Мнемозин 0.9

Надин Сараф

Мнемозин 0.9

Глава 1. Ошибка создания

Сарк Мнемозин не собирался становиться богом. Если быть точнее – он не собирался становиться никем вообще. Он жил на периферии событий, в одном из тех миров, где ничто не ломается слишком громко и ничто не начинается слишком вовремя. Его существование можно было бы назвать нейтральным с уклоном в анекдотичное, если бы кто-то удосужился записывать подобные биографии. Он работал архивариусом в Институте Мыслящих Противоречий, где главной задачей было не столько сохранять знание, сколько не дать ему случайно развиться.

Утро его начиналось с теплого тумана и кружки инфопустого кофе, внутри которого содержалось ровно столько вкуса, чтобы не чувствовать обман, но и недостаточно, чтобы поверить в реальность. Сарк жил в квартире, где вещи подчинялись гравитации с задержкой в полсекунды, а полки иногда пересчитывали книги сами по себе. Он любил порядок, который никогда не мог удержать, и симметрию, которая в его жизни проявлялась только в том, как часто он забывал, зачем встал со стула.

Когда на его нейровкладке появилось всплывающее окно с предложением пройти «предварительный опрос на соискание статуса Творца», он попытался его закрыть. Трижды. Но вместо этого случайно нажал «Согласен. Дальше». Окно исчезло. За ним последовало ещё одно – уже с интерфейсом на другом языке, похожем на смесь музыкальной нотации, шахматных терминов и нецензурной ругани из древних философских трактатов. Он пожал плечами, решив, что это спам, и переключился на просмотр лекции «О стагнации как форме сопротивления энтропии». Через полчаса в комнату вошёл курьер, одетый как бюрократ с похорон будущего, и вручил ему конверт из чего-то, что шуршало, как бумага, но ощущалось, как воспоминание.

Внутри был пропуск:

«Песочница 437В.

Уровень обучения: начальный.

Инструктор: отсутствует.

Ваша задача: создать работоспособную вселенную.

Ваша оценка: по результату наблюдения.

Отказ невозможен.

Удачи, кандидат».

Сарк перечитал текст трижды, а затем, как любой вменяемый человек, выпил чай, лёг спать и решил, что это был слишком интерактивный сон. Утром его комната исчезла. Вместе со всем, кроме него самого и пустоты, которая, как он позже понял, была не пустотой, а просто началом без комментариев.

Переход в песочницу произошёл без фанфар, вспышек или даже привычного «пум!» при телепортации, который Сарк почему-то ожидал – возможно, из детских мультиков или из-за укоренившейся привычки считать, что переход между реальностями должен сопровождаться хотя бы минимальным уважением к драматургии. Вместо этого он просто моргнул – и оказался нигде.

Не в смысле «в незнакомом месте», а буквально нигде: пространство ещё не было скомпилировано, материя находилась в стадии глубокой прокрастинации, а время, судя по всему, только что проснулось и потягивалось, не понимая, где верх. Единственным, что подтверждало его существование, была тонкая, почти мысленная линия статуса, застывшая перед глазами: «Стажёр. Симулятор 437В. Первичная инициализация. Создатель: Мнемозин С.» и под этим – неумолимо мигающий курсор, приглашавший ввести первое правило. Он подумал – и появилось слово. Он не знал, откуда именно оно взялось – возможно, оно дрожало на краю сознания с детства или было случайным порождением сочетания страха и нелепости происходящего, но это слово всплыло само собой: «тепло». В тот же миг пустота дрогнула, как если бы кто-то налил кипятка в ледяную ванну вечности, и пространство, до того момента равнодушное к факту собственной неопределённости, начало медленно сжиматься, образуя нечто похожее на точку, которая одновременно была и бесконечной и смешной в своей амбиции. Он сделал второй шаг: «движение». Слово сорвалось с его мысли как глупая догадка, но мир отреагировал с воодушевлением. В точке вспыхнуло – не светом, нет, скорее возможностью света, тенью в обратную сторону, от которой Сарк инстинктивно отпрянул, не будучи уверенным, что его собственная тень не начнёт вести себя независимо. Третье слово он не произносил – оно случилось.

Вселенная, словно устав ждать инструкций, взяла на себя инициативу и сгенерировала свою первую структуру: временной поток, ещё не знающий ни направления, ни цели, но уже достаточно упрямый, чтобы бежать куда-то, хотя бы просто от скуки. На фоне этих событий Сарк испытал первую тревогу: он не чувствовал почвы. Не в метафизическом смысле – физической. Ему было не на что опереться, ни в пространстве, ни в себе. Он был не местом, не наблюдателем и не сущностью, а фокусом возможностей, случайной точкой пересечения параметров, где всё и начало собираться. «Что дальше?» – подумал он. И получил ответ: новая строка интерфейса, всё в той же шепчущей графике, высветила сообщение: «Создайте мораль. Без неё симуляция будет дикой. Вы не обязаны. Но будут последствия.»

Он вздохнул. Потому что, несмотря на всю абсурдность происходящего, он знал – вот с этого и начинаются настоящие катастрофы: когда кому-то без квалификации предлагают сочинить мораль с нуля, а потом делают вид, что последствия – это неожиданность.

Сарк долго смотрел на строку, требующую создать мораль, и в какой-то момент ощутил раздражение не столько от задачи, сколько от её формулировки. Как будто мораль – это штуковина, которую можно просто достать с полки, отряхнуть от пыли и поставить в центр бытия, чтобы все остальные элементы развернулись вокруг неё по часовой стрелке, благодарно шевелясь. Он задал себе простой вопрос: «Что такое мораль, если ещё нет ни живых, ни смерти, ни даже вкуса к существованию?». Ответа не было. Но вместо него появилось предчувствие. Оно не имело формы, но было липким, как медленно оседающая в голове мысль, которую невозможно до конца сформулировать, но при этом нельзя игнорировать. Он закрыл глаза – не потому что так было нужно, а потому что в этой части реальности привычки работали лучше, чем принципы – и представил себе существо, которое могло бы быть первым. Не идеального человека, не ангела, не элементарную частицу, а просто нечто, что умеет различать «больно» и «приятно», «свет» и «не свет», «рядом» и «страшно далеко». С этим воображаемым существом он попытался провести эксперимент: что будет, если его обидеть? А если – спасти? Какой выбор покажется ему правильным, если никто не наблюдает, не оценивает, не карает? Этот мысленный театр быстро превратился в лабиринт. Каждая новая сцена порождала исключения: существо лгало, чтобы спасти другое существо, но потом оказалось, что ложь спасала врага. Существо делало добро, но тем самым мешало развитию. Оно страдало, но из страдания рождалось понимание, а понимание приводило к отчуждению. Сарк, охваченный этим внутренним спектаклем, вдруг осознал, что в его симуляции уже появилась мораль – как неполадка, как искра между желанием сделать правильно и невозможностью узнать, что именно правильно. Он не написал правило. Он задал вопрос: «Что, если добро – это ошибка с хорошими последствиями?».