Когда настанет утро…

Веся Елегон

Когда настанет утро…

Глава 1. Из чужих волос

– Тим, а ты слышал историю о проклятом костре?

– Что ещё за история?

– Говорят, если пойти в лес в последнюю ночь последней летней смены, то можно наткнуться на костёр и сидящих вокруг него подростков.

– Ну и что в этом страшного? – Тимофей поправил съехавший на затылок капюшон толстовки и перехватил поудобнее гитару. Играл мальчишка неважно, но для его возраста – вполне сносно. По крайней мере, девчонкам нравилось, а это для восьмиклассников чуть ли не самое важное. Ну или почти самое важное. Важнее, пожалуй, только ожидание пробивающихся под носом первых, ещё совсем реденьких усишек.

– В смысле – что? Ты дослушай, а потом задавай вопросы, – Валька догнал друга, положил руку на его сутулые плечи и, наклонившись, в полголоса зашептал: – По сути, ничего страшного нет… если только ты не решишь присесть на бревно и послушать пару страшилок, которые по очереди рассказывают друг другу подростки.

– И что будет, если послушаю?

– Что будет?.. Ты так и будешь сидеть и слушать страшилки. А вот утро уже не наступит… ни-ког-да, – по слогам произнёс Валька и заулыбался. Его глаза просто искрились. Он выпятил грудь колесом и спросил:

– Ну как, хорошую я историю придумал для посиделок?

– Ну… так, – пожал плечами Тим.

Валерка обиженно фыркнул:

– Посмотрим, что ты расскажешь.

– Может, я и не собираюсь рассказывать, – безучастно отозвался Тимофей.

– А это будет нарушением правил прощальной вечеринки. Ты разве не читал в объявлении? Там красным по чёрному написано: «С каждого пришедшего – по истории».

– Мало ли что где написано, – буркнул Тимофей.

– Посмотрим, как ты выкрутишься, когда до тебя очередь дойдёт, – беззлобно ухмыльнулся Валька.

А между деревьев уже были видны яркие всполохи прощального костра. Лето подходило к концу, и вместе с ним пролетела последняя смена в летнем лагере «Сосновые зори». Завтра ребята разъедутся, увозя в своих рюкзаках лагерную дружбу, а кто – и первую, пропахшую росой и соснами любовь. Поэтому в последнюю ночь лагерные обычно не спят, стараясь как можно надёжнее сохранить в памяти образ и запах лагерного лета, которое наутро будто канет в небытие, унося с собой часть детства – ту, что пахнет соснами, рекой и зноем.

Мальчишки дошли до поляны, в центре которой горели сваленные в кучу старые сосновые пеньки. Вокруг костра сидели подростки. Их голоса сливались и вплетались в уютный треск огня. Валька пытался глазами отыскать знакомые лица, но в сумерках, подсвеченных бликами костра, все лица казались одновременно знакомыми и незнакомыми.

– Давайте скорее, – поторопил голос вожатого, и Валька с Тимом засуетились, поспешно заняв свободные места на ближайшем бревне, служащем скамьёй для десятка подростков. Те оживлённо болтали о важных и совсем неважных вещах – о тех, что случились, и, возможно, только собирались случиться.

– Думаю, можно начинать, – сообщил всё тот же голос главного вожатого, как подумал Валька.

В плывущий от костра воздух взметнулись тонкие белые руки. Желающих рассказать свою страшную историю было не так уж и много – большинство подростков смущённо насупились и с интересом уставились на ведущего, ожидая, кого он выберет.

Шапка рассказчика перекочевала в руки рыжеволосой девчонки. Не желая испортить завитые барашком волосы, Лена положила шляпу на колени и улыбнулась.

– Очень долго трудилась над локонами, – кокетливо стрельнув голубыми глазами, сказала девочка.

– Да ладно. Ты и без них красивая…

– Красотка…

– При чём тут причёска?

– Не тяни резину, рассказывай!

Сморщив нос на выкрики, Лена кивнула.

– Причёска тут даже очень при чём, – многозначительно сказала она. – Поскольку рассказывать я буду… о волосах.

Послышался недовольный шёпот, подростки криво усмехались – сомневались, что волосы могут кого-то напугать.

– Мишечкина бы с вами поспорила, – разом оборвав шепотки, мрачно произнесла Лена.

– Кто такая? – спросил щекастый мальчишка, сидящий недалеко от рассказчицы. Он как раз догрыз зелёное яблоко и достал из кармана толстовки следующее.

