Две Софии – две судьбы, или Долгая дорога в Кастельдефельс

Глава 2

Песочный конверт лежал все на том же комоде оливкового цвета, заставляя Соню хаотично перемещаться по комнате нервно теребя в руках резинку с гладкими бусинами, напоминавшими четки. Она передвигала шарики между пальцев стараясь немного успокоить себя таким движениями, но внутри уже назревала буря. Нет, Софию не тревожил тот факт, что Александра, возможно, являлась ее сводной сестрой, она снова боялась внутреннего осуждения, представляя какой гнев вызвал бы ее поступок, ее беспардонное любопытство, с которым она нагло и бесцеремонно влезла в его тайну.

«Может просто выбросить этот конверт, удалить номер Алексы и стереть из памяти эту информацию?! – перебирала она варианты, – а может отец просто не успел рассказать мне об этом, но хотел, чтобы мы встретились; может он желал унести этот секрет в могилу, а я, как всегда, все испортила, оказавшись в ненужное время в неправильном месте… может… может… может!» Соня уже была близка к истерике, когда схватила плотный конверт и отчаянным рывком достала фотографию. Этого снимка София не видела раньше… он улыбался, глаза были наполнены грустной добротой, но не холодом… нет! Так отец не смотрел на нее никогда! Но сейчас от этого взгляда на глянцевом снимке веяло сожалением и нежностью, как будто он говорил ей: «Прости, что так вышло…» Слезы покатились из глаз теплыми крупными каплями.

Уснуть в эту ночь ей не удалось, горечь воспоминаний, боль, недопонимание и даже зависть снова поселились в беспокойной душе Софии. Прохладное раннее утро она встречала на пляже, укутавшись в махровый плед и прячась от неприятного ветра, приносившего соленые капли и мелкий песок, ее бессонную голову не покидали тревожные мысли. Почему-то на фотографии Алексы отец казался таким мягким, любящим и нежным, его глаза были живыми и ласковыми, но на всех снимках, которые хранила София, был изображен грубый холодный и безразличный человек. Соня представила как отец держит на руках маленькую Алексу, искренне радуясь ее появлению, как ведет ее в детский сад, как играет с ней и смеется, как целует ее нежные щеки и гладит своей большой ладонью по светлым волосам любимой дочери. «Все дело в его отношении! В чувствах!» – снова заплакала во весь голос Соня, пользуясь тем, что кроме темно-синей волны ее никто не услышит, ведь в столь ранний час бескрайняя песчаная полоса была пустынна и пасмурна. Завернутые джинсы сильно намокли, к соленому лицу прилипли противные мелкие песчинки, волосы спутались из-за сильного ветра – вот так, низко опустив голову, София брела в сторону дома, таща за собой грязный плед и старые текстильные кеды.

После горячего душа и завтрака Соня забралась под теплое одеяло, закрыла наглухо плотные жалюзи, создав иллюзию ночи, и вдоволь наревевшись крепко заснула. Лишь к обеду ее разбудил настойчивый телефонный звонок, ответив на который, Соня уже хотела снова спрятаться в своей темной берлоге, но в этот момент на экране отобразилось сообщение от Александры. В груди опять стало беспокойно, сердце застучало в три раза быстрее, и София нажала на значок уведомления. Текст сообщения был очень длинным:

