Не щади живота

Ямамото Юдзо

Не щади живота

Yūzō Yamamoto

«山本 有三»

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

1

– Бум! Бум!

Звуки барабанов, в которые где-то далеко колотили загонщики, доносились какие-то бессильные, словно отсыревшие от этой падающей сверху снежной трухи. Сёгун сидел за прикрытием из прутьев и ветвей и, не отрывая глаз, смотрел на расстилавшееся впереди порыжелое поле. По его широкой и плоской черной лакированной шляпе с гербом, изображавшим веточку мальвы, одна за другою катились и падали ему на колени капли талого снега, но он как будто не замечал их и продолжал пристально смотреть вперед.

– Ваше сиятельство, снег идет. Не угодно ли отдохнуть немножко?

Слова принадлежали слуге, стоявшему перед князем на коленях и склонявшемуся перед ним в почтительном поклоне.

– Пока пожалуйте в избушку, а той порою и снег перестанет. На юге уже посветлело, – стало быть, погодка скоро разгуляется.

Хидэтада не отвечал ни слова. Он сидел по-прежнему с неприветливым выражением на лице на походном табурете и не проявлял никакого намерения покинуть прикрытие.

Вверху со звонким гомоном проносились стайки дроздов и клестов, спугнутых барабанным боем.

– Ваше сиятельство, как бы здоровью не повредить…

Слуга снова склонился перед князем в низком поклоне, но Хидэтада сделал вид, что не слышит, и продолжал смотреть в сторону синевшего впереди дубового леса. Несмотря на то, что, здесь не переставая сыпалась еще ледяная труха, там, впереди, ярким теплым пятном на земле играло солнце. В его лучах свежее выступали стволы деревьев, объеденные дикими лошадьми и кабанами. Вдруг где-то совсем близко в лесу послышался разноголосый гвалт:

– Ва-а-а! Ва-а-а!

Вслед за тем из леса выскочили как ошпаренные пять-шесть зайцев и кувыркаясь поскакали в сторону прикрытия.

– Зайцы, зайцы! – раздался из свиты чей-то возглас.

Хидэтада равнодушно дал проскакать зайцам мимо, словно это были не зайцы, а сухие листья, гонимые ветром.

Следом за зайцами из-за деревьев показалась целая толпа загонщиков, которые бежали, стуча по земле бамбуковыми шестами.

– Где же кабаны? Чего не гонят крупного зверя? – раскрыл наконец рот Хидэтада.

В голосе его послышалось недовольство. Он уже более часа сидел так, притаившись за прикрытием, а перед ним пробегала только мелюзга вроде зайцев и лисиц. До сих пор не показалось не только порядочного кабана, но даже ни одного оленя. Сёгуном понемногу овладевало раздражение.

Перед тем как приехать сюда, в Тоганэ, в провинцию Сосю, он около десяти дней провел в непрерывной охоте с соколами, начавшейся еще в Косигая, в провинции Бусю. Охота эта, видимо, стала надоедать ему. Вчера, когда он прибыл сюда и ему доложили, что в последнее время здесь пошаливают дикие кабаны, разоряющие посевы, он решил избавить местных поселян от этой беды и приказал на сегодня наладить облаву.

Хидэтада хорошо владел ружьем и даже на соколиной охоте частенько снимал с кулака и передавал сопровождающим своего сокола, предпочитая пустить в ход ружье – до такой степени он чувствовал себя уверенным в стрельбе. И теперь он с нетерпением ждал появления какого-нибудь кабана, чтобы одним выстрелом уложить его на месте, но кабаны, как назло, не появлялись. Сегодняшняя облава решительно не нравилась Хидэтада.

Раздраженный тон Хидэтада привел слугу в замешательство и заставил его побежать к главному загонщику, чтобы передать волю князя. Вскоре там и сям с новой силой загудели охотничьи рога из огромных раковин, забили барабаны и раздались бодрые крики загонщиков. Холодный ветер подхватил разнообразные звуки и со свистом понес их по просторам опустевших полей, вздымая и крутя в воздухе клубы снежной крупы, перемешанной с сухими дубовыми листьями. Белые крупинки снега и коричневые обрывки листьев безжалостно хлестали по щекам сёгуна, но он не покидал своего убежища, продолжая сверлить взором расстилавшееся перед ним поле.

