слой жира, из-за чего она покрылась желтоватым налётом, и в то, чтобы некогда она сияла белизной, поверить было невозможно. То и дело возле конфорок попадались места, покрытые пригаром. Повар смотрит в окно, выделяющееся на фоне дома своим блеском и новизной, хотя в некоторых местах видны жирные следы пальцев, и даже раздавленная муха давно засохла и сплелась со стеклом в нечто однородное. Окно разительно отличалось от всего остального дома, ведь они с братом заменили старое треснувшее ещё летом, заодно и ставни, а также раму. Теперь это великолепие, созданное талантливыми руками, причудливо выделялось на фоне остального вида. На улице заметает снег. Оконница заледенела, на её гладкой поверхности мороз нарисовал узоры. Творческий глаз обнаружит в этих узорах нечто зловещее, но не Святослав, занятый готовкой. Завывающий ветер поет свою панихидную, трагическую, печальную песню, мотивы и смысл известны только ему. Он изливается, как бабоньки, плачущие над трупом жениха. Как плакальщица, которой оплатили оплакивание дитя. И непонятны людям причины, отчего он так завывает. Только несет с собою он нечто кошмарное, ужасное по своей сути, то, что для взгляда людского чуждо, а для всего живого противоестественно.

Поджарка начинает передавать свой приятный аромат, разносится по кухне и забредает в две другие комнаты. Святослав берёт деревянную подложку, на ней лежат нарезанные продукты. Сбрасывает колбасу в прогретое месиво и размешивает. Разделочная доска давно высохла и потрескалась. Но это не остановило чёрную плесень, медленно съедающую дерево, захватывая всё новые участки. Готовящий давно предложил брату её поменять, но тот лишь отмахнулся и пообещал сделать новую сам. Обещанного год ждут. Мясной продукт при термической обработке развалился и превратился в нечто вязкое и уродливое. Как бы сказал брат Игорь: «Разложился на плесень и липовый мёд». Святослав же почесал голову и произнёс:

– Плохую нынче колбасу стали делать…

– Крайне всратая погода, – сказал Игорь, выйдя на улицу из коровника. Пар вышел изо рта. – Как же холодно. Брр. – Он попрыгал, растёр лицо руками в шерстяных рукавицах. Затем побежал в конюшню проверить лошадь и её жеребят. Разведение лошадей – основной заработок братьев. После всех манипуляций по ухаживанию, кормлению скотины и убедившись, что с ней всё в порядке, Игорь добежал до уличного термометра. Тот показывал одновременно красноречивую информацию и в то же время ничего: аппарат температуру ниже шестидесяти не указывал.

– Дерьмово! – выругался Игорь и зачем-то щёлкнул пальцем по висящему на стене дома устройству. – Очень дерьмово. – Игорь холод не любил, особенно такой, когда за пару минут, весь укутанный в теплые одежды, промерзаешь до костей. Тело его дрожало. Зубы стучали. Стоя рядом со столбом, к которому был прикручен термометр, он пританцовывал, надеясь, что это ему поможет, хоть как-то согреться. Сильно хотелось принять внутрь себя чего-нибудь горячего. Он засеменил в дровяник и начал набирать дрова, как где-то вдалеке, ближе к лесу, в сторону лесопилки прозвучали какие-то приглушённые хлопки.

– Стреляют, что ли? – предположил про себя Игорь. – И кому в такую погоду стрелять приспичило?

Дверь дома распахнулась, и в него забежал Игорь, неся в руках массивную охапку дров. Он отряхнул об порог снег с ботинок, добежал до печи и скинул груз. Вернулся к проёму, стянул с себя обувь. Стащил шапку, обнажая лысину, на которой блеснул огонёк от лампочки, одиноко висящей посреди потолка. Она освещала небольшое убранство комнаты: слева был старый потрепанный диван, напротив – печь, посреди них поближе к правой стороне – стол, возле него два окна. Не снимая куртки, в надежде прогреть ее, подбежал к печке. Кочергой откинул задвижку, дверца со скрипом отошла, а он принялся кормить огонь, доедающий предыдущую порцию.

– Ну и холодрыга! – произнёс Игорь. – Собачья, – причитал он, попутно продумывая в голове дальнейшие действия. – Давно таких морозов не было.