«Скажи мне, что ты испытала? Ревность? Боль или обиду? – эти первые слова сразу насторожили Софию, ведь младшая сестра оказалась невероятно проницательной, – я не буду гадать, но точно знаю, что эти чувства далеко не из приятных, иначе ты обязательно бы мне позвонила… но ты терзаешь себя мучительными предположениями, ищешь оправдание или наоборот обвиняешь… Моя история с отцом слишком коротка, настолько, что мне хватит одного сообщения, чтобы изложить все: от нашей первой встречи – до последней. Я не знала его… лишь несколько скупых фрагментов всплывают в моей детской памяти, один из которых из которых – первое сентября. Да, он провожал меня в первый класс, неловко держа мою руку… на этом наша история закончилась. Мама вышла замуж и у меня появилась новая семья, отчим, которого я всегда звала папой, и младшая сестра. Мы жили счастливо, в достатке и любви, а мой, точнее наш отец, казалось был этому очень рад, наконец сняв с себя груз вины и ответственности. Лишь за полгода до смерти, он неожиданно объявился и попросил приехать к нему. Это была странная встреча, возможно необходимая нам обоим, чтобы поставить какую-то точку… На мои вопросы он не смог ответить или не захотел, чем разочаровал меня и даже где-то в глубине души обидел. Наверное, я хотела услышать слова раскаяния, объяснения или хотя бы сожаления, может увидеть в его глазах гордость за мои успехи, ну хоть что-то, что могло бы выразить малейшие чувства к родному ребенку, но нет – не случилось. Мы были слишком чужие… В тот вечер отец рассказывал о своих родителях, показывал фотографии, углублялся в историю происхождения нашего рода, хотя мне это было уже безразлично, я ждала другого разговора, других эмоций, других слов. Когда он умер, мне было больно, я испытала чувство вины, из-за того что не хотела узнать истинных причин его одиночества, не была внимательна к нему в ту нашу последнюю встречу, ведь он хотел что-то сказать… но не смог подобрать слова, переступить через гордыню или боль… Мама говорила, что он был прекрасным человеком, не винила его и всегда вспоминала с любовью, я это видела, знаю. Расскажи мне об отце, пожалуйста! Возможно, что, поняв его, я смогу простить и себя».

Соня плакала… беззвучно и страшно, внутри все сжалось от зверского чувства сожаления, от негодования, что уже ничего нельзя исправить! Она, как никто, понимала чувства Алексы, а теперь еще ощущала и собственную ничтожность из-за своей необоснованной ревности к такой же раненной девочке, как и она сама. Вот кому она может рассказать все! Бог послал им эту встречу, чтобы успокоить, дать возможность узнать, простить, прожить то, что осталось недосказанным, неузнанным, недоговоренным. Именно Александра сможет понять каждое сказанное слово, каждую молекулу боли, каждую каплю океана выплаканных слез.

Промокнув глаза рукавом, София написала свой адрес в ответном сообщении, дополнив его лишь одной короткой фразой: «Я жду тебя в любое время».

Ждать пришлось не долго, уже к концу недели, вновь обретенные друг другом сестры, договорились о встрече. Соня чувствовала себя волнительно, наводя идеальный порядок в саду, отчищая до блеска дом и вспоминая свои лучшие кулинарные рецепты. Она хотела произвести на Алексу приятное впечатление и загладить вину за свою трусость и завистливую ревность. Впервые жизнь преподнесла Софии такой подарок – человека, с которым она хочет и может поделиться всеми подробностями, деталями и чувствами, связанными с отцом, а главное – сейчас это нужно не только Соне, но и Александре, на этом свете есть та, кому не безразлична эта история, та, кто даже не подозревая об этом, участвовала в судьбе Софии, та, кто искренне разделит трогательные эмоции. Поставив на стол вазу с фруктами и минеральную воду со льдом, Соня услышала долгожданный звонок в дверь.

Конечно, Алекса восхищалась домом сестры, ароматным апельсиновым садом, обстановкой и со вкусом подобранным интерьером, а Соня не уставала рассказывать о том с каким трудом выхаживала засохшие деревья и реконструировала развалившийся рыбацкий домик, пока не заметила, что младшую сестру больше заинтересовали другие детали: фотографии на комоде, медали и дипломы в стеклянном шкафу, книги и коллекционные значки – она искала глазами вещи, связанные с отцом, то с чего могла бы начаться длинная тяжелая история, объясняющая как две девушки, рожденные от одного человека и не подозревавшие друг о друге, встретились в вагоне Барселонского метро…