– Знакомая знакомой моей мамы, – ответила Лена и начала свой рассказ…

Мишечкина была невзрачной. Ходила в сером твидовом костюме, волосы её были серого мышиного цвета, впрочем, как и кожа, которая отливала нездоровым землистым оттенком. А началось это всё ещё в детстве. В школе её никогда не вызывали к доске, за контрольные она получала средние оценки. Спроси кого из одноклассников – вряд ли кто вспомнил бы молчаливую сутулую ученицу. Да и дома родители её почти не замечали, предпочитая отдавать всю любовь и внимание мохнатому шпицу – Людовику Первому. Людовик был породистым кобелем, с гладкой густой чёрной шерстью, и часто занимал первые места на бесконечных выставках, на которые его возили гордые родители, называя пса «своим малышом». Что ж, не всем везёт с родителями, хотя Мишечкина во всём предпочитала винить себя и свою внешность.

Поэтому, когда, окончив университет, она наконец устроилась в офис, девушка даже не пыталась найти общий язык с коллегами. Ведь она была такой скучной, серой. Вначале в офисе бурно обсуждали нелюдимую новенькую, но вскоре офисные сплетницы нашли более интересные новости, а серую Мишечкину наконец-то оставили в покое – но только до тех пор, пока одна из женщин не разглядела в коллеге одну интересную подробность.

– Представляете, прямо на макушке! Боже… До сих пор мурашки по коже бегают, – пухлая и рыжая, смешливая от природы София, а для коллег София Павловна, передёрнула плечами. Женщины, собравшиеся вокруг её стола, округлив ярко и однотипно накрашенные глаза, переглядывались, пытаясь одновременно выразить и охватившее их отвращение, и веселье. – Развидеть это зрелище никак не могу. А она ещё кудри на свои волосёнки накрутила. Можно подумать, они способны закрыть такую плешь…

– София, потише, она идёт, – предупредила говорливую подругу Наталья. Ей, честно сказать, было жалко Мишечкину, но не до такой степени, чтобы пытаться подружиться с ней. Поэтому попытку уберечь молчаливую женщину от резких, нелицеприятных слов, которые за её спиной говорят коллеги, Наталья считала достаточной для того, чтобы не испытывать вины за то, что сама присутствует при этих разговорах и молчаливо поддакивает, иногда не сдерживаясь от смеха.

Но в этот раз вернувшаяся с обеда женщина всё-таки услышала смех и поймала на себе недвусмысленные насмешливые взгляды коллег. Пройдя к своему столу, Мишечкина опустилась на стул и, прежде чем продолжить работу, рукой осторожно поправила торчащие на затылке неумело уложенные волосы.

София только презрительно фыркнула:

– Неужели, работая в столь успешной компании, сложно выглядеть соответствующе? – сказав это, София Павловна откинула упавшие на лицо золотые пряди длинных, уложенных голливудской волной, роскошных волос.

Конечно, Мишечкина услышала каждое слово, но не отвела от монитора напряжённого взгляда. Раз моргнула, избавляясь от пелены, затуманившей картинку, и продолжила печатать.

Домой Мишечкина возвращалась поздно. Уходила из офиса последней, поскольку в пустую квартиру особо не тянуло. Там её ждали лишь тишина и пыль. Не было ни семьи, ни хобби, которое бы требовало внимания, поэтому всё оно доставалось работе – бесконечным отчётам, формам, бланкам. Дома Мишечкина только спала. Даже телевизор не смотрела. Если подумать, она и не знала, работает ли он, так как ни разу не включала – ящик достался женщине вместе с квартирой от предыдущего съёмщика.

Вот и сегодня Мишечкина подошла к двери своей однушки около полуночи. Уже вставила ключ в замочную скважину, и тут её взгляд зацепился за сложенный пополам листок бумаги, воткнутый в щель между косяком и дверью. Мишечкина пальцами осторожно взяла листок и, сведя к переносице редкие брови, развернула его.

В оповещении было несколько слов. Отец умер пару лет назад. Теперь пришёл черёд матери.

В мрачной двушке, пропахшей корвалолом и собачьим кормом, делать было нечего. Женщина держала в руках потрёпанный временем чемодан. В него она сложила старые книги и коллекцию мотыльков – её вещи, которые ей удалось обнаружить в кладовке (её детскую давно переделали под хоромы любимца, а немногочисленное имущество засунули в дальний угол и благополучно забыли).