У него созрел план. Нужно было снова идти на улицу, поставить в коровник обогреватель, накрыть лошадей тёплыми одеялами и дать им ещё больше еды. А вот что с водой делать, он не понимал: замерзнет же, и как животным лёд пить? Носить чаще? – Чёрт, никогда так морозом не давило. – Колодец-то тоже промёрз, будь неладны эти холода.

– Сколько на улице? – крикнул Святослав, находясь до сих пор на кухне.

– Да хрен его знает, – ответил Игорь. – Больше шестидесяти, дальше градусник не показывает.

– Охренеть.

– Не то слово, братик, как бы живность не передохла у нас. – Произнеся эту фразу, Игорь начал принюхиваться; в его нос попал приятный запах. Он дошёл до кухни и посмотрел в сковороду. Густой пар, шедший из нее, казался неестественно теплым после ледяных морозов на улице. Сладковатый аромат помидор и приятный, пряный запах лука щекотали нос. В животе закрутило. Брат вспомнил о детстве светлом и ярком, когда мать готовила еду, пекла пироги, пирожки. А он как котенок крутился у ее ног.

– Это чё? – спросил Игорь, показывая на сковороду.

– Колбаса с поджаркой и помидорами. Сейчас ещё макароны отворю, смешаю, – отчитался Святослав.

– А чё с колбасой? Она почему развалилась на плесень и липовый мёд?

– Херню дешёвую, потому что ты купил.

– Другой не было.

– Была, просто ты денег пожадничал.

– Ну извини, мы не олигархи!

– И что? На всём экономить будем? – спросил Святослав будничным голосом.

– Ладно тебе, не заводись, куплю в следующий раз другую… Получше. – Игорь, произнеся эту фразу, еще раз вдохнул аромат из сковороды и опять побежал по своим делам, оставив брата наедине с плитой.

Старенький сторож лесопилки сидел в своей небольшой будке, смотрел какой-то документальный фильм, вроде рассказывалось в нем то ли про Первую мировую, то ли про гражданскую войну. Тема эта не вызывала никакого отклика в душе Петровича. Потому он смачно зевал, обнажая гнилые зубы. Его очень клонило в сон, но лично он не собирался сейчас спать, и дело не в том, что он на дежурстве или начальство следит за ним. Петрович прекрасно знал, что никто сюда не зайдёт, ничего тут никому не нужно, а само начальство появлялось последний раз полгода назад. Все обстояло куда проще, никакой интриги. После документалки начинается крайне интересный фильм, да к тому же он давно мечтал посмотреть его, так что сторож решил – сон подождёт. Он зевает всё сильнее. Чайник прекращает кипеть, его содержимое отправляется в кружку с растворимым кофе. Петрович пробует свое варево, от удовольствия чмокает губами, добавляет еще сахара. И все бы прекрасно, только краем глаза замечает в окне движение. Настораживается. Присматривается. Ничего, кроме метели, снега и леса. Снова делает глоток, гладит ладонью урчащий живот. Достаёт контейнер с едой. Обращает внимание на черно-белые кадры в телевизоре. Там рассказывают про красногвардейцев, ему не интересно, еда привлекает намного больше. Вкусная пища, приготовленная его супругой, отправляется в рот, но не приносит ему удовольствия. Не могло ему привидиться, никогда за собою он такого не замечал. Видел он тени, кажется людей, или чертей. Неизвестно что было на улице, но точно что-то да было. А если не было? Если и привиделось в самом деле, так это что старость берет свое, ясный ум уступает взбалмошному? Он вспомнил свою бабку полоумную. Поежился. Как же мать страдала, как страдала. Петрович перекрестился, представив себя сумасшедшего. На кого же я тогда женку свою оставлю? Нельзя мне… Он снова глядит в окно, присматривается, надеясь, что увидит там что-то, что развеет сомнения. И ведь есть кто-то, вот силуэт виднеется. Петрович прислоняется лицом к окну, словно так лучше разглядит того, кто прячется за снежной пеленой среди деревьев. Замирает от увиденного. Дух перехватывает. Среди заледеневших стволов в его сторону направляется несколько силуэтов.

– Бесы! – предположил Петрович вслух и перекрестился. – В такую погоду только они и ходят.

Сквозь идущий снег он отчётливо видит человеческие очертания, медленно размеренно приближающиеся к нему. В руках у них как бы палки, а может копья, что-то длинное, тонкое, с такого расстояния и не определишь. Сторож быстро бросает на край стола контейнер, снимает ружьё со стены и выбегает на улицу. Возвращается обратно, хватает из шкафчика фонарь и скрывается в белой мгле.

Свет фонаря с трудом справляется со снежной стеной. Начни сыпать немного сильнее, и дальше собственного носа ничего не увидишь.

– Хоть глаза коли! – произносит Петрович и съёживается, проклиная себя за то, что забыл в спешке накинуть куртку. В одной руке у него фонарик, в другой – двуствольное ружьё.

– Эй! – кричит сторож в направлении силуэтов. – Вы там кто? Заблудились, что ли?

Молчание становится ответом.

– Вы по-доброму разворачивайтесь, сюда нельзя! Запретная зона. Стрелять буду!

Ему никто не отвечает. Он делает робкие шаги вперёд. Уже злясь и на себя, и на этих людей. Снег забивает уши и глаза, под носом образуются сосульки, а борода дубеет, становится полностью белой.

– Оглохли? А ну отвечайте! Иначе выстрелю, – хотя он прекрасно понимает, что ни в кого не выстрелит. Не такой он человек, чтобы по другим стрелять. Да и если бы хотел, все равно патронов в ружье нет, как и пуста коробка от них. Он уже давно всё расстрелял с другом, а приобрести новые… Ну, судьба не сложилась. Луч фонаря пытается растворить мглу на одной из фигур, но белые комья, которые любят так обожествлять поэты, не дают совершить желаемое.

Силуэты сближаются со сторожем, наполняются очертаниями, проясняются. Тот пытается разглядеть их, его трясёт, то ли от страха, то ли от дикого холода. Какие-то диковинные наряды на них, таких он никогда не видел, хотя нет… подождите! Петрович готов поклясться, что видел их уже, и чувство такое противное, заедающее – сегодня же видел, точно, видел, но где… Мысль ускользала, как мокрая рыба из рук, вот-вот и вспомнит, надо только приложить чуть больше усилий.

А в руках… у них вместо палок оказывается оружие. Он не видит их лица, только посиневшие пальцы, крепко сжимающие ствол ружья одного из них. Сторож говорит неестественным голосом, будто хрип и визг смешались в единый поток:

– Ребят, вам чего? Шутки шутите? Или, может, вы актёры, кино снимаете? – Никто не соизволил ответить на его вопросы, возможно, даже не считают должным говорить с ним. Они просто стоят и смотрят. Ноги старика начинают подкашиваться, говорить становится ещё труднее, но он набирается сил и выпаливает:

– Вы давайте тут сами как-нибудь разберитесь, ладно? Я пойду! – Снова тишина. Он нерешительно и медленно разворачивается, чувствует, как промёрзло всё его тело, и съёживается. Только хотел потереть руки об плечи, но ему помешали вещи, которые он держит в руках, а ещё он понимает, что металлический фонарик прилип к его руке.

Бредёт неуверенно, но тишина и свербящее чувство того, что на него смотрят, за ним следят, придают ему сил делать более решительные шаги. Ему чертовски боязно, так как ещё не было никогда. Он ускоряется и ускоряется, пока шаг не переходит в бег. Ноги волочатся по снегу, пробивая за собою узенькую дорожку; она через несколько секунд будет занесена новым снегом. За своей спиной он слышит оглушительные звуки и сразу же останавливается. Ружьё выпадает из руки. Человеку хочется повернуть голову назад, посмотреть, почему между лопаток стало так тепло и мокро. И ещё залп… Грохот. Грохот. Грохот! Его тело начинает дёргаться, словно кто-то ударяет по нему. Так и есть – это пули бьют мягкое тело. Грохот. Грохот. Грохот! Убегающий с несколькими пулевыми ранениями, с парой смертельных, падает на снег; тот, в свою очередь, смягчает удар, словно принимает уставшего в свои объятия, как мать сына. Через несколько минут белые комья закопают его труп, скрыв следы преступления. Фигуры, расстреляв жертву, безмолвно уходят, видимо, дальше искать мишени для своей зловещей практики. И только в каморке остаётся дожидаться владельца еда, упав и рассыпавшись по полу.

Игорь приволок бензиновый генератор в коровник, а от него подключил обогреватель. Тепло от обоих устройств, по замыслу, должно хватить на обогрев помещения, но вот конюшню пришлось обделить. Лошади лучше смогут перенести такой лютый мороз, нежели коровы. Это решение Игорю подсказал опыт; плюсом конюшня была сделана сравнительно недавно и более качественно, чем обиталище крупного рогатого скота. Он провозился с перетаскиванием хоть и небольшого, но увесистого генератора минут пять. И этого времени хватило для того, чтобы он промёрз, а лицо онемело от холода. Осуществив задуманное, под шум работающего генератора и исходящего от обогревателя тепла он снял перчатки. Поднес руки к теплу, а потом принялся растирать мочки ушей и нос. Завершив необходимые действия, спасающие от обморожения, он схватил вилы, еще больше накидал сена в кормушку.

– Ну давайте, бурёнки, держитесь! – ободрил он и направился к лошадям.

Животные стояли в углу, прижавшись друг к другу, когда к ним зашёл Игорь. В руках его были аккуратно сложенные теплые покрывала.

– Что вы, мои родные, замёрзли, да? Ничего, сейчас я вас укрою, станет потеплее. – При виде пытающихся согреться животных его сердце екнуло:

– И что же я жмотяра не купил еще один обогреватель – выругался он на себя. Накинул на них ткани, потрепал одну из лошадей по загривку. И подкинул им ещё еды. Сердце Игоря сжалось, словно ледяными цепями; морозная нить обвила шею. Он посмотрел в глаза животного, будто бы собираясь что-то ему сказать, оправдаться перед ним, извиниться.

– Мы справимся! Не ссыте! Прорвёмся! – подбодрил он живность и себя, а затем почти бегом направился в теплый дом.

До ушей Святослава донёсся топот шагов брата из сеней, удар об стену распахнувшейся входной двери. Игорь вбежал в дом.

– Как же холодно. Мать твою, – выругался вошедший. – Холодина чёртовская!

– Ты уже говорил, – выкрикнул Святослав, смешивая макароны с соусом, и поёжился от залетевшего в дом промозглого ветра.

– Ну ничего, Свят, ещё раз скажу! Холодно, очень холодно. Я таких морозов не припомню. А пожил я больше твоего, почти в два раза!

– Нашёл чем гордиться, – произнёс повар тихо, так, что брат не услышал.

– Что пробурчал?

– Есть, говорю, будешь? – неумело выкрутился Свят.

– Не, пока не хочу, дел много. Позже буду. Ты бы, братик, меня слушался, и всё у тебя хорошо было бы… Жаль, балбес упрямый, больше двадцати, а ума не нажил.

Святославу было что сказать на нравоучения старшего, но он лишь выругался в сердцах и продолжил заниматься своими делами. Решив, что лучше промолчать, иначе проблем будет по самые помидоры.

Дверца печки скрипнула, в неё залетела пара дров. До кухни ещё раз донеслись тяжёлые шаги Игоря, повторно бухнула входная дверь. Брат опять убежал на улицу. Святослав снова остался один на один с собой. Чтобы развеять скуку и томящее одиночество наравне с давящей тишиной он зашёл в спальню брата и включил телевизор. «Ящик с картинками» родом из нулевых годов органично вписывался в интерьер комнаты, которая словно передавала привет из прошлого. Святославу кажется, что его близкий родственник так и остался в той эпохе. Время для него остановилось. Всё превратилось в рутинную борьбу за выживание. Уроборос без цели и смысла. Он двигается вперёд только потому, что может; о дальнейшем ему задумываться некогда, не время, ведь путь вперёд останавливать нельзя. Остановка равна осознанию: своего бытия, ничтожности, жалости. Промедление подобно сердечному приступу, свергающему в пучины безнадежности. Наркоманскому трипу, объясняющему суть да дело, да бессмысленность существования.

Взгляд брата упал на комод, точнее на фотографию, стоящую на нём. Там был изображён Игорь, прижимающий к себе девушку, которая держала в руках маленького ребёнка. Мужчина на фотографии совсем не походил на живущего с младшим в одном доме. На изображении – парень: счастливый, молодой, с хорошей стрижкой. Сколько ему было лет? Свят задумался, пытаясь вспомнить, но точно припомнить не удалось.

По телевизору, ловившему три канала, пела модная певица. Голос её Святу был противен и не понравился; в какой-то момент его передёрнуло от пения, и он потянулся за пультом. Переключил канал и услышал привычный голос ведущей новостей.

На стене над кроватью висело отцовское ружьё – самая ценная вещь для брата в доме. Поэтому Святослав не имел права к нему прикасаться.

Он вышел из комнаты в гостиную, прошёл мимо иконостаса, стоящего в углу, сел на диван.

– Очевидцы сообщают о странных случаях, – разнёсся по гостиной голос диктора; некоторые слова его обрывались на полуслове, а иные и вовсе проглатывались, – говорится о нападениях… с применением… некоторые утверждают… красноармейцы… Просим жителей… не выходить…

Малого утомил малоинформативный монолог, и он пошёл выключать телевизор.

– Какая разница, о чём ты вещаешь? – обратился он к телеведущей, чьё изображение то пропадало, то появлялось на экране. – Нас всё равно это не коснётся.

Он нажал на кнопку выключения, и вещающую проглотила тьма.

Игорь отворил ворота конюшни, в руках ведро с водой.

– Ну что вы, мои гнедые? Как вы тут?

Мужчина не сразу заметил мчащегося на него жеребца, но быстро спохватился и попытался остановить животное. Оно с разбега ударилось головою в его грудь. Игорь, сраженный ударом, с присвистом выдохнул, но удержался на ногах. В ребрах вспыхнула яркая тупая боль. “Будто кувалдой” – промелькнуло в голове. Его руки обхватили шею нападающего, выпустили ведро; оно упало, и вода окатила штанины. Затем он прижал животное к больному месту, чтобы не вырвалось и не выскочило в ограду. Влажная ткань штанов из-за мороза моментально задубела. Игорь оттолкнул гнедого. Адреналин застучал в висках, тело напряглось, мышцы взвились. Увернулся от копыт лошади, благо сноровка, полученная на уроках бокса, до сих пор давала о себе знать. Как-то машинально, не отдавая себе отчёта, он ответил ей ловким, резким ударом кулака по пасти.

Вся эта потасовка сопровождается диким рёвом и лошадей, и коров. Куры, жившие в конце коровника, от страха взбесились и начали кудахтать во всё горло, пытаясь взлететь и улететь. Их перья разлетелись по помещению, как снег… Один из жеребцов с расширенными глазами и ноздрями, наклоненными вперед ушами, а также с неистовым визгом, бьющим по ушам, пытается воспользоваться потасовкой и проскочить мимо Игоря. Только тот ловко преграждает путь и отталкивает назад. Замечает в глазах животного ужас. С другой стороны послышалось фырканье. Его перебивают гулкие удары сердца. Игорь не может понять, чье сердце так сильно бьется: его или лошадей. Он максимально быстро, как может, захлопывает ворота. По ним ударяется что-то сильное, как таран, скорее всего, лошадь.

Старший, понимая, что всё закончилось, спускается вниз по деревянным воротам и зачерпывает снег рукой, чтобы через секунду протереть распаленное от жара лицо. Теперь он слышит, как бьется его сердце, присвист дыхания. Руки от адреналина трясутся. Дышать тяжело; на груди словно валун. По подбородку вперемешку с талой водой скатывается слюна. На заледеневшую штанину налип снег вперемешку с соломой.

Силуэты подходят к деревне…

Игорь забежал в дом. Стянул с себя обувь, штаны и подбежал к печи. Начал растирать замерзшую часть тела.

– Свят, спирт неси, – скомандовал он, продолжая процедуру. – Сука…

Младший спокойным, монотонным действием подошёл к комоду, в котором лежала полупустая бутылка спирта.