Глава 3

 В который раз София отключала противный и назойливый будильник, переводя его еще на пять минут, но мелодия снова звучала так пронзительно и резко, что Соня накрывала голову подушкой, испытывая чувство страха и тошноты. Сил подняться с кровати не было, очередная бессонная тревожная ночь беспощадно добивала ее ослабленный организм. С трудом добравшись до кухни и налив огромную кружку растворимого кофе, девушка бессмысленно и отрешенно уставилась в пыльное окно, ощущая болезненные толчки тревоги и невыносимую ломку от отвращения к собственной персоне, лишь розовая полоса на светлеющем небе дарила мизерную надежду на то, что этот день не станет последним. Не ведая об этих страхах и горечи, город легко просыпался в предвкушении жаркого летнего дня, наполняя его сочной зеленью, яркой одеждой горожан и палящим оранжевым солнцем – ничего в этом новом дне не соответствовало состоянию Софии, кроме душного и тяжелого воздуха. Допив остывший кофе, Соня достала упаковку антидепрессантов и, пересчитав количество таблеток в блистере, с яростью бросила их на стол. «Нет, не сейчас! Я справлюсь!» – сдавленным горлом закричала она и, не сумев сдержать истерику, разревелась во весь голос. Только горячий душ заглушил ее надрывный плач и спрятал среди своих струй горькие слезы, немного успокоив дрожащее от тревоги тело теплой водой. Так начинался и заканчивался каждый ее день – одиночество, боль, неуправляемое чувство страха, но никто не должен был об этом знать, поэтому София прикладывала невозможные усилия для того, чтобы хоть на мгновение приглушить мысли, бушующие в голове и провоцирующие симптомы в теле: головокружение, тошноту, слабость и раздирающее сердцебиение, каждый вдох казался ей последним, а выдох срывался на истерику.

В запотевшем зеркале отражалось ее изрезанное тело и такая же истерзанная душа, которые София спрятала под длинное легкое платье, собрав влажные волосы в красивый высокий хвост и надев на худощавые руки жемчужный браслет и элегантные часы. Утонченный измученный образ дополняла нежная туалетная вода, плотная голубая медицинская маска и, конечно же, скрытые под солнечными очками, заплаканные и отекшие глаза.

Около половины шестого утра, с трудом волоча тяжелый рюкзак, заполненный термосами с едой, фруктами и предметами гигиены, Соня вышла из дома и уже через двадцать минут подъезжала к кирпичной пятиэтажке на окраине города, проезды вокруг которой были катастрофически узкими и заставлены припаркованными автомобилями, а густые кроны деревьев практически полностью закрывали обзор. Несмотря на то, что высоченные новостройки и шумное шоссе находились всего в нескольких минутах от этого здания, здесь – во дворах, было тихо и зелено, как за городом. Именно у этого старого дома образовался такой уютный оазис свежести и уединения, где над крохотным балконом склонялась сочная листва, слышалось сладкое пение птиц и голоса подвыпивших соседей, спорящих о чем-то у подъезда.

На лбу крупными каплями проступал холодный пот, руки сильно дрожали, вцепившись в руль, а сердце сбивалось с ритма; с каждой секундой, приближающей автомобиль Софии к нужному подъезду, в груди нарастала зловещая паника. Перед глазами вырисовывались страшные картины и тревожные предположения о смерти, о том, что она не успеет спасти его, не справится, не сможет… От этих мыслей голова резко закружилась, а дыхание застряло где-то в животе, не давая возможности получить спасительный кислород, но Соня уверенно вела машину даже в таком состоянии и повернув на объездную дворовую дорожку с облегчением выдохнула застрявший воздух: «Нет! Не умер!» – прошептала сама себе. Исхудавший силуэт сидел на деревянной лавочке, сильно дрожа и низко опустив тяжелую голову, размашистый клен возле скамейки скрывал ранние лучи солнца, от чего этот печальный «этюд» становился еще более безнадежным, а жаркое утро казалось невероятно тоскливым, холодным и пасмурным.

Он ждал, как всегда, выйдя заранее из дома и не позволив себе быть непунктуальным даже сейчас. С трудом поднявшись и тяжело дыша, он медленно сел на переднее сидение автомобиля, крепко прижимая потрепанный пакет с медицинскими документами. София взглянула на измученное болью и страданиями лицо, и остановила свой взгляд на пронзительно прозрачных голубых глазах, которые щурились от солнца сквозь старые позолоченные очки с треснувшим стеклом. Увиденное больно кольнуло сердце ядовитой иголкой и горечью отозвалось где-то глубоко в груди.

– «Я привезла тебе новые вещи. Эти джинсы стали тебе совсем велики… и ботинки на шнурках… неудобно же… и жарко…» Соня достала из коробки новенькие светло – серые текстильные кроссовки и помогла отцу переобуться.

– «Угадала с размером? Как тебе? Комфортно?» – залепетала она, переживая, что не угодила.

На мгновение в глазах отца пробежала довольная искорка и он ласково улыбнулся:

– «Отлично! Очень удобно! И размер точно мой, – он потопал ногами, а потом с грустью взглянул на свою старую, но идеально сохранившуюся обувь, – А куда ботинки? Они же совсем как новые!»

– «Осенью будешь носить» – очень уверенно сказала Соня, так, что оба искренне в это поверили, ведь до осени оставалось немного – всего каких-то два месяца. Приподнятое настроение быстро сменилось жалящими болями и резким ознобом, София протянула отцу плед и наглухо закрыв окна, сильнее надавила на педаль газа. Стараясь разрядить невыносимо болезненную атмосферу, она тихо рассказывала добрые истории на отвлеченные темы, периодически поглядывая на голубые молчаливые глаза, наполненные безысходностью и страхом.

Уже в больничном холле Соня, как фокусник, доставала из своего огромного рюкзака термосы, фрукты, конфеты, бутерброды… все, что могло хоть немного понравиться отцу, то, что хоть на мгновение сделало бы его чуть счастливее и физически сильнее.

Она билась за каждую съеденную ложку каши, за глоток сладкого чая, ведь сейчас эти банальные вещи могли подарить еще один день жизни!

Убедившись, что может ненадолго оставить отца одного, Соня помчалась оформлять недостающие документы. Она быстро шагала по длинному узкому коридору, путаясь в длинном подоле летнего платья и стараясь избегать взглядов людей, сидящих на жестких банкетках по обе стороны этого кафельного пространства, ведь она точно знала, что отражают эти лица: боль, отчаяние, дикий страх смерти и слезы бессилия перед этой коварной болезнью, смирение, безразличие и пустоту в глазах тех, кто уже умер… не смог, не вынес, не справился и сдался, и лишь страдающее тело все еще терпит терзания, уколы и капельницы. Мысленно все задают один и тот же вопрос: «За что? За что им дана эта боль физическая и душевная, боль, которую не описать словами, боль сожаления о том, что не случилось, боль от разочарования в собственных чувствах и поступках. Этот длинный больничный коридор, как владение смерти, где она вальяжно бродит, вглядываясь в глаза каждого и решая его судьбу. Кого-то она заберет сегодня, кому-то даст шанс на неопределённое время, а кого-то и вовсе оставит без своего внимания, безразлично пройдя мимо и этим подарив долгожданное исцеление. София надеялась, что у отца будет шанс, но пока она металась по процедурным кабинетам, смерть слишком пристально смотрела в его голубые глаза сквозь линзы с треснувшим стеклом, а он опускал голову все ниже и ниже, стараясь избежать ее выразительного наглого взора.

Когда София вернулась в холл, то застала отца в жуткой болезненной позе с трудом удерживающего свою тяжелую голову. Присев рядом она взяла его за руку, но он даже не повернулся, лишь на мгновение приподнял отекшие веки, обнажив страдание, растерянность и мольбу о помощи, и крепко обхватил ее ладонь. Так искренне он сжимал руку дочери впервые… только ее хрупкие пальцы держали его на этом свете, он был напуган запахом смерти и надеялся, что эта обессилившая родная девочка сможет защитить его. И София билась изо всех сил, за каждую минуту его жизни, за каждое сказанное слово, за каждое прикосновение шершавой руки и теплое дыхание, но и ей было жутко…

За долгие годы Соня привыкла видеть в глазах отца строгость, претензию, укор, безразличие, злость, разочарование, все что угодно, но только не страх. Она нежно гладила отца по руке, снова и снова уговаривая поесть, перебирая в мыслях возможные варианты его спасения, но все тропинки надежды вели в тупик.

На табло загорелись долгожданные цифры, и Соня, проводив отца в процедурный кабинет, почти бежала по лестнице, чтобы покинуть это ненавистное пространство. На улице стало немного легче, хотя и здесь воздух не был свежим, он приносил запахи лекарств и мертвых тел, именно такие ассоциации пробежали в голове у Софии, когда она присела в тени на облупившуюся пустую клумбу. Глоток воды комом встал в горле, цветущие деревья рябили в глазах смешиваясь с силуэтами в белых халатах, а

все желания и чувства притупились, лишь неприятные ощущения и восприимчивость, наоборот, обострились со страшной силой; Соня хотела, чтобы этот ад закончился, но завершить этот мучительный период могла только смерть и лишь она знала, что придется испытать им в этот короткий отрезок времени, наполненный физической болью, истошными криками души, но сблизивший наконец отца и дочь. Только лишь ей одной было известно, что успеют сказать они друг другу, захотят ли поделиться, тем что переживали долгие годы, будут ли сожалеть и будут ли откровенны…

В груди стало так больно, что София с трудом смогла встать, но все же медленно направилась в сторону церкви и задыхаясь шагнула в прохладное помещение. Единственное, что держало ее на плаву – ее вера, Соня прижалась лбом к стеклу иконы и молилась, умоляя о помощи и прощении, смотря на успокаивающее пламя тонкой свечи.

Спокойствие было недолгим, вибрирующий телефонный сигнал заставил ее вздрогнуть и помчаться к процедурному кабинету. Сердце выдавало двести ударов в секунду и добивало экстрасистолами, а в голове бежали мысли одна за другой: «Как он перенес капельницу? А вдруг он умрет по дороге домой? А вдруг она не справится? А вдруг…А вдруг!» К ее огромному удивлению, отец спокойно и достаточно бодро вышел из кабинета, его взгляд ожил, голова поднялась, а на лице появилась еле заметная улыбка. Еще чуть больше часа назад он лежал на каталке, с трудом дыша и закатывая тяжелые веки, а сейчас шел своими ногами к машине уверенно поддерживая беседу. Ощутив прилив неизмеримой благодарности, проходя мимо церкви, София перекрестилась и низко наклонила голову к земле.

Навигатор обозначил маршрут до старой пятиэтажки и выдал приблизительно время пути – два часа. Не успев сесть в машину, отец начал говорить, жестикулировать, объяснять и спешить… как будто знал, что у него остались только эти короткие два часа, чтобы успеть рассказать Софии все то, о чем молчал долгие годы. Лишь два часа, чтобы быть искренним и честным, два часа, как целая пропущенная жизнь и только в эти два часа между ними не будет претензий, обиды и злости.

Впервые, в скоростном потоке машин, в пекле плавящегося асфальта, в мучительно долгой, но одновременно невыносимо короткой дороге, между отцом и дочерью рухнула стена, возводимая с обеих сторон на протяжении всех этих лет. Стена высотой в жизнь, через которую София не могла достучаться, о которую отбила всю душу и исцарапала свое сердце и только сейчас, оставшись один на один со страшной бедой и настойчивым взглядом смерти, отец разобрал часть этой неприступной крепости, позволив обнажить свои страхи и откровения. Отковыривать каждый кирпичик было мучительно и страшно, он отдирался вместе с кожей, оставляя кровоточащие раны. Отец не мог, не хотел, не знал, не нуждался! Но судьба заставила, нашла те обстоятельства и подвела его к ним, зажала в тиски и вынудила сблизиться двух родных по крови, но таких далеких людей, наблюдая свысока, как проявят они свои, скрытые по другую сторону стены, чувства, что смогут предпринять стоя у края пропасти, как переступят через гордость, злобу и обиду; смогут ли протянуть руку через трясину высокомерия, недопонимая и отчужденности. Они обвиняли друг друга на протяжении всей жизни, ведь у каждого была своя правда, свои поводы, свои аргументы и своя огромная боль в сердце. Отец не отступал от надуманных принципов, не усмирял амбиции и норов, а София копила горькую обиду в сердце, но эти два часа, этот последний шанс – если не сейчас, то уже никогда!

В сумбурной волнительной беседе они хватались за любую тему, лишь бы успеть наконец узнать друг друга, поделиться самым сокровенным, простить и рассказать… о маме и о том, что стало крепким непробиваемым фундаментом этой стены высотой в многолетнюю историю.

Глава 4

София подлила горячего чая и, смочив пересохшее от долгого рассказа горло, замолчала, грустно уставившись в темный проем, выходящий на террасу, где завывал ночной ветер, нагоняя тучи и соленую влагу. Ощутив потребность в свежести и прохладе, девушки вышли на улицу и немного прогулялись между апельсиновыми деревьями, думая, переживая и переосмысливая сказанное и услышанное. Теребя в руках большой ароматный апельсин, Алекса неуверенно спросила:

– «То, чем он поделился с тобой… это тайна? Или я могу узнать об этом?»