Уже готовая уйти и навсегда оставить родительский дом, Мишечкина замерла на пороге. Взгляд её серых глаз остановился на выбежавшем на звук открывшейся двери шпице. Людовик давно ослеп и теперь щурился, пытаясь рассмотреть ту, что побеспокоила его покой.

– Их больше нет, – произнесла женщина, понимая, что ничего не чувствует.

Пёс злобно тявкнул, выказывая брезгливое пренебрежение. В этом он был похож на своих хозяев. Но вот сейчас очень напомнил Софию Павловну.

Чтобы разобраться с похоронами матери, Мишечкина брала отгул. Так получилось, что день этот выпал на пятницу. А в понедельник женщина вернулась в офис, тихо поздоровалась со всеми и, не дождавшись ответа, прошла в свой угол.

В обед она по обыкновению спустилась в корпоративную столовую, а на обратном пути в лифте встретила Наталью. Та ойкнула и, приложив руку к ярким губам, заморгав длинными ресницами, торопливо выпалила:

– Извини, не узнала тебя. Привет.

– Привет, – немного растерянно кивнула Мишечкина и поправила рукой упавшую на глаза чёлку.

– Тебе очень идёт, – неловко улыбнувшись, сказала Наталья, но, увидев непонимающий взгляд, уточнила: – Новая причёска и цвет твоих волос – чёрный тебе к лицу. Подчёркивает цвет глаз.

– Спасибо, – поблагодарила Мишечкина. На душе вдруг стало светлее.

Первая неделя пронеслась быстро. Мишечкина стала замечать на себе взгляды коллег-мужчин. Это было странно, но и приятно. На её ежеутреннее «здравствуйте» всё чаще стали отвечать, а один из коллег даже как-то придержал для неё дверь лифта. Такое отношение окружающих смущало и в то же время дарило надежду.

Осень уже не казалась такой мрачной. В лужах под заношенными сапогами Мишечкиной всё чаще отражалось солнце. Женщина, ставшая уходить из офиса вместе с коллегами, купила домой какой-то куст в горшке и настроила антенну, как оказалось – вполне исправного телевизора.

Близились новогодние праздники. Эта пятница должна была быть короткой, а вечером все работники офиса были приглашены в столовую на новогодний корпоратив.

Играла музыка. Зал столовой был украшен серебристым дождём, на белых тюлевых занавесках красовались бумажные снежинки, в углу стояла невысокая ёлка. Возле ёлки собралась компания женщин, среди которых была Наталья.

Увидев коллегу, Мишечкина неуверенно шагнула в её сторону. Заготовленная небольшая красная коробочка, перевязанная зелёной ленточкой, вдруг показалась ужасно тяжёлой. Тут же захотелось избавиться от неё и убежать домой, но женщины уже заметили приближающуюся Мишечкину.

– Смотри, Наташ, твоя подруга, – насмешливо протянула София.

Щёки Натальи мгновенно стали пунцовыми, она криво улыбнулась:

– Не думаю, что нас можно так назвать.

– А я говорила тебе, вредно жалеть убогих. Теперь вот отдувайся, – София Павловна фыркнула, наблюдая за тем, как смутилась подруга. Так ей и надо. Хотела показаться добренькой.

Наталья рывком допила шампанское из бокала, что всё это время крутила в пальцах, и отвернулась, не желая встречаться глазами с подошедшей женщиной.

– Ты что-то хотела? – София смерила презрительным взглядом остановившуюся в нерешительности Мишечкину. – Ну говори уже, что всё как младшеклассница мнёшься – противно смотреть. Не Мишечкина, а Мышечкина… – по-детски, разом напомнив издевательства одноклассников, сгримасничала блондинка.

– София, – возмущённо шикнула одна из женщин.

– А что? Если терпеть её нет сил… Мало того, что воняет старьём, так ещё парик этот нацепила. Да шерсть старой псины лучше смотрится, чем это! Почему я должна терпеть? Разве я для этого училась, а потом собеседование вместе с сотнями других, более красивых и умных, проходила и ждала несколько месяцев ответ, чтобы потом вот на это смотреть?

– Ну всё, похоже, тебе уже хватит, – попытавшись вырвать бокал с шампанским из тонких наманикюренных пальцев Софии, глухо произнесла взявшая себя в руки Наталья. Ей снова стало стыдно перед коллегой. Наталья повернулась было извиниться, но Мишечкина уже ушла.