Из-за леса раздался громкий звук выстрела. Он ударился в низко нависшие над лесом тучи и прозвучал оттуда унылым эхом. Расставленные по местам охотники насторожили внимание.

Раздался второй выстрел, и в тот же самый момент на полянке перед сосновым лесом, стоявшим в отдалении, коричневым бугром вздыбилась земля, словно покатилась волна землетрясения, резко сотрясая на своем пути маленькие сосны. Еще немного, и этот бугор, соединившись с осенним ветром, бешено помчался навстречу группе ожидающих, поднимая тучи опавших листьев. Хидэтада уже заметил несущийся на него ком земли и, вскинув к плечу ружье, стал целиться. Зверь словно почуял это: он, как нарочно, несся прямо на направленное в него дуло. Хидэтада выбрал момент и нажал курок. Загремел выстрел. Хидэтада каким-то чутьем почувствовал, что пуля попала в цель. Зверь, однако, не падал: должно быть, рана была не смертельной. Он только на мгновение задержал свой бег, а затем яростно вздел голову кверху, защелкал клыками и с новой стремительностью бросился в сторону Хидэтада.

Когда у разъяренного кабана вздымается дыбом на спине щетина, ее зовут в простонародье «свирепым волосом». Зверь несся, грозно подняв длинные колючие волосы на своем жестком хребте. Казалось, что это мчится само поле – дикое и колючее.

Вид его заставил Хидэтада отбросить в сторону ружье и резко выхватить из рук стоявшего рядом воина из свиты длинную пику. Глаза у князя налились кровью, а лоб покрыло свинцовой бледностью. Несмотря на надвигавшуюся опасность, князь, однако, старался не потерять своей величественной осанки и крепко схвативши пику, держал ее наперевес.

В это время впереди него раздался чей-то крик:

– О-ой!

Голос принадлежал молодому самураю, смело бросившемуся сбоку наперерез бегущему зверю. При звуке голоса кабан, не добежав до князя нескольких шагов, вздел уши кверху и порывисто повернул набок короткую шею. В следующий момент он набегу описал крутую дугу и понесся в сторону кричавшего. Он словно совсем забыл о том, кто стрелял в него, и во всю прыть своих коротких ног мчался на нового врага. Расстояние между обоими быстро сокращалось. Когда оно уменьшилось до 4–5 саженей, разъяренный зверь вдруг вздел кверху свой потертый короткий хвост, защелкал клыками и со страшной силой обрушился на молодого самурая. Казалось, что это рухнула глыба земли, под которой молодой человек будет раздавлен, как былинка. Этого, однако, не случилось: смельчак вдруг очутился сбоку огромного зверя, и в тот же момент кабан зарылся носом в землю, а его задние ноги высоко взлетели кверху. Молодой человек тем временем наловчился и молниеносным ударом выхваченного меча снес зверю пятачок на рыле. Пораженный в самое чувствительное место, зверь, не отрывая носа от земли, волчком завертелся на одном месте. Вместе с ним затанцевали в головокружительной пляске и снежинки, увлекаемые поднятым вихрем против ветра. Молодой человек, не проявляя ни малейшего страха, улучил момент, когда зверь повернулся к нему боком, и с силой всадил ему меч под лопатку. Движение зверя сразу ослабело. Тогда смельчак подбежал вплотную и нанес последний смертельный удар в горло своей жертве.

Это был огромный матерый кабан, до 40–50 кан весу, у которого, казалось, на хребте от старости готовился прорасти лес.

Кто же был этот молодой человек, поразивший свирепого владыку лесов? Его имя было Исигая Дзюзо Садакиё. Он принадлежал к свите сёгуна Хидэтада. Отец его, Горо Дайю Киёсада, тоже был самураем, но не из громкой фамилии. Дзюзо был приближен сёгуном после летней осады Осакского замка, когда ему было всего 22 года. За выдающиеся боевые заслуги он был награжден тогда леном, дававшим доход до 300 коку риса в год. Безумная храбрость, доходящая до дерзости, дала Дзюзо возможность выдвинуться в качестве беспримерно ловкого лазутчика. Он был вообще человеком, не знавшим страха и с полным презрением, относившимся к смерти.

Вот и сегодня, когда после неудачного выстрела Хидэтада раненый зверь в слепой ярости бросился на повелителя, Дзюзо, ни минуты не колеблясь, выскочил сбоку и повернул зверя в свою сторону окриком: «О-ой». В эту минуту им владела лишь одна мысль: отвлечь опасность от господина, бросив на карту свою жизнь.

Но отчего он издал именно этот крик? Оттого, что из личного горького опыта знал, что если крикнуть таким образом, то в какую бы сторону кабан ни бежал, он непременно повернет голову в сторону кричащего.

Дело было года два тому назад, после того как кончилась первая осада Осакского замка. После боя, разыгравшегося за стенами замка, Дзюзо, опьяненный своими удачами ходил самодовольный и не раз похвалялся своею смелостью. Однажды случай занес его в какую-то горную деревушку, где зашел разговор об охоте на диких кабанов. Желая показать свою ловкость и отвагу, Дзюзо немедленно снарядил облаву. Вдвоем со своим слугой он залег в засаде – в горной ложбине, по которой проходили кабаны, – а все местные охотники были наряжены загонщиками.

Время было в самый разгар весны, когда у кабанов начинается течка. Недолго пришлось Дзюзо ожидать в своей засаде, добыча в скором времени показалась прямо перед его глазами. Дзюзо решил подпустить зверя как можно ближе и, выбрав момент внезапно обрушил на него сокрушительный удар меча. Казалось, что череп кабана разлетится от этого удара вдребезги. Однако голова зверя оказалась словно выкованной из стали. Клинок отскочил от нее, содрав лишь клочок кожи. Кабан пришел в ярость и бросился на Дзюзо, но тот успел отскочить в сторону и нанести один за другим еще два удара. Результат был тот же клинок отскакивал от зверя, как от металла, не нанося ему никакого вреда. Дзюзо не оставалось ничего иного, как отсечь кабану передние ноги, и только таким путем ему удалось избежать клыков.

Разумеется, вся эта кутерьма была далека от тех результатов, какими заранее хвастался Дзюзо перед охотниками, и ему стыдно было показаться им в таком виде. Между тем к месту, где стоял Дзюзо, вылетели еще два огромных кабана. Дзюзо с невольным раскаянием подумал, что напрасно он навязался на эту несчастную охоту. Однако думать было уже поздно. Дзюзо мысленно приготовится к концу и решил рубить до тех пор, пока меч не вывалится от изнеможения из рук. Вместе с готовностью умереть он почувствовал и некоторое спокойствие. Дзюзо решил теперь не давать позорных промахов и не сносить добыче передних ног, а разрубить хотя бы одного кабана вдоль или поперек туловища, чтобы в случае своего гибельного конца не вызвать на лице охотников иронической улыбки. Когда один из кабанов помчался прямо на него, Дзюзо, уклонившись немного в сторону, пропустил его мимо себя и на лету ударил мечом по туловищу. Сверх ожидания огромная туша зверя легко распалась надвое, рухнув у самых его ног. Дзюзо даже растерялся от такого легкого свершения своего замысла.

Вместе с тем к нему окончательно вернулась его бодрость, и он решил точно таким же манером покончить и со вторым зверем. Между тем, пока происходила схватка с первым кабаном, второй бросился на слугу Дзюзо, и тот, загнанный на дно ложбины, отчаянно отбивался теперь от наседавшего зверя. Как только Дзюзо заметил это, он хищной птицей полетел к месту схватки. Крутой склон ложбины, переплетенный корнями деревьев, однако, задержал его бег, и слуга, в конце концов, был поднят кабаном на клыки. Несмотря на отчаянное сопротивление, враг оказался слуге не под силу. Дзюзо устремился на зверя, горя желанием справить кровавую тризну над трупом своего верного слуги. Он поразил кабана тем же приемом, что и раньше: как только зверь бросился на него, Дзюзо, чуть уклонившись в сторону, пропустил кабана мимо себя и наотмашь ударил его поперек туловища. Туловище распалось надвое, словно разрубленная сухая ветвь.

Дзюзо впервые постиг тогда, каким образом можно разрубить пополам любого кабана. Обычно, когда кабан приблизится на расстояние 5–6 саженей, его хвост с потертой щетиной моментально вздергивается кверху, и тогда он бросается на человека. Нужно уловить этот момент и, когда хвост поднимется, уклониться в сторону и на ходу сильно ударить мечом по туловищу.

Дзюзо было жаль своего погибшего слугу, но мысль о том, что ему удалось разрубить пополам двух огромных зверей, наполнила сердце Дзюзо гордостью и восхищением перед своею ловкостью. Через некоторое время к месту схватки подошли охотники. С их помощью Дзюзо предал земле тело своего слуги, а затем, взвалив на плечи охотников разрубленные туши кабанов, победоносно пошел впереди к спуску с горы. Когда группа прибыла в деревню, мальчишки встретили изуродованные охотничьи трофеи смехом:

– Глядите! Что это такое? Ну и нарубили. Только шкуры попортили.

У Дзюзо похолодело сердце. Охотники нарочно не сказали ему ни слова, ребятишки же, которым было неизвестно, чьих это рук дело, совершенно спокойно делились ироническими замечаниями.

В эту самую ночь, справляя поминки по погибшему слуге, Дзюзо выслушал из уст одного старого охотника секрет, как следует убивать кабанов. По словам старика, когда кабан, собираясь броситься, поднимает кверху хвост, следует уклониться в сторону, как это сделал и Дзюзо, но в этот момент никогда нельзя рубить по голове или по туловищу. Самое чувствительное место у кабана – это нос, и нужно постараться отрубить его. Тогда кабан завертится на одном месте, как волчок, и можно смело бросаться к нему, чтобы нанести последний удар в горло. Таким способом без промаха можно уложить любого кабана. Если не удался первый удар в горло, нужно разить под лопатку и затем еще раз кольнуть в горло. При таком условии можно быть спокойным и за целость клинка, и за невредимость шкуры. Добыча достанется в руки в цельном виде. Кроме того, если кабан напал на спутника или несется в его сторону, то прежде всего нужно громко крикнуть «О-ой!». Это самый верный способ выручить товарища из беды. Стоит только издать крик, как кабан обернется на голос и устремится в сторону кричащего.

Все это Дзюзо впервые узнал в ту памятную ночь. Будь известно это ему ранее, он несомненно не дал бы погибнуть своему спутнику в горах. Всему виной были его хвастливость и рисовка своей ловкостью. Это они привели к непоправимому несчастью. Вот отчего Дзюзо сегодня бросил навстречу несущемуся кабану громкий возглас:

«О-ой!». Этому научил его горький опыт. Блестящие результаты превзошли все его ожидания. Дзюзо хотелось только одного: заставить разъяренного зверя, стремительно наступавшего на господина, изменить направление. Этого было бы вполне достаточно. Дзюзо совершенно не думал о том, что он сам может попасть на клыки зверя. Все его мысли были сосредоточены на том, как бы отклонить опасность от господина. И вот господин остался не только совершенно невредимым, но этот матерый кабан, на хребте которого, казалось, пора уже было вырасти лесу, пал, сраженный одним его ударом. Нечего и говорить, что самодовольству Дзюзо не было пределов. Чувствуя приятное прикосновение падающих сверху холодных крупинок снега к разгоряченному лицу, Дзюзо тихими шагами направился в сторону сёгуна. Он готовился к тому, чтобы рассказать князю, если тот спросит, о неудаче, какую потерпел он несколько лет тому назад, и о секрете, открытом ему престарелым охотником. Но Хидэтада уже не было на прежнем месте. Дзюзо узнал, что князь прошел в хижину, чтобы отдохнуть, и направился туда с намерением справиться, как князь себя чувствует. Но сёгун не проявил желания его видеть. Это показалось Дзюзо странным. Он не рассчитывал удостоиться княжеских похвал, но непозволение даже явиться пред светлые княжеские очи привело его в недоумение.

– Что это, сегодня князь не в духе? – тихо спросил Дзюзо одного из слуг.

– Страх как серчает.

– Из-за чего же? И охота как будто ничего.

– Из-за того, что лезешь куда не спрашивают, – сердитым тоном ответил слуга.

Дзюзо продолжал оставаться в недоумении. Он хлопал глазами, растерянно глядя на собеседника.

Тот продолжал:

– Ты что думаешь? Кто сегодня охотится, князь или ты? – Дзюзо стоял, словно оглушенный ударом бревна. Потом его голова и руки вдруг бессильно ткнулись в землю, покрытую белым саваном.

2

– Ты что это затесался в свиту? Отправляйся-ка назад.

– Не пойду.

– Тебе же было приказано старейшиной, чтобы дома сидеть и не сметь никуда показываться. А ты тут разгуливаешь! Захотел, чтобы еще больше наказали?

– Как хочешь, а только я старейшине не слуга. Не ему служить рядился, а князю. Так в случае чего не задумаюсь и ослушаться, будь то хотя и приказание старейшины.

– Околесицу несешь. Давно ли испортил настроение князю в Сосю, в Тоганэ? А тут опять такие вещи говоришь.

– Это правда, что изволил тогда на меня князь разгневаться, а только никакого распоряжения мне, чтобы сидеть и никуда не показываться, не было. А раз не было, то разве не надлежит подданному находиться возле особы господина? Пусть говорит мне кто хочет, а я слуга своему сёгуну и буду следовать за ним, куда он пойдет.

– Ох, и упрям же ты, просто сладу нет.

– А ты не изволь тревожиться. В ответе не останешься.

Разговор этот происходил спустя несколько дней после охоты на кабанов в Тоганэ. В этот день Хидэтада отправился охотиться с соколами в Синдзюку. Узнав об этом, Дзюзо, находившийся в затворе как опальный, поспешно собрался в путь и тихонько пристал к княжеской свите. Товарищи пробовали отговаривать его, чтобы не попасться на глаза князю, но Дзюзо упрямо стоял на своем. Он лишь старался держаться подальше от князева паланкина.

Самовольный выход из-под ареста, наложенного старейшиной, был противозаконен и недопустим. Это хорошо знал и сам Дзюзо. Но он был из тех людей, которые не остановились бы и перед нарушением воинской дисциплины, как это уже было проделано во время летней осады Осакского замка.

В то время Дзюзо числился в свите ямасироского воеводы Доки и нес службу в отряде, которому назначено было оставаться в Эдо. Но ему нетерпимо хотелось быть участником сражения. Он несколько раз подавал прошения об этом, но разрешения так и не последовало. Тогда Дзюзо тайком отлучился из отряда, распродал свою одежду, собрал деньги на дорогу и в одном кимоно из коричневой ткани «цумуги» отправился догонять войско Хидэтада, поручив нести военные доспехи своему оруженосцу. Они шли день и ночь без отдыха, двигаясь по Токайдоскому тракту быстрее лошадей. Ноги у Дзюзо распухли от ходьбы, но он добился своего: он догнал наконец войско в городе Фусими.

Нарушение воинской дисциплины было непозволительным проступком, но искренний порыв Дзюзо вскоре получил огласку и Хидэтада дал ему молчаливое разрешение следовать за войском. Мало того, Хидэтада в знак сочуствия к порыву Дзюзо подарил ему даже три серебряные монеты. Дзюзо пережил тогда незабываемое чувство. Вот и сегодня он нарушил постановление, но это не значило, что нарушил он его намеренно. Нет, он просто считал, что как поданный он непременно должен быть там, где находится его господин, – этого требовала совесть.

Группа вышла из густого леса возле Окидо и подошла к озеру, находившемуся возле Синдзюку. Хидэтада вылез из паланкина и пошел пешком через рощу криптомерий. Она окаймляла озеро, поросшее растрепанными зарослями сухого тростника. Хидэтада оглянул озеро. На поверхности воды плавало пять-шесть уток. Хидэтада подозвал сокольничего и, взяв сокола, посадил его себе на кулак. Он уже нацелился было на уток, как вдруг остановился: за узким и длинным мыском, выдававшимся направо, он заметил что-то белое. Он вгляделся попристальнее. За мыском сидел аист, какие редко залетают в Японию: белый с черными подкрылками, по которым словно провели наваксенной щеткой. Неожиданная и редкостная добыча, находившаяся прямо перед глазами, заставила серце Хидэтада забиться от волнения. Продолжая держать сокола на руке, Хидэтада не сводил глаз с большой белой птицы, следя, как она шарила клювом в воде в поисках корма.

– Ружье! – тихим голосом приказал Хидэтада и, осторожно сняв сокола с кулака, передал его сокольничему. Глаза его тем временем ни на мгновение не упускали из виду стоявшую в воде птицу.

Охота была соколиная, но это не значило, что Хидэтада будет пользоваться исключительно соколами. Если, смотря по обстановке, выгоднее было пускать в ход ружье, Хидэтада не стесняясь пользовался им. На первом месте стояло достижение цели, и именем соколиной охоты смущаться было нечего. Таково было правило, которого Хидэтада всегда держался.

Хидэтада принял от одного из слуг свиты ружье и твердой рукой навел дуло в сторону белой птицы, стоявшей у края воды.

Почуял ли аист, что ему грозит опасность, но он вдруг встрепенулся и, громко захлопав крыльями, взвился в воздух. В тот же самый момент Хидэтада нажал курок.

– Ба-бах! – прогремел оглушительный выстрел. Он разнесся над поверхностью воды и отдался где-то в глубине рощи. Еще не успел затихнуть звук выстрела, как белая птица сорвалась и устремилась вниз. Казалось, что это оторвался и покатился книзу кусок белого облака, плывшего в небе.

Среди свиты пронесся гул восхищенных голосов: все хвалили меткость сёгуна. Хидэтада опустил ружье прикладом на землю и, опершись на него, как на посох, с довольным видом смотрел, как падает птица. К сожалению, добыча упала не на землю, а на самую середину озера. Сокольничьи засуетились, забегали по краю озера, не зная, как достать птицу. Озеро было большое, и не было никакой возможности дотянуться до его середины. Единственное, что можно было сделать, это броситься кому-нибудь в воду, но удерживала мысль о происшедшем недавно случае. Во время охоты в Сосю подбитая утка упала тоже посредине озера, и один из смельчаков, раздевшись донага, бросился в воду и поплыл к добыче, но умер от холода, не достигнув ее. После этого случая бросаться в воду было воспрещено.

– Лодки нет ли? Лодку скорее! – раздались голоса.

Никаких лодок на этом уединенном озере, конечно, не водилось. Кто-то посмекалистей догадался использовать срубленные и сваленные в кучу криптомериевые бревна. По его почину сокольничьи принялись вязать плот.

В этой суматохе никто и не заметил, как на противоположном берегу озера выскочил из чащи голый человек. Через минуту он с громким плеском бултыхнулся в воду. День был хотя и солнечный, но такой холодный, что вода между стеблями тростника покрылась тонкой пленкой льда. Человек, однако, не обращая внимания на режущий холод, быстро плыл, отмеривая саженками, к середине озера.

– Что он с ума сошел? Не знает, что такого же безумца на днях постигла смерть от холода? Да и как он осмелился, не спросив разрешения, протянуть руку к добыче, подстреленной самим князем?

Свита с замиранием сердца следила за движениями смельчака, а он, не обращая ни на кого внимания, приблизился к плававшему на воде аисту, высоко поднял его обеими руками над головой и, искусно работая ногами, в стоячем положении поплыл к берегу. Навстречу ему в это время отчалил плот, слаженный сокольничьими. Заметив его, плывущий остановился у самого его края и почтительно передал сидящим добычу. Затем он снова с головою бултыхнулся в воду, скрылся под ней и поплыл обратно к тому берегу, откуда появился.

Хидэтада проводил его долгим взором, а затем спросил, обращаясь к свите:

– Кто это?

В свите уже давно узнали в пловце Дзюзо, но стояли и молча переглядывались, так как боялись, как бы снова не навлечь на Дзюзо гнев князя.

– Кто это? Уж не Дзюзо ли?

Стоявшие поблизости молча кивнули головами.

– Опять лезет куда не спрашивают. Что за негодяй!

У некоторых из свиты невольно екнули сердца. Впрочем, Хидэтада ограничился только этими словами и больше ничего не произнес.

Спустя несколько времени сёгун уже охотился в Итабаси. Он довольно-таки часто выезжал на охоту. Причиной тому была и его страсть к ней, а кроме того он пользовался ею, как средством для военной закалки и для обследования того, как живет народ.

Дзюзо продолжал неотступно следовать за свитой князя. Должно быть удачная охота привела Хидэтада в хорошее расположение духа. Завидев издали Дзюзо, он подозвал его:

– Ну-ка, подойди!

Дзюзо подошел с опущенной головой. Весь вид его выражал крайнее почтение, граничащее с трепетом.

На лице сёгуна изобразилось выражение великодушия.

– Дзюзо, можешь получить свои мечи.

У Дзюзо – этого милого выскочки, на которого князь никак не мог окончательно рассердиться, на глазах выступили слезы, затуманившие на минуту все окружающее.

В прозрачной синеве плавно описывал большие круги ястреб.

3

«Фехтовальщик на мечах, не знающий себе равных».

Такая надпись была вывешена высоко на тростниковом плетне, окружающем четырехугольную площадь. Толстые, жирные буквы, неровно выведенные кистью, стояли с поднятыми кверху правыми плечами и били в глаза своей вульгарность. Под низом была сделана приписка несколько коротких, лающих строк: