Валерия

Вера Григорьева

Валерия

Часть первая

Мое первое воспоминание о Валерии связано с ярким летним днем. Клочки синего высокого неба мелькали сквозь несущиеся сочно-зеленые листья огромных парковых деревьев и яркие и совершенно белые солнечные блики летели сверху вниз и отражались от ее ярко-белой футболки и гольфов. Она бежала впереди – быстро и легко, и вся мелькала, прыгала и отражала солнечные зайчики. Я жмурилась потому что не могла просто смотреть на нее. Движение остановилоь, она тоже замерла и обернулась. Вот тогда я впервые, кажется, по-настоящему увидела Валерию – ее всю – два тяжелых длинных хвоста из гутсейших льняных волос, длинные тонкие руки и ноги, огромные голубые глаза веселую улыбку и мороженое пломбир изящно по балетному схваченное тонкой длинной кистью. Мое – уже почти съеденное – таяло и капало мне на одежду. Я быстро запихала остатки сладкого размокшего вафельного стаканчика в рот и вытерла руку о свои темные шорты. Валерия взглянула на меня и засмеялась. В два прыжка подскочила она к детской коляске, где я сидела, и вручила мне свое мороженое. Ее стаканчик был холоден и крепок, как будто его только вынули из морозилки. Только один укус был отпечатан на твердом белом пломбире – четыре ровные и красивые метки передних зубов Валерии.

***

Потом Валерия куда-то исчезла. Говорить и даже помнить о ней было нельзя. И кажется, я совсем бы ее забыла, если бы не увидела ее однажды по телеку в рекламе. Высокая белокурая девушка в белом платье сидела одна за крошечным столиком на террасе кафе. Прохожие и народ за соседними столиками – никто не обращал на нее внимание. Бледное прекрасное лицо девушки выражало гримаску разочарования – губки вниз, взгляд из-подлобья. Но вдруг хитрая, но милая улыбка появлялась на ее устах. Она поднимала тонкий длинный указательные палец вверх – что означало “Идея!”, вставала и быстро шла в туалет. Там она мочила волосы под краном, с улыбкой массировала огромную белую пену на голове, в миг ее смывала, и наклонялась к сушилке. Разогнувшись она встряхивла головой и водопадище льняных блестящих локонов притягивал, преломлял и отражал весь свет в мире. Лицо ее обрамленное сверкающим золотом тоже преображалось – щеки розовели и губы наливались цветом, а синие как небо глаза на поллица торжественно сияли. Она выходила из уборной победившей королевой и прекрасный белозубый принц в приталеном пиджаке и брюках брал ее под руку и уводил ее по улицам Парижа (на заднем плане торчала Эльфиева башня и играла Парижская музыка) во дворец. Зачарованные наблюдатели смотрели вслед королевской паре – золотому водопаду длинных волос.

Я спать неделю не могла от восторга, когда впервые увидела этот ролик. Каждый день после школы я приклеивалась к телеку и ждала ее появления, хоть меня и ругали за невыполненные уроки…

Сидя в ванной, я мылила волосы так, как Валирия, – с улыбкой. Я добивалась такой же роскошной пены на голове и думала, что если же наш копеечный шампунь способен на такую богатую пену, какая же пена получается от настоящего шампуня Валерии – наверное, до потолка! Я вытирала свои длинные черные волосы жестким коричневым полотенцем, и когда они высыхали, я их вычесывала деревянным гребнем и – о чудо! Они тоже становились блестящими! Конечно, же не было таких роскошных волн, как у Валрии, и я чувствовала, что они не так пружинят, когда прохаживалась туда-сюда между стеной и кроватью. Я воображала себя Валерией. Но разве можно сравнивать? Пройдясь, по ковровой дороже, как по подиуму, я быстро заплетала волосы в косу, чтобы никто ни дай Бог не застал меня за этим занятием.

***

Я была уже почти большая, когда в первый раз ехала сама на электричке, но все равно боялась. Страшно было не само путешетвие, а момент прибытия – дело в том, что, я не помнила, как выглядит моя бабушка, которая должна была встречать меня. От волнения я впадаю в сонливость и поэтому задремала почти сразу, как оказалась зажатой между двойным немного запотевшим окном вагона и огромно женщиной в черной шубе и шерстяном платке. Ноги мои в дырявых сапогах были совершенно мокрые, но в заполненном вагоне было тепло. Я сидела в шапке и руковицах прислонившись головой к прохладному стелу. Мокрый снег вперемежку с дождем лился на тянувшиеся мимо леса и маленькие станции послеков городского типа. Вагон покачивался и говор людей убаюкивал. Мой правый бок, прижатый к стене вагона в чуть промокшей зимней куртке охлаждался, а мой левый бок тоже влажный, нагервался от огромной черной шубы. Я дремала, и проснулулась только на конечной, когда тепла я шуба отделилась от меня. Холод сразу охватил меня со всех сторон, я и затряслась. Огромная спина в черной теплой шубе удалялась, и догнать ее не было уже не возможно. Люди выходили и выносли с собой последнее тепло. Я сонная, мокрая и замерзшая, вытянула из-под сидения свой пакет и поплелась из вагона.

С железной лестницы я прыгнула вниз, и попала в лужу. Новая холодная вода попала в сапог. Я беспомощно озиралась вокруг и вглядывалась в лица проходивших женщин. Одна из них, в бордовом приталенном пальто, с белой опушкой вокруг руковов с улыбкой направлялась ко мне. На голове у нее была высокая белая шапка, из того же меха, что и опушка на рукавах. Она подошла ко мне, обняла, и повела за руку сквозь толпу. Я продолжала наступать в лужи и в левом сапоге уже воды было, кажется, по-щиколотку, но меня это не стесняло – бабушка тянула меня за руку в определенном, а значит спасительном направлении.

Потом мы стояли на остановке под мелким моросящим дождиком, машины шумно наезжали в глубокую лужу, и расплескивали ее. Но вода снова стекала в асфальтную дыру. Бабушка рассказывала мне про мою новую школу и про то, какие интересные заграничные штучки стоят у нее в секции за стеклом… Появился наш автобус – сначала мы отпрыгнули назад, чтобы нас не окатило серой водой, а потом с толпой втиснулась в задние двери. Бабушка каким-то чудом отвоевала мне место и я сидела и глядела в окно, а она продолжала говорить.

В темном подъезде бабушкиного дома, я стала подозревать, что уже бывала здесь когда-то, и даже не единожды. Я узнала запах. И вправду, когда бабушка открыла дверь в квартиру, я узнала маленькую темную прихожую. Столик и скамейка для обуви – огромные оленьи рога на стене, на полу удивительные коврики в виде следов от ног великанов. Малюсенький коридорчик мимо ванны и туалета ведет в крошечную кухоньку. Дверной проем завешенный пластиковыми висюльками закрывает комнату, где мы с бабушкой будем жить. Вторая дверь, наполовину стеклянная, но не прозрачная, со стеклом оклеенным узорной клеенкой – закрыта. Это дверь в комнату Валерии.

***

В школе я сидела на предпоследней парте возле стены. На уроках я рассматривала вывески и таблицы на стенах (в каждом классе они были разные), и видела в них, как оказалось, совсем не то, что они должны были представлять. Например, в классе английского языка, как я теперь помню, висели вырезанные из плотного черного картона изящные силуэты Лондона – Биг Бен, Лондонский мост, какой-то дворец… Но я видела только тонкие черные формы на белой стене. Мне нравилось их расположение относительно друг друга, их геометричность, простота и тонкая профессиональная изящность. Но то, что это были символы Лондона в кабинете английсого языка, то, что они специально прикреплены к этой стене именно потому что Лондон – столица английского языка, и цель нашего пребывания здесь, в этом самом помещении – учить этот самый язык – от меня абсолютно ускользало. Меня совершенно не удивило бы, если бы эти самые формы перенесли и прикрепили к белым стенам кабинета физики или биологии, единственное, что наверно смутило бы меня, это освещение. В классе английского всегда был как-бы полумрак. В окна биологии же постоянно бьет солнце, а в физике, белый цвет стены какой-то слишком стерильный. Все это испортило бы идеальную гармонию, и наверно, расстроило бы меня.

Я не умею думать. Не умею оценивать, собирать факты и делать выводы. Если я знаю, то знаю сразу. А если не знаю… Но, кажется, нет таких вещей которых я не знаю.

Училась, в целом, я неплохо – почти без троек. Иногда были и пятерки. Одно время меня занимала математика, и я была почти отличницей. Я читала задачи и искала в условии шнурок “вселенской логики”, хваталась за него и шла вперед вслепую, сматывая клубок – рефлекторно производя формальные действия и расчеты в тетради. Если же шнурок этот не попадался мне сразу, то никакие объяснения и подсказки не могли помочь мне найти решение. Хуже дело было с химией, физикой и русским языком. Там, где дело касалось символов, правил и исключений, запятых и правописания – я никогда не могла рассмотреть эти подробностей – и получала тройку.

Валерия всегда была отличницей.

***

Я, кажется, хорошо пела, и учительница сделала меня солисткой. Мы готовились к концерту на 9 мая и на генеральную репетицию пошли в актовый зал. В фойе перед входом, наш класс замешкался: танцоры, еще не кончили номер, и нас не пускали, чтобы мы не отвлекали репетирующих. Я рассматривала большие фотографии в рамках на стенах. Вот народники в красных костюмах, следом – театральная постановка – девочка в длинном кисейном платье и рядом с ней гусар в высокой шапке и с саблей – тоже девочка – в сапогах, белых лосинах и с наклеенными огромными усами. Не раз я видела эту высокую гусарскую шапку и саблю за кулисами.

Следующая – залитая блеском и светом – фотография Валерии. Она стоит в центре сцены, в белом платье, белые цветы в длинных густых уложенных на одну сторону льняных волосах – позади нее хор. Прекрасное лицо ее выражает мысль и старательность – видно, что поет она на пять с плюсом – чисто и громко. Какой же это концерт? 8 марта, 9 мая? И как же я раньше не видела этой фотографии…

Наш хор уже ведут за кулисы строят в ряды для выхода. А я не замечаю ничего… Я поражена и напугана. Валерия тоже выступала на этой сцене, Валерия! Она стояла перед хором и пела, что же? Быть может ту же самую песню, что и я должна петь. Ведь песни на 8 марта и 9 мая все одни и те же…. Страшная мысль поразила меня, а вдруг, сейсас, когда я выйду на сцену и запою ту же самую песню, кто-нибудь, учительница или аккомпаниаторша, или еще кто-то догадается, что Валерия и я – сестры. Да, у нас разные фамилии, и выглядим мы абсолютно по-разному, но вдруг…

От страха у меня потемнело в глазах. Хор уже построили и меня вытолкали на сцену. Заиграл рояль длинное мелодичное вступление. Я смотрела на дережирующую учительницу и вытерала мокрые ладошки о юбку. Учительница махнула мне и я охрипшим голосом, мимо нот и не выговаривая слова, вступила.

– Стоп, стоп! – сразу скомандовала учительница и вопросительно посмотрела на меня. – Марья Владимировна, – обратилась она к аккомпаниаторше. – Еще раз пожалуйста! Два такта – и….

Снова заиграло вступление, я попыталась пропеть – и снова срывающимся фальшивым голосом.

– Ну нет, – тихо сказала учительница, не глядя на меня, – Настя! – позвала она девочку из хора.

Настя выскочила из первого ряда и вприпрыжку побежала на мое место, а я, обойдя хор сзади, вскарабкалась на третий ряд – ближе к концу слева.

***

В школу я всегда ездила на автобусе, хотя было совсем недалеко – одна остановка, но я ведь спешила! А из школы я всегда шла пешком. Быстрым шагом, смотря себе под ноги, не заботясь обходить мелкие лужи, но перепрыгивая через глубокие, я за полчаса доходила до дома. Путь мой по большей части проходил по протоптанной народом тропе между двух заборов – гаражного кооператива и бывшей военной частью. По пути я никого не встречала, потому что дорожка эта считалась проходимой только летом, когда бесчисленные лужи и грязь высыхали на ней. В месте, где забор военной части развалился, я перелезала через него, пресекала острый угол двора и с другой стороны вылазила возле заброшенного кафе мороженого. Через 50 метров я выходила на асфальтированную дорожку, откуда уже виднелась наша пятиэтажка.

Была середина февраля, снег уже растаял. В воздухе стоял серый туман, делающий сумеречным и без того короткий февральский день. Я с промокшими ногами в грязнющих сапогах захожу в наш подъезд. Дверь захлопнулась за мной и я в темноте шагаю вверх. И вдруг как будто что-то встрепенулось и пронеслось – нет, не в подъезде, а в моей голове. Тонкий струящийся запах меда и сирени, что-то легкое, весеннее, светлое… Я останавливаюсь и принюхиваюсь. Нет, показалось – тот-же кисловатый запах нашего подъезда – смесь квашенной капусты с жаренными семечками. Я двинулась дальше вверх. Еще вдох – не может быть….

Я сильно надавила на звонок и услышала за дверью бабушкины легкие веселые шаги, она отворила дверь, и запах – духов, глянцевых журналов, заграничной косметики – как свет полился на меня. Я не видела лицо бабушки, но знала, что оно тоже светится. Я скинула мокрые сапоги и протиснулась к источнику аромата и света. На нашей крошечной кухоньке за маленьким прямоугольным столиком, скрестив длинные худые ноги в бородового цвета тонких штанах, сидела и улыбалась, держа дымящуюся чашку чая возле мраморного лица – сияющая Валерия.

***

На завтра я чуть не опоздала на первый урок – забежала в класс за секунду до звонка. Я выложила книжки на стол и уставилась в черное отражающее окно. Вот учительница встает из-за стола и подходит к доске, берет мел, чертит формулу. Потом садится на место и по журналу отмечает кого нет и параллельно ищет фамилию, кого бы вызвать к доске проверить домашнюю задачу. С первых парт тянут руки и попискивают “Я-я”– Юля, Вика, и Любаша. Мое задание не выполнено – вчера я весь вечер просидела на кухне с Валерией, но я не боюсь, потом узнаю, что меня учительница точно не вызовет, как будто меня нет здесь совсем.

В середине второго урока рассветает, и я уже не могу видеть отражение класса. Мысли мои совершенно покинули школу и вернулись домой. Проснулась ли она? Наверное нет, вчера мы сидели почти до часу ночи, к тому же, у нее смена часовых поясов. Бабушка говорила, что проспит Валерия часов до 11. И вот она спит. Лицо ее уже освещено тусклым февральским светом – в комнате Валерии нет штор, тонкая тюль прикрывает довольно большое окно. Но почему-то там всегда светло… Накрыта Валерия теплым мягким одеялом в розовым хрустящем новом пододеяльнике в малюснькую миленткую точечку. Этот пододеяльник один из подарков Валерии. Иногда она присылает бабушке и мне посылки с конфетами и вещами. Но мы никогда этими вещами не пользуемся и конфеты не едим. Вещи все идут нераспакованными в комнату Валерии, а конфеты бабушка раздает на “взятки” докторам имедсестрам.

Бабушка в соседней комнате не смотрит телевизор, как всегад, а вяжет и наверное и улыбается. Она уже сходила в магазин за свежей сметаной и кефиром, и под подушкой на диване спрятала картофельные пирожки с мясом и сушеными грибами. Валерия любит их. Она съедает полпирожка и потом вздыхает, мило закатывает глаза и стучить себя по впавшему животу: “Ах, как я наелась!” Я так могу пять таких пирожков съесть за раз. Жалко, бабушка готовит их только когда Валерия приезжает.

***

Летом я редко выхожу из дома только по утрам, когда бабушка посылает меня в магазин. Раньше она сама ходила, но теперь она не может – у нее сердце. У нас в районе 2 магазина – один близко, но считается дорогим, а другой подальше, зато дешевле. Я иду в дальний. Выхожу со двора, прохожу мимо закрытого кафе-мороженого (Валерия говорит, что помнит те времена, когда оно работало. Там продавалось чудное очень белое с кристалликами льда мороженое. Тетя продавщица накладывала его в круглую пластмассовую тарелочку на тонкой высокой ножке, взвешивала, а потом посыпала тертым шоколадом).

Иду по дорожке мимо одинаковых пятиэтажек. Многие утверждают, что у нас на районе очень легко потеряться, но лично я хорошо ориентируюсь по запаху.

Потом иду мимо ремонтной мастерской и гаражов, и наконец – магазин. Он находится в подвале совершенно кубического здания. Вот он – куб из бетона, а к нему пристроена лестница ведущая вниз. Я спускаюсь и открываю тяжелую деревянную дверь. Вхожу. Останавливаюсь на секунду – глаза привыкают к полумраку. В магазине этом всегда прохладно и темно. Пахнет сырыми лежалыми корнеплодами. Покупателей нет. Напротив меня стоит продавщица – бледная женщина в синем халате и в медвежьем жилете. Я подхожу к прилавку и прошу мне посчитать молоко, кефир, яйца, масло и половинку хлеба. Вдруг вижу – слева от продавщицы в верхнем ящике прилавка – конфеты “Грильяж”. Зеленые, с нарисованной на них белкой. Какая удача! Это единственные конфеты, которые ест Валерия. Их нигде и никогда нельзя найти, обойди ты хоть весь мир. Но здесь, в этом магазине, они иногда бывают.

– Извените, – говорю я, – масло и кефир не нужно. – 300 грамм грильяжа пожалуйста.

Продавщица убирает масло и кефир и взвешивает мне конфеты.

Домой я бегу вприпрыжку. Сейчас и бабушка обрадуется. Мы заверяем конфеты в белую бумаги и положим в комнату Валерии, ей на кровать.

Летом после похода в магазин я обычно читаю в комнате до обеда, а после обеда я читаю на балконе. Этим летом я еще должна готовиться к тестированию. Поэтому перед ужином я сажусь за учебники. Я читаю все подряд и делаю подготовительные тесты. Бабушка рада моему ежедневному прилежанию. Она рассчитывает, что я хорошо сдам тесты и поступлю в университет. Я же знаю, что ничего не сдам и никуда не поступлю. Я не умею запоминать даты, исключении, понятия. Кривичи. 862. Битва на Ладожском озере, когда потонули крестоносцы. Become – became – become. Swim-swam-swam. Число π. y=ax2+bx+c. Все это для меня пустые знаки.

Я не боюсь расстроить бабушку провалом, потому что знаю, что зимой она умрет. И Валерия приедет на похороны.

Вечером мы с бабушкой вместе смотрим телевизор.

***

После работы я ужинаю и курю на кухне. Потом засыпаю под вечернее жужжанье телека. Утром встаю до светла – мне к 8 на работу, а ехать на двух автобусах. Работаю в ГАИ, на техосмотре. Граждане приходят и приносят мне паспорта на машины, гаишник осматривает машины, а я делаю соответствующие пометки в документах и в базе. В пять часов я закрываю окошечко и иду на остановку автобуса. Между 5 и 7 вечера автобусы ходят часто -так что доезжаю не больше чем за час. На конечной выхожу из автобуса и шагаю в потемках под моросящим дождиком к дому.

В подъезде я чувствую, что Валерия уже здесь. Я опрометью бегу вверх. Она сидит прислонившись к стенке на ступеньках возле нашей квартиры. Большая бесформенная сумка возле ее ног. Раньше она всегда приезжала с чемоданом.

– Валерия, – кричу я, обнимая ее. – Ты потеряла ключи?

Валерия нехотя как-то отвечает на объятия.

– У меня никогда их не было. Бабушка всегда открывала мне.

– Заходи, заходи, – тороплюсь я. В темноте я плохо вижу ее лицо, и это странно.

Мы заходим в крошечную прихожую. Я включаю свет и скидываю свои сырые чуть-чуть еще прорванные сапоги, а Валерия аккуратно ставит на полочку белые новенькие кроссовки.

– Боже, как здесь накурено. – с отвращением говорит она.

Я вглядываюсь в ее лицо. Оно как будто, не то чтобы постарело, ей не дашь больше 25 лет, но раньше она всегда выглядела на 16. Уже нет ни мраморности, ни свежести. Это, очевидно, из-за долгого перелета.

– Долго добиралась? – спрашиваю я.

–