– Даже дышать стало легче, согласны? – усмехнулась София и откинула упавшие на обнажённые пухлые плечи свои гладкие, будто золотые нити, волосы.

– Она ведь что-то хотела сказать, – поморщившись от гложущего чувства вины, бросила Наталья.

– Кроме «здравствуйте» ни разу от неё и слова не слышала. Не уверена, что эта убогая вообще говорить может.

Позже дворник нашёл выброшенную в сугроб бархатную коробочку. Открыв её, он увидел свалянного из шерсти ни то кота, ни то собаку. Пожав плечами, дворник выбросил игрушку в мусорку, а коробочку с ленточкой засунул в карман.

Новогодние праздники пролетели быстро. Работники возвращались в офис, словно сонные мухи, расползаясь по своим столам. На этот раз появление Мишечкиной не осталось незамеченным. Да и как – ведь стеклянную дверь открыла уверенная в себе молодая женщина: тонкая фигура, затянутая в деловой, пошитый по последней моде костюм; красные коготки; цепкие, подведённые острыми стрелками глаза; длинные волосы, струящиеся чёрным водопадом.

Мужчины пооткрывали рты, женщины завистливо поджали губы. Незнакомка очаровательно улыбнулась и смутно знакомым голосом произнесла:

– Здравствуйте.

На этот раз все без исключения ответили. Липкие взгляды проводили девушку до стола и поражённо замерли, когда она опустилась за стол Мишечкиной.

Наталья, потягивающая кофе за своим рабочим столом, поспешно прихватила кружку, приготовленную для задерживающейся Софии, и подошла к угловому столу коллеги.

– Привет. Отлично выглядишь, – краснея, улыбнулась Наталья.

– И ты, – кивнула Мишечкина, смерила холодным взглядом остановившуюся у её стола женщину.

Наталья сглотнула и, глупо хихикнув, предложила:

– Может, кофе?

– Может, – выдержав паузу, ответила Мишечкина. Убийственно красные губы растянулись в ослепительной улыбке, обнажив жемчужины белоснежных зубов. Будь бы женщина повнимательней – она бы разглядела в этой улыбке оскал зверя. Но сердце Натальи радостно йокнуло. Она расслабилась, присела на край стола, протянув кружку с кофе ослепительной брюнетке.

– Чем занималась на новогодних каникулах?

– Осваивала новое интересное хобби. Но, вот беда, о нём совершенно неинтересно рассказывать. Лучше расскажи, чем сама занималась, – предложила Мишечкина.

В это время к столу, изменившейся до неузнаваемости коллеги, подтянулись все офисные сплетницы. Вскоре их голоса уже звенели радостными колокольчиками и, отражаясь от окон и ламп, разлетались по коридорам офиса.

Вернувшись в тот день домой, Мишечкина закрыла за собой дверь. Положила на полку ключ, повесила пальто на вешалку – и замерла, всматриваясь в темноту комнаты.

В её глубине, обрисованное светом уличных фонарей, стояло трюмо. В зеркале отражался манекен с ещё одним париком – гладкие золотые волосы, идеально уложенные, блестели в холодном свете. Рядом, на столе, лежали ножницы и старый чемодан. Крышка была приоткрыта, и изнутри проглядывал край чёрного мусорного пакета, из которого торчала человеческая рука и несколько длинных золотистых волосков.

Мишечкина стянула с головы парик. Холодный свет фонарей бликом отпрыгнул от совершенно лысого черепа.

Отражённая зеркалом её улыбка жутко сияла на осунувшемся остове выбеленного пудрой лица…

Глава 2. Из яблок и слюны

– Ха-ха! Она сделала парик из той рыжей стервы! – хрюкнув и ударив тяжёлой ладонью по покрытому ссадинами колену, радостно произнёс толстяк с яблоками.

– И не только. По крайней мере, была ещё одна жертва – обладательница длинных чёрных волос, в которых Мишечкина пришла в офис после новогодних каникул, – добавил рослый подросток, сидящий по ту сторону от костра.

– А первый парик? – выкрикнул кто-то.

– Дураку понятно – это же Людовик! Злобный пёс, любимчик родителей Мишечкиной, – выпалил Валька и, довольный собой, взъерошил затылок.

Тимофей хотел что-то сказать другу, но шляпа рассказчика уже перешла в новые руки.

Нахлобучив её на голову, Сашка встал, засунул руки в карманы толстовки и важно сообщил:

– Мой батя любит повторять, что человек по сути – это то, что он ест.

– Значит, ты у нас пельмень, – повернувшись к Тиму, съязвил Валька.

– И что, собрался рассказывать про человека, который переел чипсов, сам стал чипсом и размок под дождём? – выкрикнул кто-то. Послышались сдавленные смешки.

– Не совсем. Видите ли, я считаю, что батя прав – но только отчасти. Человек не совсем то, что он ест. Но то, что он ест, влияет на то, кем он может стать, – ответил Сашка.

– А это ли не одно и то же? – недовольно буркнул кто-то из подростков.

– А ты дослушай до конца – и узнаешь, – невозмутимо парировал Сашка. Поправил шляпу и начал рассказывать.

В маленькой душной комнате, освещённой тусклым светом старой настольной лампы, сидел Игорь. Он сгорбился за столом так, что острые пики позвонков натягивали сухую кожу и проступали сквозь тонкую ткань несвежей футболки. Перед ним на столе лежал лист картона, на нём – кокон, который он осторожно вертел узловатыми пальцами с обкусанными ногтями.

На кокон был направлен искусственный глаз камеры, закреплённой на небольшом штативе. Рядом – компьютер. На экране транслировалась картинка той же комнаты и того же человека.

– …куколка может пролежать в земле от одного года до двух, пока не соблюдутся идеальные условия… – монотонно вещал Игорь.

Звук на трансляции был почти выключен, но блогер услышал характерный «кап»: пришло сообщение. Он поднял голову, сощурился. Тонкие губы беззвучно повторили прочитанное. По ним без труда можно было прочитать: тупой ублюдок…

– Итак, один из зрителей спрашивает: как гусеница понимает, что ей пора превращаться в куколку? Это удивительная информация. Можно сказать, что этот механизм работает как часы с будильником. Когда критическая масса достигнута – срабатывает заложенная программа, и в слюнных железах вырабатывается особый секрет…

Дверь в комнату приоткрылась. В щель протиснулся облезлый одноухий кот. Потёрся о косяк, повернулся задом к стене и с довольным видом прыснул на неё мочой.

Компьютер разразился ливнем капающего звука – новые комментарии.

Игорь потянулся, щёлкнул по клавиатуре, прервал трансляцию.

– Чёртово отродье! Почему ты ещё не сдох?!

Он стянул тапок и запустил в кота. Промахнулся. Кот неспешно прыснул ещё раз и скрылся в коридоре.

– Плешивая скотина, – простонал Игорь, опускаясь обратно в кресло. – Дорогие подписчики, продолжаю бесконечный стрим «Жизнь удивительных насекомых». Давайте возобновим наше наблюдение за метаморфозами лунницы…

Он бережно поместил кокон в спичечный коробок, поставил его в кадр и пододвинул клавиатуру. Сосредоточенно удалял комментарии, утверждавшие, что кот – единственное интересное существо в кадре. Чем больше было таких, тем злее становилось его лицо.

– Бездари… Я создаю контент, а вы его хаваете, а потом испражняетесь своей желчью… Пустоголовые болваны, – прошипел Игорь, подходя к шкафу, уставленному банками с жуками, мухами, бабочками и комарами. – Мои сокровища.

Он гордо расправил костлявые плечи, потер шершавые ладони друг о друга и, выйдя, аккуратно закрыл за собой дверь.

Из-за неё послышался гнусавый голос:

– Мааа, я есть хочу! Мааа, ты дома?

Игорь вернулся через час. Положил на стол надкусанное яблоко и перестроил камеру так, чтобы в кадр попал шкаф с коллекцией насекомых.

– Сегодня продолжу знакомить вас с экспонатами. Банка номер восемнадцать. В ней находится жук. Я поймал его ровно месяц назад. Тогда же и посадил в банку. Вы можете видеть, что насекомое не двигается. Без еды и воды жук продержался два дня. На третий – перевернулся на спину и прижал лапки к пузику.

Он скосил глаза в монитор.

– Вот хороший вопрос: вы когда-нибудь задумывались, наступает ли трупное окоченение у насекомых?

Пока рассказывал о разложении насекомьих трупов, Игорь доел яблоко. Сходил за ещё одним – съел и его. Под глазами пролегли тяжёлые тени. За окном стемнело. В окно, приоткрытое на щёлку, вкрался горький запах выхлопа – кто-то припарковался под окнами.

– Чёртова ведьма, – лицо Игоря перекосилось. Он захлопнул окно, включил ультрафиолетовую лампу, перевёл компьютер в режим ожидания, прихватил альбом и вышел. За кадром осталась грязная комната с облезшими стенами, тусклым светом и банками на полках. На полу – мусор, а под столом – переполненное ведро с потемневшими яблочными огрызками, над которыми кружились мошки.

Минут через сорок послышались голоса. Разобрать слова было невозможно, но ясно, что ругались. Два глухих удара – будто что-то тяжёлое приложилось к стене, – кошачий визг… и тишина.

Компьютер проснулся. На экране – всё та же мёртвая комната. Сбоку, в окне чата, начали всплывать комментарии:

– Вы слышали это??

– Что это был за звук?

– Похоже, там кто-то кого-то пришиб…

– Кринж.

– Иногда мне кажется, он в банках держит не насекомых, а останки своих жертв…

– Точняк.

Раздались шаги. Дверь распахнулась – в комнату вошёл Игорь. В руках у него было блюдо, доверху наполненное яблоками.

– Итак, я вернулся. Продолжаем наш полуночный стрим. Кто знает, может, уже сегодня кокон проклюнется, и мы станем свидетелями рождения мифической лунницы. Напоминаю: это чешуйчато-крылое существо является редкой мутацией обыкновенного серого мотылька. В мире зарегистрировано менее полусотни экземпляров…

Изображение дрогнуло. Камера сфокусировалась на стеклянной чашке. В самом центре – чёрный, лаковый кокон.

Всю ночь Игорь удалял комментарии, в которых его обвиняли в убийстве матери, в том, что на одних яблоках он долго не протянет, и что следующим будет кот. Перед удалением он внимательно вчитывался – как будто пережёвывал каждую ядовитую фразу. Пот катился по плешивому затылку. Пальцы дрожали, когда он записывал в бан очередной ник.

Он ел яблоки на автомате – одно за другим. За пару часов опустел весь таз.

Когда рука, опустившись в ёмкость, не нащупала очередного яблока, Игорь заскрипел зубами и резко оттолкнулся от стола. Кресло со скрежетом отъехало назад. Он встал – и тут же согнулся, схватившись за живот.

– Ааа…

Застонав, он рухнул на пол. Падая, задел провод. Камера на штативе пошатнулась и завалилась набок. Картинка рябила, а потом застыла. На экране – лежащий на полу тощий, почти лысый мужчина. Он не двигался.

Комментарии полились снова:

– Он умер?

– Почему не двигается?

– Картинка зависла?

– Сходите кто-нибудь к нему! Перезапустите камеру, интересно же…

Большинство зрителей отключились. Но самые упорные остались.

Спустя часов девять сигнал прервался на секунду, а затем появился новый кадр: посреди комнаты, подвешенный к потолку на крючке, висел кокон. Странный. Плотный. Будто бы сплетённый из паутины и затвердевшей слюны.

Комментарии посыпались, как град:

– Вы это видите?

– Что это за хрень?

– Он что, подвесил маму?

– Жесть.

– Это вообще законно стримить?!

Справедливости ради: кокон действительно напоминал человеческую фигуру.

Через пару минут зрителей было уже тысяча. Через час – пять тысяч. И почти половина подписались на канал «Жизнь удивительных насекомых».

Если бы Игорь мог это увидеть.

Но он ничего не видел.

Его тело, завернутое в плотный кокон из собственной слюны, претерпевало метаморфозу.

Пару суток вся Россия, а за ней ещё два десятка стран наблюдали за стримом. Люди не спали, делали скрины, искали изменения в кадре. Кокон медленно темнел, плотнел, блестел под ультрафиолетом, словно покрывался лаком или хитином.

К этому моменту зрители уже знали всё о 32-летнем Игоре Молочкове. Что он жил с мамой. Что стоял на учёте в психдиспансере. Что был девственником. Что носил одну и ту же футболку пять лет. Нашли даже его фото со школьной линейки, где он стоял с портфелем, похожим на коробку для тараканов.

В интернетах искали, на какое именно насекомое он стал похож. Кто-то выдвинул теорию, что Игорь – первый человек, вступивший на путь новой эволюции. Его кокон – метафора очищения от человечности. А кто-то кричал, что это дьявольщина: Игорь продал душу и вот-вот вылупится не он, а сам антихрист.

На третьи сутки под его окнами собралась толпа. Кто-то рисовал плакаты. Кто-то дежурил у забора. Фанатки стримили реакцию, молились, выкрикивали: